Мадонна и блудница

— Привет. — Она стоит, соблазнительно прислонившись к стене. На ней — то ли платье, то ли просто черное блестящее боди с хвостом из тюля и черные же шпильки. И макияж агрессивно-яркий, а-ля вамп. Что это на нее нашло? Ах да, завтра же у них годовщина. Пятая. У Джунмена даже есть подарок: то колье — а может, ожерелье или чокер, Джунмен в этом не особо разбирается — которое он полгода назад случайно увидел в Сингапуре на выставке. Оно подходит Айрин — такое же нежное и изящное. И очень красивое. Взгляд за него сразу зацепился, и в голове вспыхнуло: «Оно создано для нее». — Привет, май диа, — Джунмен, разувшись, целует ее в щеку. — Как день прошел? — Чудесно. — Она прижимается к нему, выгнувшись, словно в экстазе. И Джунмен сдержался, чтобы не вздрогнуть: так же вчера к нему прижималась Хваса. Только куда более откровенно и бесстыдно. — Я рад, май диа, — целует он Айрин в лоб. — Идем. — Берет ее за руку и ведет в кабинет, где достает из сейфа синюю бархатную коробку. — Когда я увидел его, то сразу понял: оно твое. — И открывает. Глаза Айрин вспыхивают радостью, и рот, накрашенный по-шлюшьи ярко и красно, приоткрывается в по-детски чистом восторге. — Оно такое красивое! — Как и ты, май диа. Как и ты. Айрин тут же подходит к зеркалу, чтобы примерить. Тонкий прут из императорского жадеита почти кольцом огибает изящную шею, его оплетает стебелек из белого золота и бриллиантов, и прямо под яремной ямкой — цветок: лепестки из белоснежного нефрита, тычинки из желтого золота и желтых же бриллиантов. Конечно, не как живой, но хрупко-нежная прелесть весеннего цвета передана хорошо. Мастерская работа. Колье стоит тех денег, что Джунмен за него заплатил. И на Айрин оно смотрится потрясающе. Даже сейчас, поверх горловины черного боди, которое кажется откровенно дешевым из-за люрекса и тюлевого хвоста. А если надеть это колье-цветок с белым платьем, легким и воздушным… Да, Айрин будет поистине прекрасна. Точно богиня весны. — Спасибо, — целует она его в щеку. Джунмен улыбается, ласково приобнимая ее за талию, но Айрин игриво отстраняется: — А теперь пойдем, я подарю свой подарок. Конечно же, подарок — это не только стильные запонки из белого золота с черными бриллиантами и кольцо к ним, это еще и ужин, накрытый в спальне. Ужин с продолжением — не зря Айрин так оделась. Вамп, опасная и хищно-соблазнительная — такой она, наверное, хотела предстать перед Джунменом. Но не получилось — слишком много в ее лице чистоты и детской беззащитности. Не сидит на Айрин образ роковой женщины, сползает, стоит ей чуть улыбнуться и ресницы в смущенном трепете опустить… …То ли дело Хваса — или как ее там по-настоящему зовут?... Разговаривать, потягивая вино, с Айрин — одно удовольствие. Она умна и умеет слушать, а еще — правильно спрашивать, — может, именно поэтому рассказывать о работе получается легко и просто, даже как-то весело, словно и не давят на виски и плечи усталость и постоянная необходимость что-то решать. И правильно молчать Айрин умеет тоже — так, что тишина становится уютной и будто теплой, в нее хочется завернуться, словно в одеяло, и отдохнуть от дневной суеты, от беличьего колеса дел, которых, как ни крутись, не становится меньше. Поэтому часто Джунмен, приходя домой, просто обнимает Айрин или кладет ей голову на колени, закрывает глаза и наслаждается мягкой лаской ее пальцев, что гладят спину или перебирают волосы. Это расслабляет, помогает до утра забыть о проблемах и трудностях, которые у него, президента корпорации, есть всегда. Да, Айрин знает, как сделать, чтобы Джунмен почувствовал себя счастливым и умиротворенным. А еще она красивейшая из женщин и прекрасная мать — Джунен и Джунхен никогда у нее не капризничают, она всегда знает, как их заинтересовать и успокоить. И любит их до безумия. Лучшей жены не найти. Но… Айрин после второго — или третьего? — бокала встает и обходит стол, садится Джунмену на колени, как бы соблазняюще улыбаясь. Как бы — не дается ей призывная откровенность шлюх. Даже сейчас, сквозь блядский макияж Джунмен видит свою Айрин, что позавчера встретила его в растянутом свитере, ненакрашенная, милая и домашняя. И точно так же, как позавчера, хочется просто обнять и уснуть с ней рядом, чувствуя, как напряжения и тревога уходят, испугавшись нежности тонких пальцев. Вот только Айрин ждет иного. «Ты больше не любишь меня?» — давно читает Джунмен в ее глазах. И знает, что, в общем-то, это неправильно — но чтобы быть с ней, ему приходится представлять другую. Совсем другую… …Ярко-красное платье, дешевая «резинка», обтягивает ее тело так, словно еще чуть-чуть — и лопнет на бедрах, уродливо широких и тяжелых. И во взгляде и чуть приоткрытых губах у нее много равнодушного вызова, как у шлюх. С таким лицом говорят: «Эй, мальчик! Хочешь меня? Триста баксов». С таким лицом отдаются фальшиво страстно и громко, а после, взяв деньги, уходят, не оборачиваясь. С таким лицом раздвигают ноги по десять раз за ночь перед любым, кто предложит и заплатит, а после — спокойно идут домой, как другие после чашечки кофе. С таким лицом говорят сразу «Да», а если ломаются, то только для вида. Или чтобы себе цену набить. И Джунмен, конечно же, подошел — к этом мощному телу, к этому некрасивому лицу, похотливо и равнодушно наглому— и заказал два виски. Ему даже в голову не пришло, что она может предпочитать коктейли, слишком уж вызывающе-грубым был ее образ — и не ошибся. Она взяла виски и выпила с ним. Она согласилась прокатиться на Феррари после Джунменова «не я за рулем буду». Она пошла к нему на вторую квартиру — и отдалась там, быстро и отстраненно-страстно, словно ей и в самом деле было все равно, с кем. И ответила на звонок через три дня, когда Джунмен черт знает почему ее номер набрал. И понеслось… Прикосновения Айрин всегда нежны и очень осторожны, и потому даже когда ее ладонь ложится на его пах, Джунмен может сказать: приятно, но не возбуждает. Нужно вспоминать Хвасу, как она его за яйца берет, ухмыляясь и облизываясь, — и тогда встает. От одного воспоминания, как она смеялась, низко и с циничной откровенностью: «Да тебя за хрен вместо поводка водить можно», и сжимала член у самого корня, крепко и почти до боли, и ухмылялась, без слов говоря: «Твое самое дорогое у меня руках, так что не рыпайся, мальчик»… Айрин изящно соскальзывает с его колен на пол, встает на колени и берется за пряжку ремня. И это не то, совсем не то. Она сейчас губами дотронется до его члена — губами, которыми целует их детей… Фраза из какого-то почти забытого фильма, откровенно-простая до карикатурной примитивности — но правдивая донельзя. У Джунмена едва не падает, когда он представляет, как Айрин невесомым поцелуем коснется его головки. И снова нужно вспоминать Хвасу, жар ее рта, умелую ловкость ее языка и тугость ее сжатых кольцом губ. Как она всегда перед тем, как с заглотом взять, откидывала голову и смотрела в глаза высокомерно и похотливо, как послушно подстраивалась под него, когда он, срываясь, хватал ее за волосы и сам начинал двигаться, долбить ей в глотку, не думая, что там ей может своим членом свезти. И ведь, что удивительно, ничего ни разу не повредил — Хваса явно знала, что и как надо делать. А Айрин — нет. Она смотрит на член перед своим лицом чуть растерянно, словно никогда не видела так близко. А может, и не словно — Джунмен не помнит, чтобы у них до минета доходило. Зато помнит, какой смущенно-неловкой была Айрин в их первый раз, словно девочка из приличной семьи, которая даже маструбировать у себя в спальне стесняется. Так что нет, замешательство в ее взгляде ему не почудилось. А она ведь наверняка готовилась, читала-смотрела, план действий составляла, подробный и последовательно-разваратный, чтобы впечатлить Джунмена суметь, чтобы ее подарок надолго запомнился — вот только в сексе теория плохая замена практике. И потому Джунмен поднимает ее с колен. — Ты у меня чудо, — говорит он, касаясь ее щеки. — И очень, очень красивая. Да, женщин красивее своей жены Джунмен не встречал. Он часами готов любоваться ею, и сейчас, когда снимает с нее то нелепое боди с хвостом, он насмотреться не может на белоснежное тело Айрин, безупречное в своем хрупком изяществе. Ее всегда хотелось касаться осторожно и легко, с бережностью, с какой берут в руки бесценные фарфоровые статуэтки древних китайских мастеров. И даже целовать ее получалось всегда только нежно — страсть казалась неуместной, слишком грубой для неземного совершенства Айрин. А уж думать о том, чтобы развернуть ее раком к стене и отыметь, быстро и будто походя — кощунство. А уж о том, чтобы поставить на колени и, без слов расстегнув ширинку, безо всяких прелюдий дать в рот... Так можно с Хвасой. Она никогда не возражала, послушно выполняла все, что он ей без слов, одним взглядом, приказывал. А порой и сама, похотливо облизнувшись, опускалась на колени — и играла с ним. Высовывала язык и клала на него головку, замирала так, с вызовом смотря Джунмену в глаза. Лизала яйца, быстро, точно кошка молоко лакает, или целовала ствол сбоку, ощутимо сжимая губами. Фантазия у нее богатая — и испорченная. Как и сама Хваса. Не то что Айрин. Даже сейчас, изо всех сил пытаясь выглядеть плохой девочкой, раздвигая ноги, как в порно, она кажется невинной. Школьница, совсем юная, которая очень хочет впечатлить своего взрослого любовника и ничем не выдать, что это ее самый-самый первый раз. Хваса раздвигает ноги совсем по-другому — с бесстыдной небрежностью, словно это для нее привычно, и еще пальцами малые губы раскрывает, чтобы вид попошлее был. И смотрела в глаза, ухмыляясь. И сразу хотелось ей всадить, резко и по самые яйца, отодрать так, чтобы ходить на смогла. Хваса всегда возбуждала его. Своим телом, первобытно и по-женски мощным, своим резко-грубым лицом, которому слишком шли порочность и страсть, своей развязностью, своей готовностью трахаться в любую минуту. Член вставал даже от мыслей о ней, о ее хриплых стонах, об искаженном оргазмом лице. А если представить, что это она сейчас здесь, ноги в стороны развела… Джунмен припадает на руки, целуя Айрин, но представляя Хвасу. Хвасу, с ее толстыми ляжками, мягкими из-за жира, с ее задницей, что вся тряслась, если шлепнуть посильнее, с упругой грудью, не слишком большой, как раз в руку убирается, мять удобно… Хваса выгибается и стонет, когда Джунмен вгоняет в нее член, и хрипло смеется после оргазма, ощутимо сильного — ни одна женщина так Джунмена еще не зажимала. Хваса создана для траха, безудержного и животно-грязного, ей вставишь, не думая, что там да как, не осторожно и не нежно — и кончишь быстро и ярко, и всегда после нее, похотливой сучки, у которой уже через три минуты оргазм, тугим кольцом вокруг члена, а если четверть часа продержишься, так и четвертое «кольцо» насчитаешь… Айрин… Джунмен медлит, входя, на миг прогоняя видение-Хвасу. Сейчас спешить нельзя, иначе его Айрин, его дорогому ангелу, будет больно. Да, будет — по тому, как туго идет, понятно. Это не Хваса с ее разъебанной дырой между ног, в которую можно едва ли не с размаха всаживать. Айрин слишком чиста даже телом, с ней грубо нельзя. Джунмен осторожно вводит член до конца и подается назад, так же медленно. И пусть руки от напряжения дрожат, пусть из-за тесноты член свербяще ноет, требуя тереть его об эти скользкие и мягко-тугие стенки быстрее и сильнее — Джунмен не срывается. Он помнит: Айрин должно понравиться. Даже если не понравится ему. И потому он дает себе волю только тогда, когда входить-выходить стало свободней, когда Айрин под ним ощутимо расслабилась и улыбнулась без тени безотчетного страха девственниц перед болью. Теперь он позволяет себе долбиться в нее, даже вколачиваться, быстро и резко, как только может. И вспоминает Хвасу. Хвасу, с перекошенным на левую сторону ртом, когда она хрипло-низко просила «еще». Хвасу, чьи ноги лежали у него на плечах, а тело нелепо содрогалось от каждого толчка, и она упиралась руками в стену, странно их вывернув, чтобы сильнее навстречу Джунмену подаваться, а не скользить по простыни прочь от него… Кончил он быстро. Наверное, обидно быстро для Айрин — но Джунмен иначе не мог. Воспоминание о Хвасе и теснота между ног Айрин — это слишком, долго продержаться здесь никто бы не смог. А не думать о Хвасе… Джунмен смотрит на свою жену. У нее румянец, не красный, а скорее розовый, такой же легко-нежный, какой фарфоровым куклам рисуют, — и приоткрытые, точно у них же, в восторженно-детском удивлении красивые губы, с которых совсем не смазалась помада. И даже волосы спутаны небрежно-изящно, словно в кино, где герои даже после бурного секса должны выглядеть идеально, будто только что от стилиста вышли. Все-таки Айрин совершенство. Не восхищаться ею нельзя. И это хрупко-непорочное совершенство он сейчас грубо и по-скотски просто… Джунмен едва успевает «поймать лицо», не дать себе поморщиться. Непроизвольная гримаса может все испортить, спугнуть трогательную радость, что сейчас светится в глазах Айрин. Ведь ее подарок получился, Джунмен был страстен и теперь доволен — потому и она счастлива. — Хорошо было, — улыбается Айрин умиротворенно. — Нам надо почаще так. — Да, — врет Джунмен, чтобы ее не огорчать. Он не хочет так. Или, вернее, не хочет так с ней… — Я люблю тебя, — говорит Айрин, нежно касаясь его щеки. — Очень-очень сильно. И хотела бы, чтобы тебе было хорошо со мной. — Мне хорошо, малыш, правда, — улыбается Джунмен искренне. — Мне не может быть с тобой нехорошо. — Да? — она отводит взгляд и закусывает губу. — Но… Просто ты… Ты ведь даже домой часто не приходишь. — У меня много работы, май диа, — вздыхает Джунмен. — Я до часа ночи иногда в кабинете сижу. И… ну, не ехать же домой, если завтра опять к восьми на работу. Я квартиру рядом снял, дотуда через сквер идти минут пять. А до дома ехать — сорок, если с парковкой считать. Минус час такого необходимого сна. Это хорошее объяснение. — Я понимаю, — кивает Айрин. Без тени сомнений и настороженности — значит, поверила. — Просто… Мне порой кажется, что у тебя еще порой кто-то есть. Глупо, да? — Она улыбается смущенно и виновато, словно прося прощения за свои подозрения. И даже нельзя сказать, что просить прощения на самом деле надо ему. — Нет, — качает головой Джунмен, чувствуя себя последней сволочью. — Это нормально — так думать, когда твой муж часто не приходит домой ночевать. — Но подозревать тебя? — смеется она, будто сама себе удивляется. — Нет, это невозможно. Джунмен улыбается и ничего не говорит. Хватит уже, наврался сегодня. И не только словами. А чтобы не затягивать паузу и избежать других вопросов, на которые что-то нужно будет отвечать, он встает с кровати, поднимает Айрин на руки и несет в ванную. Принять душ, лаская друг друга — чем не способ отвлечь от опасных разговоров? И самому отвлечься от ненужных мыслей о Хвасе. Отвлечься получается. Стоя под горячими струями, Джунмен опять любуется своей женой. Сейчас, когда нет нужды потакать нелепому, вбитому в голову всем девочкам убеждению, будто трах необходим для любви, можно просто касаться ее кожи, целовать легко и совсем без намека, целомудренно даже. Можно смотреть на Айрин, в который раз восхищаясь ее телом, тонким, точно у девочки-подростка, с маленькой, но такой красиво округлой грудью с бледно-розовыми сосками почти без ареол, с плавно-легким, совсем не крутым изгибом бедер, плоским животом, на котором и следа беременности двойней и родов не осталось. Девичья невинность даже в этом, несмотря на тридцать лет и двоих детей. Все-таки Айрин чудо… Чудо, которое Джунмен не заслужил. Потому что ему нужно не оно, совсем не оно — в постели. Его не возбуждает тот секс, который с Айрин должен быть, нежный и чувственно-медленный, и только, может быть, под конец страстно-быстрый, когда мышцы у нее там уже нагрелись и смазки достаточно, чтобы суметь не причинить Айрин боль. Джунмен хочет ставить раком на все готовую и согласную шлюшку, долбить ее грубо и резко, грудь или задницу со всей дури сжимая. Хочется всаживать в рот по горло, волосы на кулак намотав — и смотреть, как эта блядь пытается ритм поймать, чтобы дышать в такт и не задыхаться. Или посадить ее наездницей сверху, только лицом к ногам, и хлестать по спине хотя бы поясом халат, приговаривая «быстрее давай, шевели жопой». И много чего другого хочется — того, что с Айрин нельзя. Зато можно с Хвасой. И другими такими же, как она. Хотя пока Джунмену других не надо, Хвасы ему хватает. Ее не может не хватать, такую вдесятером отыметь за вечер можно — и ничего ей не будет, встанет и в душ пойдет, задницей своей жирной виляя. Наверняка думает, что это соблазнительно, но на самом деле — пошло. Низкопробный, примитивный секс-призыв, чтобы тупых самцов цеплять. Тех, у которых ни мозгов, ни вкуса — один первобытный инстинкт: посильнее фертильной самке засадить. Но на Джунмена этот призыв действует почему-то тоже. Он ведется на этот тяжелый зад, на кроткие, сильные ноги и мощную спину. И лицо, похотливо-наглое, даже когда Хваса пытается романтично-милой казаться. Джунмен видит, насколько некрасиво ее тело, да и лицо тоже, — а все равно ведется каждый раз на ее развязность, на ее желание, откровенное до грубости, на ее бесстыдство, неизменную готовность воплотить его любые, даже самые грязные фантазии… Джунмена передергивает, когда он вспоминает, как она пальцами собирала со своей щеки его сперму и облизывала их, словно это было варенье. Это было мерзко и противно — но возбуждало. Так возбуждало, что он на следующий день Джунмен не мог перестать вспоминать это, а после обеда, поняв, позвонил ей, сказал: «Сегодня в девять», в пятницу, нарушив свое же правило «уик-энд — только для друзей и семьи». И, едва в квартиру войдя, без слов развернул Хвасу к стене и задрал платье, и трахнул ее так, грубо и просто. А потом еще раз, уже на кухонном столе, и еще, в ванной. А после поставил на четвереньки посреди гостиной и снова отымел. Он всю ночь не мог остановиться, трахал и трахал ее, словно «Виагры» наглотался. А потом пришел домой, к Айрин, доверчиво-радостной, поцеловал ее и детей. Поцеловал… Его чуть от себя самого не стошнило, примерного отца и мужа, который только что от шлюхи пришел… Тогда он и понял, что подсел на Хвасу. Вернее, на то, что она ему давала — на трах, извращенно-грязный или по-животному простой и грубый. Джунмен легко мог представить на ее месте другую. С похожими лицом и телом, столь же похотливо-развязную — но все же другую. Замену, если что, он Хвасе легко найдет. Но что это изменит? Он будет так же приходить к дешевой шлюхе, трахаться с ней, а на следующий день ехать домой, к Айрин и детям. А если нет особой разницы, пусть пока побудет Хваса. Джунмен к ней привык. Экран смартфона засветился. Подпись без фото, «Брокер Пак». Легка на помине. Джунмен с раздражением на телефон, который мигает синим светом. Хорошо еще звук включить после совещания забыл. И с собой на кухню сейчас взял, а то б утром на экране пропущенные светились, и если бы их Айрин увидела — ночные вызовы от какого-то там брокера... Только полные дуры не знают, как женатые мужики всяких блядей в контактах подписывают. — Я тебе говорил, чтобы ты не звонила мне? — резко спрашивает Джунмен, нажав на «ответить». — Что, прерываю твои забавы женой? — Нет. Она спит. И ты ее могла разбудить. — Спит? — смешок. — Со мной ты никогда так рано не ложился. А тебе ведь даже на работу завтра не надо. Ты ее так жарко откатал, что она сразу же отрубилась, или тебя всего на пять минут хватило? И твоя девочка уснула, от разочарования таблеточки приняв? Что там у вас, богатых, успокоительно-усыпляющее пьют? — Что тебе надо? — спрашивает Джунмен, не скрывая раздражения. Он бы много чего мог ей сказать — начиная с «со шлюхами свою жизнь я обсуждать не собираюсь» — но устраивать разборки сейчас, когда он дома и когда за стеной спит, доверчиво приоткрыв губы во сне, Айрин. — Да ничего особо, — смеется Хваса. — Просто спросить тебя: ты еще не задолбался так? И жену не задолбал? — Тебе-то что? — Ну, учитывая, что вчера ты спал со мной в одной постели — то я много чего могу ответить на твое «что», тебе не кажется? — Не кажется. Шлюхам это право ни на что не дает. — Забавно, что ты называешь шлюхой женщину, которая спит только с тобой и не берет за это денег? И у которой ты всего лишь третий любовник за ее двадцать семь? — Третий? — усмехается Джунмен. Ну вот и обычное шлюшье вранье пошло. — Хоть бы поменьше списала, чтобы правдоподобней выглядело. — И с чего это неправдоподобно? — фыркает она. — Да ты похлеще проституток будешь. Думаешь, я поверю, что с двумя до меня так всему научилась? — Я открою тебе страшную тайну: для этого одного партнера достаточно, — издевательски насмешливо говорит она. — Главное, чтобы комплексов у обоих не было. Но откуда тебе это знать? — Ты на что намекаешь? — А вот теперь он начинает по-настоящему злиться. Не те это намеки, которые от шлюх терпят. Забываться начала? — Ну что ты! Я тебе прямо говорю, — смеется она. — Или ты думаешь, что это все нормально — что у тебя со мной и с ней? Твоя жена ведь до сих пор верит тебе, да? Потому что любит — на дуру она не похожа. Джунмен молчит. На это ему возразить нечего. Совсем. Да, любит, да верит, потому что очень хочет верить, вот и закрывает глаза на многое, из-за чего другие бы жены давно насторожились и слежку устроили. А Джунмен… А Джунмен два раза грязно трахается с Хвасой. Так грязно, что… Да, ему о многом вспоминать противно. И приятно — до сладкой дрожи и стояка. — Я так и думала, — вздыхает Хваса. — Разобрался бы ты в себе, мальчик, тебе явно надо. Как разберешься — звони. А пока забудь мой номер. И сбрасывает звонок. Джунмен сжимает зубы и швыряет смартфон об стену…