***
Своего преступника он нагнал на букве «п». Символично. Позади были голем, дриада, жнец душ и прочие зомби. Гад не вилял — знал, что раз уж Паскаль взял энергослед, своего не упустит, — а бежал по лесу ровно, лишь кидаясь через равные промежутки времени монстрами, чтобы замедлить. Да однажды выдохнется. От потери крови ослабнет. Сильный, сволочь, сильнее всех известных энергомагов — шутка ли, живых существ вызывать! — но даже самая быстрая лань рано или поздно устанет. А Паскаль — терпеливый охотник. Что же будет на «п»? То, что магическое существо будет именно на «п» сомневаться не приходилось — иначе какой в этом стиль? Фу, моветон. Сволочь ведь помирать будет, а от привычек своих не откажется: все существа строго по алфавиту, на каждую букву только одна тварь, и никогда — никогда — монстр на букву «а». Зато даже при ограблении — полный политес. Вот и сейчас, завидев Паскаля, склонил голову и сказал учтиво, словно на чертовом императорском приеме: — Давно не виделись, Паско. Паскаль положил руку на книгу, вглядываясь в тёмный силуэт. Худой, как высушенный червяк. Кожа бледнющая — у мертвеца, которого Паскаль только что завалил энергетическим ружьём, и то поярче была. Дышит тяжело, стоит, пошатываясь, — конечно, столько крови потерять, вон, все руки изрезаны; манжеты безупречно одернуты, а по кружевам на траву — кап-кап-кап. Под глазами чернота, разве что зелень в них все та же — будто кто зелёнки щедро накапал. Десять лет Паскаль эти глаза не видел — а взгляд отвести не может, как и тогда. — Здорово, Жюль. Жив еще? Жюль грустно улыбнулся: — Пара капель осталась. Паскаль прищурился, прицениваясь к тихому свечению за деревьями. Что там у него? Успел ведь уже кого-то вызвать. Пандора? Переруг? Полуночница? — Зря пытаешься, — сказал Жюль. Улыбочка такая мерзкая, что удавить хочется. — Ни за что не отгадаешь. Я ведь, знаешь ли, соскучился. Давно пионов не нюхал. Грушевый пирог опять же… Сердце ударило боксёрской перчаткой в ринг из рёбер. Паскаль ощерился: — Не смей, тварь. Подонок! Даже не думай! Но Жюль лишь усмехнулся: «Увидимся, Паско», — и с удивительной для своего состояния прытью бросился в гущу деревьев. Паскаль сдавленно зарычал и метнулся следом. К монстру на букву «п». Порталу.***
Чуть горьковатый запах пионов — ненавязчивая нежность, будто ступаешь в чьё-то детское воспоминание. В это время года все в саду трогает душу: виражи ласточек в небе, лимонно-ванильная сладость магнолии, суетливое жужжание неугомонных шмелей — но именно пионы заставляют сердце стучать чаще, лёгкие — вдыхать глубже, мысли — течь плавнее. Только не сегодня. Паскаль вырвался из портала и метнулся было в сторону дома, но беглец, как оказалось, далеко не ушел: обнаружился тут же, у сухой яблони. Стоял, повторяя ее ломаные изгибы. — Дай мне что-нибудь, — сказал, морщась на каждом дыхании. — Совсем охренел? — рыкнул Паскаль. — Хочешь, чтобы я в таком виде показался твоей матери? Паскаль сжал зубы так, что измазанная кровью бумага едва втиснулась в челюсти, а обычно терпко-виноградный вкус страницы с ранозаживляющим отдавал гнильцой. — Агата! — раздался по-сухоцветному хрусткий голос из-за кустов с магнолией. — Агата, накрывай скорее чай — мальчики дома! Когда они вышли на широкую поляну посреди сада, все уже было готово: в чашках заваривался чабрец, в креманках блестело клубничное повидло, на блюде остывал грушевый пирог. — Боже, этот запах… — вдохнул рядом Жюль. Выглядел по-другому. Живым. Улыбка чуть не надвое раскроила рожу, еще немного — и откинет верхнюю часть головы, будто дешёвая заводная кукла. Всегда так улыбался — так, что хотелось удавить. Или удавиться — лишь бы он улыбнулся именно тебе. — Привет, мам, — Паскаль потянулся за привычным поцелуем, но — ах глупец! — как же он мог подумать, что любовь к собственному сыну может быть важнее привязанности к соседскому мальчишке, что вот уже десять лет как забыл о них? Десять лет — десять лет как пустует поместье Шиор. Десять лет как этот идиот решил, что таиться в горном захолустье и скрывать свои выдающиеся способности не соответствует его великому предназначению. Десять лет как от него ни письма, ни пневмопочты — только газетные статьи со всего мира: «Новый таинственный энергомаг в банде Мясоруба», «Гений-грабитель», «Самый галантный преступник Нового Мира». И последнее: «Энергомагическая резня при ограблении в Олеандро». И вот, после десяти лет молчания, он на родине — зачем? — Мадам Гурье, вы прекрасны. Как всегда, цветете пионом. Паскаль закатил глаза. Если мать и была пионом, то прошлогодним, сохраненным среди страниц книги: со сгорбленным стеблем, сморщенными листьями и посеревшими лепестками волос. Но, очевидно, любезный поклон и челюсти на шарнирах обладали машино-временным эффектом: мать засияла, мгновенно сбросив с десяток лет. — Ах, мой прекрасный Жюль, — сказала она, прижимая ладони к его щекам, — как я скучала по твоим комплиментам. Твоей улыбке. Твоему таланту. Каждый раз Паско обещает, что приведёт тебя, и каждый раз ты оказываешься занят. Ты совсем забыл нас, бессовестный! — Виноват, мадам, молю вас о прощении, — Жюль посмотрел поверх ее объятья — с укором. Наглец, еще и укорять смеет! Что Паскаль должен был ей сказать? Что ее любимчик Жюль превратился в преступника? Что создал-таки свой алфавит монстров, спутался с бандой Мясоруба и использует энергомагию, чтобы по всему миру грабить банки? Что теперь за ним гонится целая армия легавых с Паскалем во главе? Все еще сжимая пальцы вокруг корешка книги, Паскаль сел за стол, только в рот ничего не лезло; против желания, глаза возвращались к непрошеному гостю. Жюль сидел идеально прямо: ствол Гатлинга, приглашённый откушать чаю. Он прицельно орудовал десертной вилкой — правда отрезал куски чуть больше положенного. Сколько он уже не ест, не пьёт, не спит — лишь бежит и режет руки, спасаясь от него, Паскаля? На сколько еще букв хватит сил? — Ах, у нас столько новостей, — щебетала тем временем мать, пододвигая Жюлю креманку с вареньем. — Паско — настоящий герой, ты будешь гордиться им. Без одного ареста команд-сержант — подумать только! — Да что вы говорите! — сказал Жюль, высоко поднимая брови и по-кукольному округляя глаза: играет на славу. — Всего один арест? — Да-да, ведь я сохраняю про него статьи из каждой газеты. Девяносто девять вырезок на стене. — Мать похлопала Паскаля по руке: — Паско, я уверена, там скоро будет сотая. — И я уверен, мама, — мрачно сказал Паскаль, буравя глазами свою круглую цифру. Свое повышение. Новую звёздочку на своих погонах. Жюль смотрел в ответ. Они сцепились взглядами, будто питбули зубами. Капли зелёнки жгли, проникая в самую рану; яд виверны в сравнении с этим — комариный укус. — Ты так исхудал, Жюль, мой мальчик, — проворковала мать, сводя на нет их потасовку одним своим голосом, как когда-то в детстве. — Что случилось? Ни за что не поверю, что милая Ирэн разучилась готовить. Жюль отвел глаза, вытер бледные губы салфеткой. — К сожалению, матушка умерла два года назад. Гад. Мог бы соврать — Паскаль ведь врал. — Да как же это, — мать прижала руку к груди. — Паско, что же ты мне не сказал? — она уронила голову на ладони и так и сидела, пока из дома не появилась женщина с подносом. Перед матерью она поставила стакан воды и бутылек с каплями. «Спасибо, Агата». Перед Паскалем она поставила чашку кофе, а перед Жюлем — еще кусок пирога. «Спасибо, Агата», — сказали они хором. С чувством. Агата лишь кивнула. Пуленепробиваемый гусеничный танк — вот кем была Агата. Механическая заводная сиделка. Чертов автоматон. Плечами шире Паскаля, лицом угрюмее вампира, завидевшего самонаводящийся оптический коломет, а улыбкой и вовсе отсутствующей как мимический феномен, — она была вот уже с десяток лет для матери горничной, кухаркой и охраной в одном мрачно-немногословном лице. Денег принципиально не брала, работала без выходных и отпусков. Однажды просто появилась в дверях и принялась трудиться. Спасла мать от пяти энергомагических атак — девяносто девять арестов так просто не проходят, у сержанта полиции много врагов. Так что Паскаль благодарен этой великанше гораздо больше, чем за кружку кофе. За что благодарен ей Жюль? Мать, наконец, перестала вытирать глаза салфеткой. — Ах, Агата, дорогая, подумать только, кажется, лишь вчера мальчики бегали по этому саду. Играли в догонялки, топтали мои пионы, катались на пароскутерах. Жюль безбожно мухлевал, а Паско прибегал плакать: «Мама, Жюль снова наколдовал пароскутеру крылья!» А сейчас — посмотри на них: как все изменилось… Паскаль осознал, что слишком сильно сжимает кружку. Его воспоминания другие. Вон у того грушевого дерева он нагнал Жюля: «Прекрати! Так нечестно!», а в ответ получил… поцелуй. А у той яблони поцеловал уже сам. А те заросли пионов они помяли, когда Жюль дал волю рукам, а Паскаль не устоял на ногах. Окутанные терпко-сладкой завесой, они купались в пионовой пене и трепетном пылу, и, казалось, лишь гибель мира сможет разъединить их. Вилка звякнула — Жюль пытался незаметно собрать крошки с опустевшей тарелки. Паскаль проводил движение глазами, а потом молча придвинул свой кусок. Надо же, крови еще достаточно, чтобы окрасить щеки стыдом. Да уж ладно, ешь. Жюль поиграл желваками — и вонзил в пирог вилку. Закрыл глаза, наслаждаясь вкусом, — лишь ресницы дрожали. Сахарная пудра в уголке губ дразнила: «Ты ведь помнишь, каковы они на вкус?» Паскаль отвернулся. Зачем? Зачем ты вернулся на родину? Грабил банки за океаном, собирал на хвост глупых иностранных ищеек, был далеко и безнадежно недоступен. Почти забыт. Сидел лишь глубоко в сердце, вместе с запахом пионов и вкусом грушевого пирога. Зачем вернулся? Зачем заставил гнаться? Зачем? Паскаль поднял глаза и снова встретился с пронзительно-тревожной зеленью. — Пора? — спросил он. Получив кивок, посмотрел на мать: — Мы пойдем, мама. Время истекло. — Уже? Но как же… ведь еще… — увидев, что их очертания размываются, она вскрикнула: — Обещай… Обещай, Паско, что в следующий раз снова приведешь Жюля… Паскаль долго лежал на траве, смаргивая. Когда рядом зашевелились, схватил за запястье. Жюль ничего не говорил, не вырывался — позволил гладить глубокие рытвины шрамов. Паскаль изучал их, будто это были указатели на карте сокровищ. — Если тебе нужны были деньги, ты же знаешь, ты всегда мог прийти ко мне, — сказал он, когда пальцы дошли до особо жирной борозды. — Деньги тут не причём… — Тогда что? Жюль выдохнул: — Я устал это прятать. Я всю жизнь давил самого себя, я так устал от этого… — Мог бы стать полицейским. — И до гроба создавать бездушные железки? Я умею творить живых существ, Паско. Живых! — Это незаконно… — К черту такой закон! — запястье дернулось у Паскаля в пальцах, но не для того, чтобы вырваться — Жюль с силой сжал кулак. — Мясоруб обещал мне полную свободу… творить, кого захочу. Я подумал, грабить банки — это ведь не убивать? Видит создатель, я делал все, что мог, чтобы предотвратить смерти. — Скажи это заложникам в Олеандро… Паскаля перебил полурык-полувсхлип: — То, что произошло в Олеандро, останется со мной до моего последнего дня. — Жюль дернул рукой, но Паскаль только сжал крепче. Жюль прикрыл глаза. — Гарпии вышли из-под контроля… Я переоценил свои силы… Я… я… Паскаль пробрался сквозь скрюченные отчаянием пальцы. Их ладони сошлись идеально, будто разделенные когда-то части одного механизма. Паскаль почистил горло — там застряло что-то похожее на плазменный шар. — Зачем ты приехал? — Хотел увидеть вас, прежде чем… Паскаль повернул голову, вгляделся в замутненную водой зелень: — Прежде чем что? Что ты задумал? Жюль сел, отворачиваясь. Долгое время молчал. — Ты только знай, — сказал он наконец, — все это время — я никогда не забывал вас. Паскаль с шумом втянул воздух: запах крови он знал слишком хорошо, чтобы спутать его чем-то другим. — Жюль, нет, послушай… Было уже поздно. Жюль вскочил и устремился в темноту, а над головой Паскаля голодным истребителем закружилась железноклювая птица рух.***
Монстр на «ю», Юки-она, полумертвая ледяная ведьма, доставила больше всего хлопот: пулялась снежными шипами, заливала ледяными глыбами, пыталась заморозить сердце. Но у Паскаля был припрятан туз — самонаводящийся плазмомет личного изобретения. Оружие блестяще выдержало первое испытание боем — есть чем гордиться. Да вот только все это — гордость, цифры, пожатые руки — имело значение раньше. В прошлой жизни. Теперь Паскаль даже не почувствовал вкус страницы. В голове стучало лишь: «Быстрее. Гони. Не дай алфавиту закончиться». Что там, на букве «Я»? След крови тянулся к поляне на самом краю леса. Паскаль ломился сквозь бурелом, не разбирая дороги, бежал на тонкий луч занимающейся зари. Но ведь до восхода еще есть время? От чего тогда исходит свет? Страшная догадка заставляла бежать еще быстрее. Паскаль выскочил из-за деревьев, уже зная, что за монстр его поджидает. Огромный светящийся шар в центре поляны затрещал, выплевывая лучи нестерпимого жара: Ярило, солнце-бомба, непризнающее хозяев и не имеющее рычага отключения. — Жюль! Жюль обернулся, глаза его распахнулись. — Нет! — крикнул он, вытягивая руку, будто пытаясь отбросить Паскаля на расстоянии. — Как ты… Юки-она должна был задержать тебя достаточно, чтобы я был один… Уходи! Уходи! Убирайся!.. Паскаль не слушал. Он просто ринулся через кочки, подгоняемый растущим свечением за спиной, и врезался в Жюля, сбивая с ног и наваливаясь сверху. Это было глупо. Это было бесполезно. Они оба были обречены. Но почему-то хотелось умереть именно так. Закрывая его собой. Паскаль задержал дыхание перед взрывом. Последнее, что он услышал, был треск вырываемой страницы. Последнее, что увидел, — монстр из книги Жюля на букву «А»: женщина, больше похожая на гусеничный танк. Последнее, что почувствовал, — огромное тело, наваливающееся на него сверху пуленепробиваемой защитной грудой железа. Агата.***
— Ну, дружище, поздравляю тебя: команд-сержант Гурье — звучит недурно! — хохотнул Тэо, похлопывая по плечу. Паскаль поморщился — этот бок все еще болел после ожогов. — Спасибо, — он попытался пройти мимо, но Тэо так просто не сдавался. — Сотый арест, вот это да! Ты настоящий герой. Ну теперь-то, когда последний из банды Мясоруба за решёткой, ты, наконец, возьмёшь отпуск? Паскаль закинул на плечи рюкзак. — Генерал намекнул, что если я не уеду, меня запихнут в ящик и отправят паропочтой. Паскаль предпринял еще одну попытку протиснуться мимо бронетранспортера марки «Тэо». Но нет, похоже, без Гатлинга тут не обойтись. — Ну и куда же ты отправляешься? — весёлым тоном поинтересовалась железобетонная стена между Паскалем и свободой. — На острова? В Илиною? В столицу, отплясывать на императорских балах? — К матери поеду, — сказал Паскаль, решительно отпихивая Тэо в сторону. — В Пуатри. — К матери — это хорошо, — услышал он за спиной. — К матери — это ты здорово. А вот у меня, представь себе, тёща снова требует экзоскелет, и не какой-нибудь, а титановый! Я ей и говорю: «Мадам, а не пойти бы вам…» Паскаль давно не слышал. Ничего не слышал: ни навязчивых пассажиров на дирижабле, ни приставучих продавцов в воздушном порту, ни любопытного водителя паромобиля. А войдя за железные ворота особняка, он и вовсе погрузился в тишину, как в наполненную ванну. Двери и окна белокаменного дома были открыты, приглашая внутрь ветер, солнце, запах пионов. Паскаль взбежал по ступеням; скинул по пути шляпу, рюкзак, плащ и прошагал по коридору –мимо висящих в серебряных рамках газетных вырезок, крайние из которых гласили: «Последний преступник из банды Мясоруба за решеткой: Аарон Клодье по кличке «Чепчик» арестован в подпольном казино столицы» и «Магический взрыв в Понтилейском лесу: герой-полицейский отделался ожогами, а зачинщик-маг уничтожен бесследно». Выскочив в сад через заднюю дверь, Паскаль на секунду остановился, выискивая взглядом мать. С садовыми ножницами в руках, она инспектировала кусты магнолии, а рядом с ней, с подносом и пледом, неподвижно стояла огромная машиноподобная женщина. Будто что-то почувствовав, мать подняла глаза и улыбнулась, а потом указала ножницами в сторону зарослей пионов. Паскаль набрал полную грудь воздуха: из-за разлапистых кустов тянуло грушевым пирогом. Там, в самой тени, рядом с накрытым столом, примостилось старое кресло, а в нем… — Давно не виделись, Паско. Паскаль сел на траву, положил руки на закутанные в покрывало колени: — Здорово. Жив еще? Зелень в глазах стала совсем теплой: — Пара капель осталась. Паскаль улыбнулся в ответ. Поднял голову и прикрыл глаза, подставляясь ветру, и солнцу, и запаху пионов. И поцелую.