Хильмар хороший. У него лукавый взгляд, забавная, певучая манера говорить, слегка наклонив голову набок, как ящерка, мягкая, словно крадущаяся походка – Адальхейдюр бы пугалась его, уж больно похож он на хищника, если бы сквозь лукавство во взгляде не пробивалась любовь. Хильмар любит ее, любит настолько сильно, что ни перед чем не остановился, лишь бы заполучить себе, даже перед возражениями родных.
– Могу себе позволить, – смеется он, когда на новом свидании она выражает свое беспокойство. Семья – это важно, семья – это основа, и ей грустно оттого, что Хильмару приходится ругаться с сородичами. Но он лишь отмахивается. – Кого женой называть – только мое дело. Мне с тобой жить, детей растить, а они, если хотят, чтобы я и дальше их содержал, – языки придержат.
Хильмар – глава рода Аусгейрссон, богатый торговец, и Адальхейдюр чуть смущает, что он часто говорит о деньгах, – но не сильно. В конце концов, деньги действительно важны, и ему надо думать о них, ведь от его благосостояния зависит вся семья. Поразмыслив, Адальхейдюр даже немного гордится им: его рачительность – определенно благо.
Родные ее не неволят, и девушка думает, что ей очень повезло с отцом: он совсем не против того, чтобы она вышла замуж за вендельца. Конечно, он немного расстроен, что дочь не решилась связать судьбу с таким же, как они, земледельцем, но разве сердцу прикажешь? Впрочем, она подозревает, что дело не столько в доброте и своеобразном взгляде на жизнь, сколько в тех же деньгах – увы, то, что в Хильмаре было рачительностью, в отце Адальхейдюр превращалось в скупердяйство.
– Торговец, стало быть, – задумчиво произнес он, когда девушка решилась рассказать ему о предложении Хильмара выйти за него замуж. – Лигиец. Что ж… Дело неплохое. Ты-то что сказала? – бросил он на дочь хмурый взгляд. Адальхейдюр потупилась.
– Сказала, все от тебя зависит, отец, – ответила она. Не говорить же, что Хильмар буквально вырвал у нее согласие, пылко обещая, что украдет возлюбленную у самого Змия, если придется, не то что из родного дома. Адальхейдюр не хотела таких жертв и любила родных, потому подошла к отцу в тот же день.
Отец огладил бороду, задумчиво глядя на девушку, и кивнул.
– Добро. Пусть шлет сватов.
И конечно, Хильмар расстарался – так, что вся деревня потом три недели гудела о богатом женихе девицы Йоуханесдоуттир: и богато украшенные лошади, и россыпь золотых, и неисчислимое количество гильдеров, и драгоценности – все бросил к ногам ее родителей, лишь бы отдали Адальхейдюр замуж. Девушка вспоминала об этом с улыбкой – кому не понравится, если тебя ценят выше всего на свете.
– Золото я еще найду, драгоценных каменьев куплю сколь хочешь, – говорил Хильмар, прижимаясь губами к ее ладони – странная ласка, непривычно-осторожная, такая, что заставляла сердечко девушки трепетать. А потом и вовсе останавливаться, потому что Хильмар поднимал на нее взгляд и смотрел как на божество – с обожанием. – А ты у меня одна, Адали.
Вот что ее смущало – привычка Хильмара сокращать ее имя, впрочем, как все вендельцы. Он и сам, Хильмар Аусгейрссон, называл себя Хилем Асгейром – говорил, так запоминается лучше.
– В мире столько стран, и у всех языки разные, – рассказывал он, беря невесту под руку и сжимая ее ладошку в ладони. – Да у нас одних язык столь сложный, что никто понять-изучить не может. А мне говорить с людьми надо, сделки заключать, хитрить и делать так, чтобы меня понимали; мне нужно, чтобы меня помнили, а наши имена только наши родичи и могут запомнить. То ли дело – Хиль Асгейр, просто и коротко, и не нужно язык ломать и память.
– Так и был бы для них Асгейром, – предложила тогда Адальхейдюр. – А для нас – Аусгейрссоном. Разве ж плохо?
– Плохо, моя милая, – покачал головой Хильмар. – Нельзя на двух стульях усидеть, рано или поздно все равно навернешься. Я торговец, мне нельзя рисковать связями только из-за того, что родичи хотят звать меня другим именем. Знаешь, как у нас говорят? Нельзя смотреть одновременно в прошлое и будущее – все равно хоть к одному да повернешься спиной. Я свой выбор сделал. А ты?
Она промолчала тогда, и он не стал больше об этом заговаривать – решил, должно быть, что раз согласилась на свадьбу, значит, и решение приняла.
А ей было страшно. Не только оттого, что придется покинуть родной дом, уезжать в другой город, в другую семью, носить непривычную одежду, говорить не по-простому; а оттого, что имя свое придется забыть, здесь оставить, как девичью постель. И сердце стучит-замирает, и пальцы холодеют от страха – разве ж можно? На именах их земля держится, на людях, и смогут ли призвать в конце времен на битву со Змием тех, чьи настоящие имена все забыли?
«Да когда еще будет, – нашептывает ей кто-то искушающий голосом Хильмара, – да будет ли… Сказки все».
– Сказки… – вслух повторяет Адальхейдюр, и от ее выдоха пламя свечи колышется, бросая на стены отсветы – темные, пугающие. Но назло им девушка хмурится и расправляет плечи. – Глупости.
Конечно, глупости, бабушкины сказки да поверья народные. Далеко ли они завели Вестенманнавньяр? Вокруг уже и города выросли, и чудеса невиданные сотворили – людскими руками, обычными, не магическими, – и столько всего открыли – а они все живут старым укладом, будто и не менялся мир. А ведь поменялся. И они должны меняться тоже.
Так, как Хиль.
*
Когда священник, добро улыбаясь, просит ее назвать свое имя у алтаря, Адальхейдюр медлит лишь миг.
– Адали, – говорит она чуть дрожащим голосом и повторяет тверже: – Адали Йоуханес, и я беру Хиля Асгейра в мужья.
*
Далеко-далеко, за семью морями, десятью лесами, за холмами, за горами, там, где небо встречается с землей, из стены, закрывающей Великому Змию путь на Тею, исчезли две тени.
Змий приоткрыл глаза и долго смотрел на тенистое марево, прежде чем снова опустить веки.
Скоро.
