День второй, в который Вад абсолютно и окончательно перестал нарываться на драки. (В одиночку)

Вад шипя обрабатывает разбитую губу и ссадины на лице. Негласный договор про “по лицу не бить” конечно был, но в пылу драки мало кто ему следовал. Хотя Вад вот следовал. Не бить по лицу довольно просто, особенно, если один на один. Но в последнее время такое было редко. Они наваливались толпой: втроём, впятером. Однажды он не сумел посчитать даже. Человек восемь, что ли. Если бы не случайный охранник, проходивший мимо - не факт что и выжил бы. Больные ублюдки. Трусливые крысы. Вад не был ни крысой ни трусом, поэтому продолжал ходить один. Ну не мамочке же жаловаться, честное слово. «Алё, мам, меня мальчики обижают, скажи им». Хаха. В пресловутую великую факультетскую семью и все за одного он тоже верил мало. Поэтому, ничего не менялось. Разве что оглядывался чаще. Раз в неделю или две, крысы выползали из своих нор, шли искать приключений на разминку и находили Вада. Он слишком улыбался. Или не улыбался. Или надел что-то яркое. Или, наоборот, весь такой серый. Много ли надо крысе чтобы доебаться? «Эй, иди чо скажу. А хули ты такой дерзкий? Вали его, пацаны». Аптека уже наверное озолотилась на одной только перекиси. Провизор косилась подозрительно, но пока молча продавала антисептики и йод, ну и на том спасибо. У нее же нет полномочий звонить на факультет и сдавать слишком часто падающего студента, да? Какой-то он у вас слишком неуклюжий, дефективный, что ли? Проверьте. В целом, Ваду было насрать на мелких гоблинов, он даже начал получать некое удовольствие от этих стычек. Всегда приятно напихать хуёв за воротник паре-другой ублюдков. К тому же, с этими мудаками хотя бы все предельно понятно. Вот он. Вот они. Они дерутся. Никаких тебе подтекстов, странных взглядов и мучительных размышлений на тему что это вообще было. И как это понимать. И понимает ли долбоёб-наставник что только что сказал, или он просто всегда такой сказочный идиот? Короче, с этими было проще. Бей или беги. Думать не надо и на том спасибо. Иногда правда, было слишком утомительно. Или больно. Или обидно. Или всё вместе, вот как сейчас. Он не ожидал что его поймают днём, и не в самой отдалённой аллее, а совсем недалеко от общежития. Мелкие сучёныши выяснили где он живёт? Это было конечно ожидаемо, но плохо. Слишком плохо, если подумать. Вад слишком расслабился, потому что тихо было уже недели три подряд. Крысы затаились или нашли себе новую жертву? Этих трое. Немного, но что-то настораживало. В том как двигались, как обходили, отрезая дорогу. Даже не создавали видимость конфликта: они целенаправленно шли бить и бить именно его, а не просто искали возможности помахать кулаками. Это было плохо. Ещё одно “плохо”, уже второе за не очень долгое время, и это тоже было, ну, плохо. Вад подобрался, но пропустил первый удар, не заметил как тот, что заходил слева, внезапно оказался рядом и молниеносно саданул по печени и сразу под коленки. Отвлёкся на приплясывающего перед собой ублюдка. А дальше было просто и прозаично. И быстро. Ну, быстро это потому что день и могут увидеть. Тут Ваду повезло. В общем, его повалили и попинали от души и куда придётся, и пару раз пришлось по лицу. Спасибо, что нос не сломали, конечно, но можно было бы и без этого вообще. Куда хуёвее было то, что он едва смог подняться. А самое хуёвое - что он сначала дёрнулся верёвочку проверять на запястье, не сорвали ли. Ебанавт какой. А только потом себя ощупывать. Шестерёнка на руке всё ещё болталась, это был плюс. Остальное - вообще не очень. Он едва добрёл до комнаты: дышать было больно, ходить тоже, поворачиваться невыносимо. Писать в ближайшие дни, возможно, тоже будет не очень приятно. Охуенно как за хлебушком сходил. Хорошо хоть антисептики в комнате теперь не переводились. Но рёбра ими не перемотаешь, это конечно минус. Это они не доработали. Вад шипит и перекись шипит на разбитой губе. Красавец. В таком виде на занятия нельзя однозначно. Но и в комнате отсидеться, пока всё не пройдет, тоже не выйдет. Любопытный старший сто процентов явится проверить, куда это он потерялся, если Вад перестанет мелькать у того перед глазами на несколько дней. Но дня два у него есть, наверное. Он надеется. В любом случае нужно отлежаться. Вад пишет в общий чат, что завтра не придёт. Заболел. Острая форма кишечного гриппа, ага. Перестраховка, чтобы никто не собрался его навестить. Объясняй потом откуда такая рожа красивая. В «не увидел дверь ночью» кажется ещё в прошлый раз не поверили. Он получает некоторое количество поддержки и падает в кровать. Ну, «падает» - громко сказано. Скорее, медленно и аккуратно ложится, предварительно перетянувшись эластичным бинтом, как уж сумел. Больно же, блядь. Он совершенно немужественно хнычет и едва найдя удобную позу засыпает. Просыпается Вад на закате. Апельсиновый шар уже почти закатился за крыши домов, едва подсвечивая собравшиеся на горизонте тучи, оранжево-красным. Очень хочется есть, но в комнате нет ни крошки. Точно, он же шёл в магаз как раз, когда эти ублюдки налетели. Он поворачивается и воет в подушку - чертовски больно же, но два дня сидеть в пустой комнате без еды тоже не хочется. Вад собирается с духом и поднимается. Ну, в целом и ничего. Сейчас аккуратно и бережно донесёт себя до лапшичной, закупится рисом и всё станет хорошо, насколько это возможно в его состоянии. У вселенной, правда, на это немного другой ответ. Сначала всё идёт нормально: он всё же поднимается с кровати и, отдышавшись, тянется за футболкой. Не задумываясь, привычным движением, запихивает в неё руки и резко поднимает над головой, чтобы надеть… Ну как “поднимает”. Резко, это было очень зря. Это было так зря, как в мультиках - до чёрных звёздочек перед глазами. Он вцепляется руками в стол, чтобы не упасть и отдышаться. Футболка отпадает, одна из рубашек, в которой его и поваляли - безнадёжно испорчена: отстирать-то, конечно, можно, но носить он её вряд ли станет. Вад шагает к шкафу, но чтобы снять новую рубашку с вешалки тоже нужно поднять руку. Он не уверен с какой стороны больнее и не рискует. Психует и решает отныне хранить все вещи на стуле. А что не влезет - выкинуть нахуй. - Пожри воды, - бормочет он и усмехается. Морщится: усмехаться тоже больно. Вад плетётся в ванную. Там из зеркала на него таращится бледный, в синеву, встрёпаный он же. С разбитой губой и медленно фиолетовеющей плюхой на скуле. Шикардос. Хоть сейчас в кино снимать. В дверь стучат. Стучат так, будто имеют ордер на уничтожение хозяина комнаты и огромное желание приступить немедленно. В общем, стучат громко, требовательно и едва ли не ногой. Вад громко вздыхает и ползёт открывать. - Эй, инвалид, живой ещё? Я тебе тут лекарства… За дверью, как блядь по заказу, ебучий третьекурсник. В маске и с пакетами, какой заботливый, вы посмотрите. А тут Вад. В бинтах. С рожей разбитой. А это его грипп разбил, со всей ебанины, ну. Так всё и было. - Принёс, - заканчивает Прэм и мрачнеет. - Что случилось? - Грипп, - Вад усмехается и морщится, что не ускользает от цепких глаз старшего. - разбил. Очень заразная штука, ты бы маску-то не снимал. - Кончай пиздеть, - Прэм решительно входит в комнату и закрывает за собой дверь. - Тайлер Дёрден, тоже мне. Кто? - Кто? - По голове тебя тоже били? - он включает свет и из мрачного становится вообще чернее тучи. - Кто. Это. Был? - Какая нахуй разница, а? Это, в общем-то, моё дело. Вад бы пожал плечами, но не рискует. Прэм швыряет пакеты на стол. Бутылка с водой откатывается куда-то под кровать, лекарства рассыпаются. Никто не обращает внимания. У Прэма глаза - две полосы чёрной ярости. И жилка на виске вздулась и пульсирует. Вот бы дотронуться. Провести пальцами, чтобы успокоился. Перестал играть в заботливую наседку, просто перестал делать вид, что ему не плевать. - Это было твоим делом до вот этого, - Прэм тыкает пальцем в неаккуратно намотанные бинты, в синяк на скуле, в плечо, где, наверняка тоже синяк и это он ещё спину не видел. - Что с рёбрами? - Не знаю, - честно отзывается Вад. Он не может оторвать взгляд от пакета с рисом. - Слушай, я с утра не ел… Прэм сдувается. Нет, серьёзно, вот он взглядом может убить, а вот суетится вокруг, будто Вад внезапно не Вад, а богатый дед, обещавший наследство и собирающийся вот-вот помереть. Хотя, последнее, такими темпами Вадовой жизни, вполне возможно. Старший выкладывает рис в тарелку, смешно распластавшись на полу, достаёт воду из под кровати. Смотрит сочувствующе, как Вад, закусив губу - ну не кряхтеть и стонать же перед Пи, в самом-то деле - медленно усаживается за стол. Придвигает тарелку и наливает воду в стакан. Вад думает, что дай ему волю, он бы и с ложечки его кормить начал. Но не начал и на том спасибо. Ему и так позорно. - Тебе нужно к врачу. - Не. Между бровей старшего снова появляется морщина. - Это и правда слишком серьёзно и слишком далеко зашло. Ой, только не начинай, - Прэм поднимает руку, останавливая открывшего было рот Вада. - А то я не знаю, что ты регулярно в синяках. Думал, мы тех крысёнышей прижали, а ты где-то новых подцепил. А, так вот чего они зверствовали. Нянюшка позаботилась и пришла защищать. Уж лучше бы маме позвонил, честное слово. - Нахуя? - Что? - Нахуя ты полез? Кто тебя просил, вообще? Супермен, блядь! Кто ты такой, чтобы решать надо за меня влезать или не надо? - Вад вскакивает, и не сдержавшись, охает. Вцепляется в стол. Шестерёнка на запястье тихонько звякает о металлическую окантовку. - Я твой старший. Ты плохо понял систему. - Я прогуливал эти ваши тренировки, долбоклюй! Вам не надоело ещё в это всё играть, а? - Вад психует и швыряет тарелку в раковину. Та чудом не бьётся. Теперь всё будет только хуже. Найдут этих троих - а каким бы ебланом Пи не был, он их найдёт, даже если Вад ничего не расскажет - найдут этих, но выползут другие. В этом Вад тоже уверен. Прэм одним каким-то тягучим движением оказывается рядом, подставляет плечо. - Лишить бы тебя шестерёнки, - хмыкает Пи, замечая, как Вад вцепляется в ту, что у него на запястье. Прэм аккуратно берёт его за руку. Ту, на которой привязана верёвочка. Вад дёргается: “Пи вообще понимает, что сейчас почти обнимает его?” - Да не отберу, не бойся. А, нет. Не понимает. Пиздец. Ой, пиздец. - Я не знаю, кто я такой, - Прэм медленно проводит пальцем по его ладони, осторожно избегая свежих ссадин. - Тебя очень трудно понять, знаешь ли. - Это меня-то?! - Ой, заткнись, - Прэм придвигается ближе и вот теперь не “почти”, а действительно обнимает застывшего Вада. Перебирает пальцами верёвочку. Дышит в висок чем-то свежим и сладким. Это издевательство. Вад же живой. Так же нельзя. Он решительно поворачивается к старшему, открывает рот, чтобы сказать что-нибудь. Оттолкнуть. Вернуть себе зону комфорта, в которой он пиздится с крысами, а Пи’Прэм его не доёбывает и тусит со своими друзьями. Чтобы всё было чётко и ясно, как прежде. Но захлопывает варежку, наткнувшись на взгляд: серьёзный и задумчивый. Прэм не насмехался. Не занудствовал и не злился. Это что-то новое. - Зато я знаю кто ты, - Прэм смотрит на него и гладит по щеке. Гладит! По щеке! Алярм! Этот Вад сломался, унесите. - Ты - младший. Ты - сердце. И обижать тебя нельзя никому. Кроме меня, - он усмехается и щёлкает Вада по носу. - Отдай мне свою шестерёнку, а? Вад на негнущихся ногах идёт к рабочему столу. Он не уверен, но кажется даже не моргал всё это время. В рисе была какая-то наркота и теперь его растащило? Что происходит, вообще? Он шарит рукой в ящике - спасибо, хоть не нужно наклоняться - находит свою верёвочку, которую как получил, так туда и забросил, вытаскивает её, потянув следом какую-то мелочь, которая тут же рассыпается по полу. Да и плевать. Так же ровно, выпрямив спину, словно к ней швабра привязана, возвращается к Прэму. Тот вроде бы расслабленно стоит у раковины, но пальцы его, вцепившиеся в край стола, белые от напряжения. Вад осторожно отцепляет их по-одному, переворачивает руку старшего ладонью вверх и вкладывает в неё свою шестерёнку. А потом так же медленно и по-одному пальцу закрывает его ладонь. - Как ты легко с ней расстаёшься, - Прэм не выдерживает. - Завались, Пи, - в горле у Вада пересохло и голос слегка надтреснут. - Я знаю, что она означает.