Под одним небом

Когда Катарина приходит на место встречи, Герберт уже ждет ее там – сидит на камне, постелив на его мшистый бок плащ, и, подкидывая в ладони кинжал, смотрит на садящееся солнце. Он некрасив, Катарина всегда это знала, но в красных лучах заходящего солнца кажется совсем уж уродливым: и без того резкие черты лица обостряются, и шрамы на лбу и щеке становятся больше, гротескнее, как щербины на старой статуе. Катарине это никогда не мешало – шрамы в их работе не получают только те, кто отсиживаются за спинами товарищей или при штабе, и это не про Герберта. Две руки, две ноги, голова и все, приличествующее мужчине, на месте, и ладно. Она сама, в конце концов, не идеал красоты, и шрамов у нее тоже достаточно. – Привет, – не поворачиваясь, говорит Герберт, все так же глядя в небо. Почуял, хех. Чувство опасности у него всегда было что надо, не зря Нюхачом кличут – засаду чует за двадцать шагов, будто кто нашептывает ему. – Привет, – отвечает она и, подойдя, садится на камень, бесцеремонно подвинув алый в закатных лучах меч и поставив рядом свой. Они какое-то время молчат, наблюдая за солнцем, – оно уже не режет глаза ослепительным светом, а мерно опускается алым шариком к горизонту, темнея с каждой минутой. Здесь, в Кастилии, всегда такие закаты. – Слышала уже? – интересуется Герберт наконец. Кинжал мелькает в его руке, не останавливаясь. – Ну, – кивает Катарина. Как о таком не слышать – еще утром сообщили на общем сборе. Полк дю Ришар, к которому приписана рота наемников Айзена, где служит Катарина, перебрасывают из Кастилии в Уссуру, в помощь полку дю Солей; а вот у отряда, где служил Герберт, истек срок контракта, и командир решил его не продлевать – поругался с куратором, не сойдясь в цене, и пошел искать нового заказчика. Нашел, что характерно, быстро и тоже в Уссуре – только с другой стороны. Ирония судьбы, чтоб ее. – И что ты решила? – Герберт искоса смотрит на нее. Катарина усмехается. Они никогда не говорили об этом, не обсуждали, не сговаривались, но всегда получалось так, что воевали они на одной стороне. Кастилия – значит, оба против Монтени; Монтень – значит, оба против Кастилии. Сами не желая того, они всегда находили друг друга, будто чувствовали – а может, это Герберт находил, не зря же Нюхач, – и всю войну держались вместе. Что скрывать, ночи между боями под одним плащом были гораздо теплее, и не только оттого, что Герберт ее обнимал. Но это не имеет никакого значения. – Я человек подневольный, – тянет Катарина, поглаживая рукоять меча. – Куда пошлют, туда пойду, сам знаешь. – Ты моя жена. – Голос у Герберта дрожит едва сдерживаемой злостью. – И что? – Катарина фыркает и, поднявшись, подходит к краю обрыва. – Это ничего не значит. – Ты могла бы вернуться домой. Катарина оборачивается на него через плечо. Он сидит все в той же позе – напряженный, некрасивый, с жестким взглядом, заставляющим подчиняться; вот только Катарина из тех, кто подчиняться не привык, если речь не идет о бое. Тогда, год назад, она совершила глупость – отмечая победу, слишком много выпила, и Герберт, не менее пьяный, затащил ее в кастильскую церковь, и напуганный до мокрых штанов священник совершил над ними обряд. Конечно, грош цена таким обещаниям – вот только Герберт с чего-то считал иначе. – Домой? – переспросила она. – Куда домой – в Айзен? А что у тебя есть в Айзене, муженек? У меня – ни кола ни двора, у тебя тем более, сам говорил, все пожгла Инквизиция. Так куда ты хочешь меня отправить? Герберт поднимается, становится перед ней; одно движение – и Катарина рухнет вниз, но ей не страшно. Даже забавно: рядом с Гербертом ей никогда страшно не было, что в бою, что в койке. Как будто этого натасканного на убийство зверя можно не опасаться – именно ей. – Ты могла бы больше не воевать, – говорит он, глядя ей в глаза, нависая всей своей мощью. – Нет. Не могла бы, – качает головой Катарина и улыбается. Герберт смотрит на нее сверху вниз – долго, долго-долго, словно пытается вот так, взглядом, заставить поменять решение; но потом отступает, и Катарина дергает уголком губ: слабак. Какие же они все слабаки, а все туда же – жениться и посадить на цепь. – Найди себе девицу постель греть да похлебку варить, – издевательски советует она, возвращаясь к камню. Без усилий поднимает на плечо тяжелый меч и, взяв его на манер коромысла, хмыкает. – Такую, чтобы чуть что, бежала к тебе под крыло. А меня оставь. – Я клялся тебе в верности, – отвечает, не поворачиваясь, Герберт. – Клялся, что мы будем вместе и до конца. – Мы и будем. Просто конец этот наступил неожиданно, – Катарина хмыкает и отворачивается, уходя. Все эти сопли ей никогда не нравились. – Под одним небом ходим, Кэт, – слышит она за спиной негромкое. – Под одним небом умрем. Катарина только отмахивается. До этого одного неба надо еще дожить.

*

Они встретятся через год – на поле боя под Павловым, и Герберт будет защищать город от захватчиков, а Катарина – пытаться его захватить. Но исход боя они не узнают: заметив знакомое перекошенное лицо в толпе, Катарина лишь на мгновение замедлит меч, и этого хватит, чтобы ей в упор прострелили грудь; а Герберт, увидев, как она падает, ломанется к ней и наткнется на копья, завалившись на отряд уссурцев всем своим могучим телом. И серое уссурское небо заберет их к себе – одно на двоих.