Раненое плечо дергает болью в самые неподходящие моменты, странно, без намека на логику – он может идти, вообще им не шевеля, оберегая от ветра и столкновений, а оно все равно будет ныть, не переставая, будто чужой клинок все еще сидит в тканях, сверкая на солнце гранями; а может бежать, наплевав на боль, потому что цель и жизнь – важнее, и тогда боль умолкнет, будто озадачившись пренебрежением, и не будет беспокоить до самого конца миссии. Эту тайну Маркос Аранда Иглесиас так и не разгадал, хотя за довольно долгую службу Эль Ваго многое узнал о своем теле – о своей выносливости и живучести в частности. Когда хотелось жить, все отходило на задний план – и боль, и усталость, и Маркос чувствовал себя кем-то вроде тех безумных машин, что собирают ученые за стенами Университета, – универсальной машиной для вызволения из неприятностей. Не такая плохая слава, если вдуматься.
Конечно, он не планировал ничего подобного, впервые надевая маску и отправляясь на ночные улицы вершить справедливость, – как-то само собой получилось, что за ним закрепилась слава спасителя обиженных и угнетенных, того, кто достанет невинно осужденного из-за любых стен, сколько бы стражи к ним не приставили. Координаторы Эль Ваго будто специально подбирали ему именно такие задания: спасти, вытащить из-за двадцати замков и отправить туда, где безопасно; ни разу ему не доводилось сопровождать кого-то в пути, никогда ему не поручалось за кого-то отомстить или что-то выведать – только спасение из заключения. И если поначалу он еще мог сомневаться, не совпадения ли это, то теперь знал точно: прозвище Сальвадор прицепилось к нему не случайно.
Настолько не случайно, что сейчас он направляется вытаскивать из неприятностей чужого человека в совершенно чужом ему городе – просто потому, что координатор предложил, а он не смог отказаться. Еще немного, и можно смело называться Эль Сальвадор – за святость.
Кощунство – тоже неплохое лекарство от боли, когда других под рукой нет.
Сцепив зубы, Маркос вытягивается, прижимаясь спиной к холодной стене, и пережидает, пока мимо прогрохочут стражники. Они ничего не боятся: здесь, в крепости Эль Кастилло, едва не в сердце Инквизиции, порядки настолько строги, что сунуться ради спасения пленного может только сумасшедший – а сумасшедший вряд ли сможет продумать все настолько детально, чтобы выдержать нужный темп, нужную скорость, не попасться ни одному патрулю, не напороться ни на один конвой, сразу пробраться в нужную камеру и потом так же незамеченным выйти. Насчет своей принадлежности к сумасшедшим Маркос бы поспорил – если только не считать ею обостренное чувство справедливости, поставившее его на путь Маски; с другой стороны, местный Эль Ваго сюда не полез, и у него определенно были на то причины. Впрочем, вероятно, он просто специализировался на другом – недаром его называли Венгадор, стало быть, основными его заданиями были те, где требовалось восстановить справедливость, зачастую посмертно. Этого человеку, за которым идет Маркос, определенно не требовалось – хотя бы потому, что он еще жив.
Маркос ныряет в освещенный факелами коридор, стоит шагам стражи чуть-чуть утихнуть: эхо разносит любой шорох далеко-далеко, во все концы крепости, и это дополнительная проблема при проникновении. Сколько у Маркоса денег ушло на то, чтобы напоить в хлам и допросить бывшего стражника обо всех особенностях местных коридоров, – вспомнить страшно. Отец бы сильно удивился, узнай он, как сын разбазаривает его наследство. Однако Маркос не жалел. В обнищавшей из-за войны Кастилии деньги стремительно теряли свою ценность, зато на передний план выступали другие добродетели – во всяком случае, для него. Когда с одной стороны – война, с другой – Инквизиция, а посередине – нищета и голод, сложно оставаться равнодушным. Хотя бы потому, что деньги у него были только при сравнении с другими мелкими дворянами, обнищавшими в конец, – а на деле только на шпагу, патроны и ночлег хватало, того и гляди придется уезжать в поместье и работать вместе с крестьянами с утра до утра. Так что наследство ему преумножить не светило, а вот пустить его на благое дело – почему бы и нет.
Если только однажды какой-то удачливый противник не пустит на фарш его самого. В прошлый раз едва увернулся – проткнутое насквозь плечо было отнюдь не худшим вариантом развития событий.
Маскируясь чужими шагами, Маркос пробирается под лестницу на следующий этаж и выжидает. Раз, два, три – стражник говорил, три караула проходят, потом двадцать минут тишины. Из-за особенностей постройки Маркосу пришлось изменить любимым сапогам и идти едва не босиком, оставить в гостинице плащ и все, что могло звенеть и греметь, – даже ножны для шпаги он подобрал самые простые, целиком состоящие из ремешков и завязок, без единого металлического кольца, а набор отмычек, которые при всем желании нельзя было сделать из кожи, перетянул туго-натуго тряпицей, чтобы не колыхались при быстром беге. Он кажется себе почти голым без всего, к чему привык на миссиях за годы службы, но сейчас выбора нет.
Хорошо хоть маска ничем не звякает – было бы неловко.
Караул проходит, его это гремит в коридорах, и Маркос делает последний бросок – вверх по лестнице, скользящим, мягким кошачьим шагом, так, что, кажется, даже воздух не колыхнулся от его движения. Нужная ему камера в самом центре коридора, и Маркос присаживается под дверью, дожидаясь новой возможности пошуметь.
Сердце бухает в груди, кажется, на весь коридор – сейчас все решится.
Когда двадцать минут спустя в глубине коридоров поднимается едва слышный еще грохот шагов, Маркос достает отмычки и начинает разматывать тряпицу.
А потом ему на руки падает тень.
Он не понимает сначала – кажется, факел погас, или, может быть, тут водятся летучие мыши, чего только не бывает. Смотрит на руки, на тень, а потом краем глаза замечает то, чего здесь не должно быть.
Под все приближающийся грохот караула прямо перед собой он видит мысы мягких мужских сапог.
Времени на раздумья нет – он хватается за ножны, винтом взвиваясь на ноги, но все равно не успевает – его швыряет в стену, сжимает, как обручи сжимают бочку, до искр из глаз, и он не сразу соображает, что видит в прорезях маски, потому что там что-то неправильное, то, как обычно у людей не бывает… И лишь долгую, долгую секунду спустя он понимает: противник смотрит на него сквозь прорези точно такой же маски.
Облегчение оглушает. Маркос расслабляется, перестав дергаться, – дает понять, что все осознал; собственно, у него только один вопрос – зачем Венгадор все-таки пришел сюда, если отказался. Впрочем, ответ приходит тут же: Эль Ваго бесцеремонно ощупывает его, шарит по телу, будто ищет что-то, и Маркос бы подумал о неправильности его интереса, если бы он слишком быстро не нашел раненое плечо. Когда Венгадор давит на него, эхо от стона Маркоса не разлетается только потому, что оно занято громыханием охраны.
– Идиот, – шипит Эль Ваго, отпуская его. – И координатор твой – тоже!
Ах вот в чем дело – похоже, Венгадор был в курсе, что Маркос ранен. Это неудивительно – по организации слухи разносятся очень быстро. Видимо, мстить еще и за товарища по Эль Ваго ему не хотелось, и гораздо проще показалось просто не допустить, чтобы его поймали и сожгли. К тому же, кто знает, как у Сальвадора с молчанием под пытками Инквизиции – Маркос вот, например, сам об этом не имел понятия. Не хотелось бы проверять.
– Работай, я прикрою, – все так же по-змеиному шипит Венгадор и, повернувшись к Маркосу спиной, обнажает шпагу – на случай, если караул придет раньше, чем Сальвадор вскроет замок.
Маркосу очень не хочется сейчас встречаться с караулом – плечо болит так, что хоть кричи. Он принимается за работу и думает, что потом обязательно выскажет Венгадору все, что думает о его методах добычи информации.
В конце концов, Венгадор – не Фантазм, вряд ли исчезнет без следа. Находить таких умников Сальвадору тоже уже приходилось.
*
Ее зовут Алисия – красивое имя для странно некрасивой женщины. Настолько некрасивой, что это притягивает взгляд, и она явно об этом знает – не стесняется чужих разглядываний, смотрит так же внимательно в ответ, а потом с язвительной насмешкой говорит:
– Должно быть, я кому-то очень понадобилась, что прислали сразу двоих.
– При всем уважении – не вы, сеньора, – шепотом усмехается за спиной Маркоса Венгадор. Сальвадор только глаза закатывает: рассказывать о проблемах, терках и спорах внутри организации посторонним – верх неблагоразумия. Но Венгадор явно считает иначе. – Моя цель – проследить, чтобы тот, кто пришел вас спасти, не убился сам.
Алисия кивает насмешливо, рассматривая их слишком пристально – пристальнее, чем обычные люди, и Маркос мигом вспоминает, почему не любит университетских – они смотрят так все или почти все, кажется, что читают тебя, как открытую книгу, да еще и скучают в процессе. Мерзкое чувство, и Маркос включается в разговор, перетягивая на себя внимание, – ему необходимо донести до временных спутников план действий.
Но, конечно, все идет не по плану. Когда бывало иначе? Маркосу в принципе не везло на пути отхода, вероятно, потому, что предугадать действия другого человека, который трясется от страха и цепляется за тебя даже тогда, когда требуется сейчас же отцепиться, практически невозможно. Не все ведь любят щекотать себе нервы, тем более таким образом – пробираясь катакомбами, застывая, как мухи в янтаре, в узких щелях, стараясь не издавать ни единого звука; вот Алисия, к примеру, явно из тех, кто своих нервов не жалеет, иначе не была бы настолько перспективным ученым, что Инквизиция ее посадила под замок, а Эль Ваго заказали ее вытащить. Вот только в плане побега из тюрьмы от этого проку не было никакого: она напрочь не понимает, как это – не шуметь. И если первые пару раз обошлось, то на третий эхо ее очередного комментария разносится по всей крепости.
А потом приходится бежать. Очень, очень быстро бежать, и в процессе бега Маркос уже привычно забывает про больное плечо, перехватывая шпагу удобной рукой, а неудобной таща за собой всех тормозящую женщину. На первый караул они налетают с размаху и только этим спасаются – довольно трудно противостоять двум тренированным мужчинам со шпагами, когда свою ты не успеваешь достать; Эль Ваго, не сговариваясь, бьют не насмерть – в их случае противника достаточно оглушить, чтобы он не причинял неприятностей, а лишних смертей в организации не любят. Второй караул они проходят тяжелее – Венгадору располосовали руку, Маркос чуть не лишился кисти; с третьим едва справляются, но Маркос упрямо тащит их вниз, в подземелье, где в пятой от входа камере есть лаз, когда-то прорытый сбежавшим заключенным, – это их единственный шанс спастись, потому что даже Эль Ваго, даже вдвоем не справятся, если их настигнет весь гарнизон крепости.
Успевают они чудом. Вскрыть камеру Маркосу ничего не стоит, пусть даже руки не слушаются, они влетают внутрь…
Грохот выстрела бьет по ушам в маленьком помещении так, словно рядом выстрелили из пушки. Маркос почти готов почувствовать боль – он шел последним, наверняка стреляли в него; но боль все не приходит и не приходит, пульсирует только в плече, не пытаясь разлиться дальше, и он осторожно осматривается. В пороховом дыме видно плохо, но он замечает лежащее на полу тело. Кидается к нему – Алисия. И понимает, что выдыхает спокойнее, – на удивление товарища по шпаге ему не хотелось терять больше, чем невинного человека, которого они оба спасали. Но это открытие перебивается другим: в руке у Алисии зажат пистолет.
– Агент Инквизиции, – поясняет ему наскоро Венгадор, все еще скрытый дымом и темнотой. – Приманка для нас. Лезь!
И, схватив за руку, толкает Маркоса в угол, куда стремительно засасывается дым – в черный провал лаза.
Когда они вдвоем уходят от погони тем самым способом, какой Маркос готовил для спасения Алисии, его впервые за день разбирает смех, и он смеется и смеется, захлебываясь ветром, пока они несутся через лес прочь от города – туда, где их никто не найдет.
*
– Как ты узнал?
Ночь тиха, река едва плещется, когда ее лениво касается ветер; где-то рядом бродят, наклонив головы к траве, лошади, и оглушительно звенят кузнечики. Маркос сидит на берегу, откинувшись на один локоть, и смотрит перед собой остановившимся взглядом. У него кризис, надо понимать, – впервые его предает не товарищ даже, а тот, кого ему поручили спасти. Это буквально удар под дых, и Маркос не может прийти в себя от недоумения – как так. Товарищи его предавали, было дело, но вот так поддевают на удочку его в первый раз.
– Она была слишком подходящей жертвой. – Бродящий где-то с лошадьми Венгадор опускается рядом в траву. – Идеально подобрана под тебя. Я не в первый раз с этим сталкиваюсь, а вот твой координатор, похоже, совершенно искренний идиот. Во всяком случае, хотелось бы в это верить. Я пришел проследить. Не хотелось тебя хоронить, знаешь.
– Почему? – вскидывает брови Маркос. – Какое тебе до меня дело?
Венгадор молчит слишком долго; Маркос поворачивается к нему – и застывает. Потому что нельзя не застыть, когда на тебя смотрят так. Хищно и жадно. Так, что невозможно понять неправильно. Маркос насухо сглатывает и отводит взгляд.
– Не буду рассказывать, где впервые тебя увидел, – наконец говорит Венгадор. – Сам вспомнишь потом.
Маркос слышит, как он приближается – неспешно, давая возможность отступить; но в крови гуляет привычный огонь после драки, и хочется чего-то… Хочется что-то сделать, чтобы избавиться от него. Отдать тому, кто сможет его оценить; тому, кто не выбросит и не предаст.
Но вместо того, чтобы сделать что-то настолько же безрассудное, что настойчиво крутится у Маркоса в голове, Венгадор кладет широкую ладонь ему на раненое плечо. И Маркос застывает. Позволяет расстегнуть рубашку, только молча выдыхает сквозь зубы, когда Венгадор разглаживает смявшиеся от бега, покрасневшие от крови бинты. Неожиданно это ощущается интимнее, чем поцелуй, и Маркос только потрясенно таращится перед собой, позволяя. Все позволяя.
Или почти все.
Когда маска слегка дергается вверх, он моментально придерживает ее свободной рукой. Падает в траву без опоры и смотрит снизу вверх на Венгадора – на его черный на фоне неба силуэт, в котором не угадывается резких изгибов маски.
– Снимешь однажды, – усмехается он в ночной тишине.
И Маркос понимает: он прав.
