неизлечимое.

      в этот... а без разницы, в какой день это произошло. для сатина многое, в том числе дни недели, перестали иметь какое-либо значение, ведь каждый день был по сути своей абсолютно одинаков: сиди себе в ночлежке, да развлекайся, как можешь. актёр опять кашлял. — мне вредно дышать пылью. мой организм отравлен алкоголем...       «органон алкоголем отравлен... да будто не сам себя довёл...» - подумал про себя константин – «ну а с другой стороны... мог ли он остановиться? подумать только, прекрасный человек, а привёл себя к ночлежке. в театре играл, стихи на сцене под ап-аплодименты читал... а сейчас на нарах больной лежит…» — на этом моменте мысль сатина прервал актёр, переместившийся поближе к первому — сатин, брат, пойдём прошвырнёмся? я тут насобирал немного денег, на пару целковых вышло… — опять органон алкоголем отравлять собираешься? — организм! да ну тебя сатин к чёрту… — бросил актёр и, бормоча что-то вроде «быть или не быть, вот в чём вопрос» ушёл к себе на нары.       тут в помещение заходит наташа, а за ней старец. константин сразу почувствовал неладное. и вправду: странник, представившийся лукой, как только переступил порог ночлежки, начал пускать всем пыль в глаза, а вот чего уж сатин не выносил, так это лжи. ему думалось, лгут только ничтожные люди. но, поговорив с лукой, понял, что он вовсе не жалок и не ничтожен, напротив, старик даже подействовал на него как кислота на старую и грязную монету. от старца познал он, для чего люди на свете живут. однако, то, что услышал бывший телеграфист из разговора луки и актёра, повергло сатина в шок. причём скорее не слова лукавого, а реакция друга на очевидную ложь и нелепицу. — константин, умоляю, выйдем! мне хотелось бы рассказать тебе кое-что! — давай-давай, конечно, выйдем — тихо послышалось из константиновых уст. актёр выводит сатина за руку на пустырь и оба садятся на бревно. — навуходоносор, ты не представляешь, что мне странник поведать изволил. молю, не перебивай. он сказал мне, мол, нынче лечат от пьянства! бесплатно! в клинике какой-то... вообрази! и я смогу выбраться отсюда и тебя, константин, заберу, работу найду тебе… ну а я в театре играть буду. и не гробовщика даже, а кого получше, посурьёзнее, и стихи читать буду, и громом аплодисментов будут меня одаривать восхищённые зрители! а главное — имя мне моё вернётся. Сверчковым-Заволжским снова стану, а не каким-то актёром. и ты на мои постановки приходить будешь! будешь же? ах, ну что же ты, право, молчишь?       а что сатину отвечать. он никогда в такой ситуации не оказывался: было очевидным, что всё, сказанное странником было абсолютной ложью, но у его любимого так горели глаза, и он так был воодушевлён собственным, как ему казалось, идеальным будущим, что слушатель долго не мог найти подходящих слов, вернее сказать, не был уверен в их уместности. но константин сатин не был бы константином сатиным, если бы не сказал правды, чего бы ему это ни стоило. — слушай, брат. ты меня прости, конечно. но послушай, всё, что сказал тебе лука — чушь — актёр хотел было возразить, но друг не дал ему этого сделать, прислонив палец к губам сидящего напротив — да дослушай ты, ну. врёт лука. лукавый, оттого лукой и прозвали его. в каком городе клиника хоть эта? — не рассказал он мне пока — да потому и не рассказал, что нет её и в помине. — нет! лжёшь ты, сатин! зачем ты хочешь, чтобы гнил я здесь, в темнице сырой? а я любил тебя, любил, брат. однако и ты, брут. ну ничего-ничего. я так и так уйду. а ты оставайся здесь коли хочешь. я найду место это, вылечусь, и… — да куда ты, сарданапал? — про город спрашивать... старик! сюда, мой верный Кент... — миклуха-маклай идёт... х-хо! — кончено и решено! старик, где город... где ты? — фата-моргана! наврал тебе старик... ничего нет! нет городов, нет людей... ничего нет! — врёшь — да и ради бога – пробурчал себе под нос константин и забрался к себе на нары. клонило его в сон, и об актёре больно думать было. «поспать уж лучше. завтра может быть уйдёт он, и забуду я его, словно не существовал он на свете. да кого я обманываю, как такую яркую личность забыть... мне по крайней мере... вот уйдёт он, и все про него забудут точно. а я буду вспоминать...» - была последняя мысль сатина перед тем, как его разум вовсе покинул его.       глубокой ночью бывший телеграфист просыпается от движений пальцев по лицу и лёгкой щекотки — вставай, брат. я еле дождался, пока все уснут. пойдём в последний раз прогуляемся, м? в наше место... давай? — давай – после ответа актёр хихикнул по-ребячески и опять же за руку, чтобы его «брат» не напоролся на что-нибудь в темноте, вывел его на улицу, и пошли они в город. — такое небо, константин, взгляни только — ага – выдохнул сатин, окинув внимательным взглядом, простиравшееся во все стороны небо, полное звёзд, – красиво. — потому что для тебя       некоторое время спустя они добрались до «своего места», трактира, где им могли бесплатно налить водки, если хозяин был на месте: они с актёром были в хороших отношениях. и к счастью, так и случилось. — михайло, ты? — о, актёр, старый друг! проходи, налью вам с константином сколько попросите. — сколько попросим? я запомнил.       трое разговаривали около получаса, обменивались мыслями и идеями, играли в карты. с помутнённым разумом сатин едва ли мог думать и проиграл целковый. — чтоб тебя чёрт побрал, брат! я деньги неделями копил, а ты промотал всё... — половину только! — да и это немало…       и тут актёр вспомнил о своём недавнем желании. — эт... михайло! я тут собирался... в клинику пойти лечиться... организм... алкоголем совершенно отравлен, понимаешь? — и что же получается, не увижу я тебя больше теперь? — не увидишь! ни-ког-да! – отделяя каждый слог произнёс актёр. — тогда и прощаться ещё горше стало. но придётся, мне уже дела делать надобно. рад был вас видеть! ну с богом, актёр! и ты, константин, прощай. – хозяин трактира пожал руки обоим и друзья вышли на людную улицу. — сатин — чего тебе? — люблю я тебя... хоть ты и арестант. убийца. и шулер. — ну да! когда я иду по улице... люди смотрят на меня как на жулика... и сторонятся и оглядываются... и часто говорят мне – «мерзавец! шарлатан! работай!» работать? для чего? чтобы быть сытым? я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми. человек – выше сытости! — послушать тебя – будто человека порядочного встретить — почему же иногда шулеру не говорить хорошо, если порядочные люди... говорят как шулера? — а я как говорю? — ты? прекраснее всех на свете... — ну, значит, шулер я что ли? — меня не перещеголяешь, но иногда так ведёшь себя, что хочется тебе рот заткнуть — не заткнёшь! если ты опять будешь говорить, что это ложь, то... – дальше актёр не смог договорить; окончательно потерявший голову от алкоголя и бешенства сатин развернул первого на себя, едва не потеряв равновесие, и оба слились в одновременно счастливом и горьком поцелуе. мир будто остановился. — дурак ты, сатин, а если бы нас избили... —да я никогда бы... не позволил... — давай просто в ночлежку пойдём? – актёр не знал, что ему делать. он так горел желанием вылечиться, но своего «брата» он не хотел оставлять тоже, а тот ещё и целоваться полез. всю дорогу актёр обдумывал, как лучше поступить. решил, что лучше будет сначала вылечиться, а потом и сатина забрать с собой. удовлетворённый своим решением, лишь подходя непосредственно к зданию, первый начал: — ну что, прощай, навуходноносор... — я тебе сейчас дам, прощай! чепуха! никуда ты не пойдёшь... всё это чертовщина! старик! чего ты надул в уши этому огарку? — врёшь! дед! скажи ему, что он – врёт! я – иду! и ушёл демонстративно.       сатин позлился сначала на своего недалёкого друга, а потом переживать начал. но не смог ничего лучше придумать, чем сесть играть с бубновым и кривым зобом в карты, тем самым отвлечься. бубнов, стоя около нар татарина уговаривал его тоже присоединиться: — идём! всё равно – спать не дадим! петь будем... всю ночь! зоб! — петь? можно... — наливай ему, сатин! зоб, садись! эх, братцы! много ли человеку надо? вот я – выпил и – рад! зоб!.. затягивай... любимую! запою... заплачу!.. и тут входит барон и кричит с порога: — эй... вы! иди... идите сюда! на пустыре... там... актёр... удавился! — эх... испортил песню... дур-рак! – только и оставалось произнести константину. а сердца он более не чувствовал. однако позаботился об умершем как следует: похоронил его за ночлежкой, с помощью клеща соорудил что-то вроде могильной плиты и каждый раз ночью, пока никто не видит, приходил к ней разговаривать. «хотел ты вылечиться... вот тебе и вылечился... а меня на кого оставил? а ведь и правда, не увидит тебя михайло больше ни-ког-да. ничего, встретимся мы с тобой ещё, актёр Сверчков-Заволжский, помяни моё слово».