There's a space in between, Like a grey evergreen, Where the hurt never mend, Stars still ling.
Рассыпается в прах то единственное, что до сих пор имело значение, улыбается прощальной тёплой улыбкой и еле слышно произносит те слова, от которых внутри отчаянно скребётся, разрывает на части нечто много хуже, чем смерть. Санеми вслед за братом рассыпается в пыль, только не физически, а душевно, превращаясь в жалкие осколки такого прекрасного былого и совершенно неосуществимого счастливого будущего. Вместо брата на его руках теперь покоится прах, половина которого проходит сквозь пальцы и хаотичными чёрными точками оседает на полу и в одежде, вторая же резко взлетает в воздух и растворяется в бессмысленном ничего. Даже тела не остаётся, даже намёка на то, что Генья хоть когда-нибудь существовал — лишь оборванные лохмотья ткани и жалкие, исковерканные воспоминания, которые невозможно воспроизвести в жизнь. Остаётся только перебирать их у себя в голове, держа мысль о том, что это было, что это никогда не повторится вновь, что это прошедшее время и больше никогда не наступит будущего. Не для Геньи уж точно. Бога не существует, Санеми в него не верит, однако всё равно отчаянно молится ему, просит, чтобы его брат оказался жив, чтобы этот чёртов пепел снова собрался в тело, чтобы Санеми имел возможность исправить все те ужасные и совершённые им ошибки, но. Бог его, кажется, не слышит, потому что на руках Санеми всё ещё пыль.On the pavement below See a crack that I know: All the corners of you, All the bones that I knew.
У Санеми внутри рушится мир, покрывается огромными трещинами как после землетрясения, сотрясает всё мировоззрение и ломает на части, ломает так, что невозможно вздохнуть и пошевелиться. Вместо сердца — огромная разрастающаяся дыра со множеством трещин и бездонной пустотой внутри; вместо внутренностей — кровавая каша с бесконечными узлами, иначе Санеми не понимает, почему ему так больно. Так больно, что он сейчас, наверное, умрёт. Последует за братом в бесконечное небытие, потому что эта боль ломает, крошит на мелкую пыль, протыкает широким клинком раз за разом и проворачивает лезвие на триста шестьдесят, перемалывая внутренности в фарш. Санеми отчаянно сжимает в руках грязную, рваную одежду и чувствует, как по щекам течёт что-то тёплое и горячее, как оно падает прозрачными каплями на чёрную ткань и тут же впитывается в неё. Санеми понимает, что это слёзы. Санеми всё равно на них. Он мысленно спрашивает у всевышнего: почему ты его забрал, какого чёрта ты его у меня забрал, какого чёрта ты позволил ему умереть? Какого чёрта мой брат умер у меня на руках, а я даже не смог ничего сделать? Санеми чувствует себя беспомощным малолетним сопляком, только-только познавшим настоящую жизнь и неспособным защитить ничего, потому что он и не смог защитить Генью. Позволил, как последний ублюдок, умереть единственному родному существу на всём белом свете, хотя до этого клялся сам себе, что сможет защитить. Ни черта он не смог. Санеми сжимает в руках ткань до острой боли в ладонях, сжимает челюсти до звона в ушах и прижимает чёрную чужую безрукавку ко лбу, отчаянно крича на всю комнату так, что отдаётся вибрацией по полу и в теле. В этот крик он вмещает всю свою боль, ненависть, разочарование, отчаянное желание повернуть всё вспять, и ему абсолютно всё равно, что рядом стоит Химеджима или что сейчас на его крик прибегут новые демоны. Санеми хочется ломать всё вокруг, убить каждого чёртового демона на земле, испепелить их на солнце, изрезать и измучить так, чтобы у них не оставалось сил даже на слова, а после убить себя, потому что причин жить больше нет. Делал в этой жизни всё, чтобы защитить брата, а всё равно в итоге жалко рыдает в последнее, что от него осталось. Даже тела нет. Даже похоронить нормально нельзя. Даже за руку взять в последний раз невозможно.I said I would never come back, Screaming at the walls in jet black Hurt until my words are out flat. Can I whisper it back?
Санеми вспоминает все те слова, что говорил брату последние годы: сплошные оскорбления, вранье, заявления, что Генья ему не брат, что тому стоит прекратить, что тот никогда не станет охотником, и чувствует такое болезненно-жгучее желание отказаться от всех этих слов, сообщить Генье, что это всё ложь. Что Санеми на самом деле так не думает, что на самом деле Генья замечательный, что это именно Санеми попросту не заслуживает такого брата, а не наоборот, что Санеми просто таким образом хотел защитить, но. Единственное, что сейчас может Санеми — прошептать в пропахшую кровью форму истребителей демонов все эти слова, прекрасно понимая, что они навсегда останутся без ответа. Санеми не перед кем извиняться. Уже — не перед кем. И от этого ломает изнутри.What a waste, what a waste, What a waste to be so alone.
Санеми сам создал трещину между ними, увеличивая расстояние с каждым годом, однако сейчас это кажется таким глупым и ненужным: зачем, зачем он всё это делал, если Генья всё равно упорно лез назад, пробираясь сквозь леса и обрывы. Зачем Санеми говорил весь этот бред, если Генья всё равно возвращался, какой бы побитой псиной не выглядел. Всё, что хотел Санеми — чтобы Генья был счастлив, обустраивая беззаботную семейную жизнь с красавицей-женой, а не связывая свое существование с пропащим будущим профессии истребителя. Санеми бы защищал этот тёплый семейный очаг от демонов, заботясь о его безопасности, а Генья просто беззаботно жил, не подозревая обо всём происходящем снаружи аде. Это всё, что хотел Санеми. Он чувствует внутри глухое одиночество, разящее запахом крови за километры, выглядящее, как огромная бездонная дыра, пульсирующее бесконечной тупой болью, означающее лишь одно многозначительное: Санеми не смог. Ошибся один единственный раз. Только из-за этой ошибки поплатился Генья. Своей жизнью. Санеми отчаянно думает, что лучше бы он умер, а Генья остался жив. Что лучше бы его располовинили на две части, а Генья остался цел. Что лучше бы он прошептал свои жалкие извинения перед братом, потому что Генья не заслужил смерти. Санеми падает лбом на пол, прижимая к груди одежду, зажмуривается до цветных мушек перед глазами и продолжает неконтролируемо реветь, ощущая внутри разрушительный ураган таких отвратительных чувств. Ощущение потери терзает, осознание — ранит, а невозможность исправить придавливает к полу весом в тысячи тонн.What a waste, what a waste, What a waste to be so alone.
Санеми хочет извиниться перед братом хотя бы за то, что не смог его защитить. Хотя бы один миг, хотя бы жалкая секунда, хотя бы маленькая возможность — боже, пожалуйста, прошу, умоляю, дай хотя бы извиниться, но. Бог не слышит. Бог, наверное, и не существует, потому что иначе бы не позволил Генье умереть. Санеми чувствует раздирающее чувство одиночества, такое, что словно рёбра ломают на части, внутренности перемалывают на кровавую кашу, а сердце разрывают на мелкие ошмётки. Не защитил, не смог — бьётся в голове набатом, изламывая сознание до зигзагообразного отвратительного сумбура, оставляя после себя лишь горькое осознание. Санеми хочет извиниться перед братом, однако уже поздно. И всё равно отчаянно шепчет дрожащим от слёз и напряжения голосом такое бессмысленное, пустое, уже никому ненужное и горькое-горькое «прости». «Прости меня, Генья». «Прости, что твой старший брат не смог тебя защитить». Санеми хочет сказать это живому, целому Генье, но. Всё, что ему остаётся — бессмысленно шептать это в пустоту.What a waste to be so alone.