Лучший конец

У Джона благородное лицо: четко очерченные губы, высокие скулы и пронзительный, колючий взгляд, который словно видит тебя всю насквозь. Ксандра во власти его глаз. Словно загипнотизированная, она делает шаг навстречу, и ничего не может с собой поделать: Джон манит, словно магнит. Она подходит ближе, ещё ближе, пока чуть вытянутая рука не касается чуть шершавой кожи. Это так приятно, что Ксандра не может остановиться, так и продолжает поглаживать подушечками пальцев такие красивые, необыкновенные, словно зачарованные черты лица. Учащающееся дыхание Джона пьянит её. Она приподнимается на носочки и обвивает руками его шею без всякой посторонней мысли, просто полностью поглощенная желанием подобраться ещё ближе, и ощутить его губы своими, потому что это так приятно, так соблазнительно, что никто не может ее остановить. А Джон и не пытается. Лишь проводить широкими ладонями по всему её телу, от плеч к лопаткам, и спускаясь все ниже и ниже, сжимая её ягодицы, прижимая разгоряченное тело к себе, словно пытаясь поглотить, растворить. Ксандра шумно выдыхает, а сама вся дрожит в его руках, маленькая, тонкая, беспечная. Она доверяет ему сполна, позволяет делать с собой все, что ему заблагорассудится, и совсем ощущает демонов, стоящих у него за спиной, притаившись. Демоны следят за каждым его шагом, шепчут, подталкивают к краю. А он, Джон (или Вильям?) хватается за последний шанс, последний отголосок света, который может удержать его в этом мире от темных крючковатых пальцев Фавна. Впервые за его долгую жизнь ему не хочется уходить в блаженное беспамятство. Потому что противоположности притягиваются, и он, прогнивший насквозь за долгие годы кровопролития невинных детей, тянет сам руки к ней, такой светлой, доброй и безгрешной, такой тёплой, что хочется её обнять и никогда не отпускать. Он, зная, что не имеет на это право, все равно желает её так отчаянно, как может желать только самый заядлый грешник, который любит страстно и вынужденно, не оставляя своему объекту вожделения и шанса на побег. — Ксандра, я тебя люблю, — шепчет он ей на ухо, и вся её кожа покрывается мурашками. Она становится такой чувствительной, что создаётся ощущение, будто вся она — сплошное неотвратимое, непобедимое чувство. Она — вся его, целиком и полностью. Девичьи руки заскользили по рубашке, расстегивая пуговицы. Одежда кажется такой лишней. Для него тоже. Он запускает пальцы под её пуловер, нащупывая застежку от бюстгальтера, и она невольно смеётся, когда он холодными от возбуждения кончиками пальцев задевает кожу. Её смех отдаётся звоном колокольчиков в его ушах, и действует отрезвляюще. Джон резко останавливается, сбитый с толку, смотрит на неё словно впервые, такую доверчивую и податливую, видит её нежный влюблённый взгляд, и ощущает невыносимое чувство вины. За то, что такой эгоист. За то, что совсем её не заслуживает. Не заслуживает находится с ней рядом. Да что находиться, даже дышать с ней одним воздухом! И это так грустно, так печально, что он готов расплакаться, как девчонка. Он проделал такой путь. А все для чего? Чтобы встретить её и осознать, что вся его жизнь — сплошное ничто, и сам он ничтожество и не заслуживает даже спокойной смерти, потому что смерть — благословение в сравнении с тем, что его ожидает. Он отстраняется, заглядывая в её лицо, где отображается недоумение происходящего. Гладит её по лицо, по волосам, запоминая каждую её черту, каждый момент, проведённый с ней. Потому что эта память — всё, что у него останется, когда он встанет на колени перел богами и покается во всем, что имело в его судьбе, начиная от смерти матери, убийства сестры и заканчивая бесчисленными жертвоприношениями. — Что-то не так? — Ксандра смущенно прикрывает обнаженную грудь руками, пряча взгляд. — Прости, — он наклоняется и целует её в лоб, благодаря на подаренное благословение. Жаль, что всему наступает конец. Но если она — его конец, то он не возражает. Для Вильяма это лучший вариант.