Два канзасских стейка

«Брайан, блядь, где тебя носит?! Перезвони!» «Ты что там, трахмарафон устроил? Возьми наконец ебаную трубку!» «Блядь, Кинни, какого хуя происходит? Не дай бог, опять найду тебя с шарфом на шее…» Двенадцать часов подряд хуева туча голосовых сообщений. Все от Майки. В первый раз трубку не снял по известной причине — пинта виски надежно прижала к дивану, равномерно распределив градус по отяжелевшему от выпитого телу. Пока еще мог соображать, пьяно смеялся над истеричкой Новотны. Потом ослабел и провалился в забытье под регулярно срабатывающий автоответчик. Но к утру, протрезвев, не отвечаю уже из вредности — слушаю, расслабленно потягивая приторно-сладкий кофе и тупо пялюсь в немой телевизор, мысленно отмечая некоторые изменения в тексте сообщений и подсчитывая в уме возрастающее количество мата. Не отвечаю, будучи твердо уверен: в лофт Майки не сунется. Не после того, блядь, что случилось. Знает — сейчас меня лучше не трогать. *** Еще одна чашка кофе слегка успокаивает отбойный молоток в голове, а длительный контрастный душ смывает нахуй вчерашний «Вавилон». Вот бы и с мозгами так — прополоскал, и полный порядок: «Файл восстановлению не подлежит». Но в моем случае поможет только экстренная лоботомия. *** Шелковый синий халат на голое тело, сигарета в зубы и снова возвращаюсь на исходную — к телевизору — «Серенада солнечной долины» в полном разгаре. Включаю наконец громкость, и визги саксофона заполняют лофт — оркестр Миллера жарит «Чаттанугу», и я невольно начинаю отбивать пяткой в такт. Но надолго меня не хватает. Беззаботный джаз раздражает слух и совсем не совпадает с ритмом мыслей, оглушившими несчастный мозг тяжелым роком. «Из Пенсильвании отправишься без четверти пять, К Балтимору можешь весь журнал прочитать. Полдник в ресторане, Ничего желанней Нет, чем ветчину с яйцом съесть в Кэролайне». «Ветчину с яйцом»… Вырубаю телевизор к херам — упоминание еды моментально вызывает рвотные позывы. «Уставший» организм способен впитать в себя только кофе. И виски. Половина первого. Еще полтора часа и с чистой совестью можно откупорить бутылку с анестезией. «Джек» — единственное, что помогает забыть о пережитом вчера обломе. И о том, что лофт опять только мой. Блядь, какой он, оказывается, огромный. Сижу, забросив ноги на журнальный столик, пью прямо из кофеварочной колбы — зачем мелочиться. Сразу суточная доза кофеина. Затягиваюсь, запуская внутрь никотин — еще одно ценное вещество, совершенно необходимое для бесперебойной работы. Автоответчик время от времени срабатывает, и Майки зовет на весь лофт вкрадчивым голосом: — Брааайан! Неугомонный Новотны! Но он не единственное, что «веселит» — вокруг разбросанные вещи, неубранная кровать, разложенные где только можно эскизы, наброски. Короче, вся хрень, доказывающая в миллионный раз, что меня бросили. Меня. Бросили. Послали. На хуй. Охренительный повод для радости! Но впереди еще целый вечер и вся гребаная ночь для «заживления душевных ран», возможность оправиться от «потери любви всей жизни». И возвращения лицу обычного «на хуй всех» выражения. Ханикатт в моей голове восторженно аплодирует. *** Новый звонок раздается буквально через минуту, после очередной цветистой тирады взбешенного Новотны. Вот ведь, весь в мамашу! Пока не достанет до смерти — не успокоится. — Что? — наконец выкрикиваю в трубку, пугаясь собственного голоса — длительное молчание, выпитое и выкуренное накануне сковали связки нахуй. — Майк, ты заебал! Или тебе так не кажется? — Саднящее горло подернуто ржавчиной. — Брайан… это я… — шелестит Линдси от страха и неожиданности. — Ты как, нормально? — Охуенно! Чего хотела? Мне некогда, — знаю откуда растут ноги — неугомонный Зефир, рожденный спасать, — передай, блядь, Майку: со мной все нормально. Пусть отстанет наконец. — Хорошо, передам, — соглашается, недоумевая. — Но я звоню по другому поводу. Даже сквозь мембрану отчетливо слышу, как она часто дышит, собираясь с мыслями. — Надеюсь, с Гасом порядок? — первое, что приходит в голову. — Да, все прекрасно. Я… даже не знаю как сказать, — мямлит, сука, уже, наверное, все ногти себе сгрызла. — Венди, не беси, — до трех не дотерплю — резко лишаю пробки тяжелую бутылку и отхлебываю прямо из горлышка, — что там у тебя? — Субботняя вечеринка. Помнишь? — Интонация противно-извиняющаяся, как у отличницы, трахнувшейся на глазах у всей школы. — По случаю нашей с Мэл годовщины. — О-о-о, как я мог забыть? — издеваюсь. — Восьмилетие торжественного перехода твоей киски в единоличное пользование вонючкой Маркус. Кстати, она спокойно реагирует на твои измены со стояками из сексшопа? — догадываюсь, о чем она хочет попросить, но играю до конца. — Буду, непременно. Надеюсь, меня ждет жаркий прием? — Нет, Брайан, — осмелела наконец. Или у меня получилось ее вывести из себя? — Думаю, тебе лучше не баловать нас своим присутствием. Тем более, что там будут… — …все ваши охуенные подружки, включая Ханикатта и Тэодора, — порю откровенную хуйню, не желая слышать настоящую причину — я и так ее знаю. — Так ты не придешь? — Так я не приду. Поскольку в моей комплектации пизда отсутствует! — со злостью давлю на красный кружок отбоя. Кнопка ни в чем не виновата. Впрочем, как и Линдси. Виноват тот, о ком мы оба промолчали. Сука! А я ведь уже забыл о нем. Почти. Ну, насколько это возможно, учитывая, что напоминания разбросаны по всему лофту. И я передвигаюсь, как по минному полю, стараясь не нарваться на «детонаторы» — какую-нибудь из многочисленных шмоток, до сих пор пахнущих его телом. Обессиленно опускаюсь на софу — вчерашнее опять замелькало перед глазами. Чтоб отвлечься, пью прямо из горлА. Когда в бутылке остается дюйма полтора, меня выворачивает чистым виски прямо на пол. *** Ближе к полуночи автоответчик голосом Майки посылает меня на хуй и наконец затихает. Слабак. *** Утром похмелья нет. Только левый висок противно пульсирует тупой болью — две ночи на софе. В постель ложиться не хочется. То ли тоска. То ли ревность. Может, злость. Просто на темно-синем шелке обнаружились светлые волоски и они мне… мешают. Убирать не осмеливаюсь — вдруг владелец вернется? За ними… *** Тщательно выбритое лицо. Идеально сидящий светло-серый «Armani». Мужественная изысканность «Higher Black». Всего три составляющих, а выгляжу как… В общем, я бы себя трахнул. Но Синтию не проведешь — бегло скользнув взглядом, жестко констатирует: — Удачный уикенд! Отвожу глаза — по ним, блядь, она меня и срисовала. — Кофе будешь? — спрашивает не глядя. — Латте, — тихо поправляю, — с сахаром.   Менее, чем через четверть часа на столе появляются буррито, огромный стакан наисладчайшего латте и две полусферы Гренни Смит, очищенные от ярко-зеленой кожуры. —  Поторапливайся, тебя ждут в худотделе. Панели по последнему заказу так и не были утверждены. «Гнев» ведь приоритетнее, — ехидничает. Злится, но из маленького кармана юбки выуживает две полоски жвачки и швыряет их рядом с завтраком. Умная маленькая Синтия. — Спасибо, Син, — целую ее в щеку. — Не затягивай! —  бросает строго и сбегает в приемную, напоследок хорошенько приложив дверью о косяк. Охуеть! И кто из нас босс? Гребаные блондинки! И блондины. С аппетитом заглотив принесенные дары, заметно повеселел — алкогольная диета последних суток вымотала к хуям. Я и не знал, что был так голоден. Вместе с сытостью вернулось желание руководить. А если честно — необходимость сорвать на ком-то вновь ожившую злость — «Гнев приоритетнее». Несчастные галерники из художественного подходят лучше всего. Так приятно укладывать бездарей в творческий нокаут, уничтожая их жалкие поделки и доказывая их полную импотенцию в области рекламы. Но весь задор моментально испаряется, стоит лишь среди целой кипы панелей наткнуться на изображение Гнева. И ДжейТи. Меня тут же захлестывает по новой и, бросив напоследок: «Разбирайтесь!», съебываю. Совсем. Синтия не останавливает. И даже не звонит. Умная маленькая Синтия. *** В лофте все так же. И совсем не так: «полуденный вор» явно торопился, сгребая нажитое. Оставляя после себя зияющие пустотой полки и ящики, брошенные впопыхах разинутыми настежь. Металлические плечики жалобно постукивают под пальцами — так звучит одиночество. И опустошение. Ушел… Унес все, оставив лишь ненужное — набросок к комиксу. И ключи от лофта. Значит, серьезно все. Блядь. «…он любит меня» Проносится в голове и дрожащая неуверенная рука медленно сметает с подушки паутинки светлых волосков. Потом, резко вспылив, неистово перетряхиваю всю постель. Чтоб и намека не осталось. Остервенело сдергиваю синие шелка, уничтожая возможные улики его пребывания. Из горла вырывается громкий всхлип и, утопив лицо в измятой ткани, оседаю прямо на пол, послав «Armani» на хуй. Опомнившись, с брезгливой злостью сваливаю простыни в корзину и заказываю на завтра генеральную уборку. С обязательной заменой постельного белья. *** Уже неделю чувствую себя как на орбитальной станции — в лофт вернулась первозданная стерильная чистота. Больше нет хаоса, состоящего из подростковых шмоток, недоеденных сэндвичей, огрызков яблок и оберток от шоколада. Пол не липнет от пролитой колы, в постели нет крошек от крекеров, а умывальник и зеркало лишились мерзких мыльных разводов. Больше не нужно ссориться из-за разбросанных или измятых эскизов, набросков, книг. Некому устроить выволочку за изгвазданный краской итальянский диван. За брошенные не там грязные носки или ботинки. И никто больше не тырит из вазы презики, набивая ими карманы, в надежде на Его Величество Случайный Трах. Охуенно. Охуенно мерзко. Скучно и неуютно. И тихо. Наконец-то перестала звучать ебаная скрипка. *** Майки больше не звонит — сам нахожу его, вынуждая отдать часть времени, предназначенного, блядь, «для зрелых любящих отношений». С удовольствием посвящает мне несколько вечеров, правда, все время пялится в телефон — комендантский час, мать его. *** В лофт всю неделю никого не вожу, соблюдая некое подобие аскезы. Местного значения. Но в «Вавилоне» отрываюсь по-прежнему, придерживаясь при этом никому уже не нужных правил. Старательно пробую все забыть, отмотать к самому началу. В счастливое время свободы, беспечности. И покоя. Вроде получается. Но в пятницу вечером, выйдя из душа рисую большую J на запотевшем зеркале. Потом торопливо растираю ладонью. Тайная слабость стекает вниз медленными каплями. *** А ночью снится странный сон: беззвучный «Вавилон» заполнен двигающимися в унисон разогретыми телами, орошаемыми сияющим дождем блесток. Когда танцующие все разом поворачиваются, отшатываюсь в страхе и… просыпаюсь. У них у всех его лицо… *** — Ты будешь сегодня у девочек? — спрашивает Майк, позвонивший в гребаных восемь утра. — Нет, блядь, у «девочек»…  не буду. — Вот недоразумение, так окрестить двух стареющих дайков. —  И это все, что тебя нахуй интересует? — Тянусь за сигаретами. С Новотны в последнее время сложно. — Я просто подумал — все будут парами. А ты… — Блядь, Майки! Да я один хуй не иду, — его жалостливый тон выбешивает, — так какое мне дело, будет ли там для меня пара! — А вдруг ты придешь, а он будет там. Они будут, — бубнит Майк. — Ну и что, даже если и будут. Мне на него плевать! — Бросаю трубку и так затягиваюсь, что тут же дохожу до фильтра, а горло рвет от надсадного кашля. Блядский Новотны, видит насквозь. *** Еще не вечер, а в «Вуди» уже аншлаг. Но меня это не касается — никого из них не хочу. Да и все равно никто не подкатывает. Все, блядь, в курсе. Сижу, потягивая пиво и пялясь в телевизор на подпрыгивающие мошонки пляжных волейболистов. Крепкие тренированные загорелые тела, грациозные движения, красивые члены. Но у меня даже нет намека на стояк. Все из-за него. Наши все у лизуний, и я чувствую, что и меня туда тянет. Известно, за каким хуем. Только бы повод найти. «Король Эдуард» или «Королева Мэри»? По простоте душевной или от безнадежной испорченности решаю — речь о пирсинге: — Сделайте уже себе по Принцу Альберту и успокойтесь на этом! — даю совет двум медведям, больше смахивающим на крепких французских бульдогов. От недоумения кожаные кепки съезжают на затылок: — Мы обсуждаем столовое серебро… Дальше идет пылкий диалог об упрямстве, васильковых тарелках, об отказе от церемонии… О девяти месяцах, проведенных вместе… И опять о гребаных серебряных ножах… От безостановочной глупой болтовни гадливо передергивает: что, нормальных педиков уже, блядь, не осталось? Всем непременно нужно разбиться на пары? Жалкие уродцы.   Но в голове уже вызрел план: — Мне, конечно, похуй, но я знаю парочку бутчей, которые могут что-нибудь посоветовать вам, медведям. Бульдоги моментально вливают в себя остатки пива — не пропадать же добру — и шагают за мной на выход. Со стороны, должно быть, выглядит охуенно смешно. Но для эффектного появления на балу неудачников свита вполне подходящая. *** Более гнусного сборища в жизни не видел. Разве только поминки моего папаши. Но тут еще отвратнее — весь двор забит примерно сотней дайков. Пестрая безвкусная толпа ковырялок. Мерзко хихикают, раздают друг другу дешевые комплименты. Успевая заглатывать блевотное шампанское и закусывать псевдовегетарианской лазаньей. Майк с профессором и, прости Господи, новоявленная парочка, Ханикатт с Тэодором, тоже среди желающих подышать сандалом ароматических  свечей и обожраться тортом, приготовленным без единого грамма муки. Печальное зрелище. Несчастные подражатели. — Какого черта ты здесь делаешь? — Вонючка выпучивает глаза. — По-моему, я был приглашен, — радуюсь произведенному эффекту. — Ты сказал, что не собираешься приходить? — подхватывает Линдси. — Я передумал. Кстати, вот мои два новых лучших друга: Нэд и Барт, — надоело оправдываться, и я скидываю бульдогов на руки лизуньям, — они никак не могут решить: «Королева Мэри» или «Король Эдуард». Может, вы поможете им это уладить? И пока они все не опомнились, добавляю: — Пойду отолью! Быстрым шагом направляюсь в дом — пиво поджимает. Попутно сканирую пространство. Его нигде не видно. Облом. А, может, к лучшему — рана только-только подернулась прозрачной розовой пленочкой. Сковырну — и недельным запоем тут не обойдешься. *** Но, блядь, закона подлости никто не отменял — он именно здесь, в ванной. Журчит, в пахнущий «морской свежестью» унитаз, слегка спустив с задницы штаны. Зависаю на секунду — между краем рубашки и поясом брюк виднеется тоненькая полоска бледной кожи. Но наконец преодолев себя, иду. Отлить. — Не мог подождать, пока я закончу? — смешно злится, раздувая совершенно детские ноздри. Не обращаю внимания и подхожу ближе: — Большое дело, я все уже видел. Смотрю, как его пальцы сжимают мягкий розовый член с вытекающей прозрачной струйкой. — Смотри, куда целишься, — выдаю, не в силах оторвать глаз от происходящего, ощущая пульсацию в члене — все, рана снова закровоточила. Зависнув на секунду, все же справляется с собой и изливается до конца. А у меня такой стояк, что если сейчас что-нибудь не сделаю, он нахуй взорвется. Левой рукой хватаю за волосы на затылке, поворачивая к себе лицом. Правой сгребаю в горсть влажный мягкий член вместе с расслабленными яичками и несильно сжимаю. Ощущение теплой жидкости на ладони заставляет задохнуться от желания — быстро обхватываю губами его рот и, пока не опомнился, резко проскальзываю внутрь языком. Неистово вылизываю вкусные губы, сильно засасываю мягкий язык, от чего он глухо стонет и еще больше раскрывает рот, разрешая входить глубже. Все длится какие-то секунды, но член в ладони успевает налиться и теперь жарко пульсирует от прилившей крови. Делаю несколько потирающих движений, задевая тонкую кожицу, но он резко прерывает поцелуй и делает попытку застегнуть штаны — совесть заела. Или где-то внизу его ждет волоокий трубадур. Обхватываю пылающее лицо ладонью и, растирая по нежной щеке остатки влаги, пристально смотрю в глаза: — Надеюсь, ты получил чего хотел? Смотрит, не моргая, блестящими от возбуждения и страха глазами. Вдруг спохватившись, вырывается из моих рук и быстро исчезает за дверью. *** Трачу четверть часа, чтоб успокоить взбесившийся член и наконец спокойно отлить. *** У импровизированного бара наливаю что-то в высокий бокал и пью большими глотками, не чувствуя вкуса. Сейчас и яд бы зашел. Быстро прохожу мимо, пока он наигранно смеется, сверкая глазами и расказывая своему маленькому любовнику, наверно, что-то очень занятное. Оба заливисто хохочут. Только потому, что я рядом. Дети. У меня ни злости, ни ревности. Только легкая грусть, особенно после только что случившегося. — Представляешь, и хватило же наглости этому пизденышу явиться сюда, да еще и со своим новым бойфрендом, — Майк перехватывает меня и, полыхая злыми глазами, выдает гневную тираду. — Я же сказал ему, чтоб он убирался нахуй из нашей жизни, — еще больше негодует Майки. — Зачем тебе это? — спрашиваю, прекрасно зная, зачем. — После того, что он сделал? — Истерика в голосе ощутима все больше. — Да ничего он не сделал, — отвечаю спокойно, — мы никогда не были в счастливом браке. Он всегда мог спокойно уйти. И я тоже… — Это просто слова! Он эгоистичное мелкое дерьмо… — Потише, Майкл, — пытаюсь утихомирить вошедшего в раж Новотны. Тем более, что на нас уже оглядываются. Особенно они. — …он только использовал тебя, всегда только брал и никогда ничего не отдавал взамен… — Новотны брызжет слюной, распаляя во мне желание врезать как следует. — Майкл, замолкни.  Зрители первого ряда насторожились, ожидая развязки. — …и вот что ты получаешь за то, что спас ему жизнь, как по мне, то оно того и не стоило. Нужно было просто бросить его там валяться! — выдает на одном дыхании, и мой кулак прилетает точно в цель, прекращая поток отборного дерьма и отправляя неугомонного Майка в нокдаун. Раз, два, три… Девять! Почему никто не поздравляет? Ведь я победил. «майкл! майкл!» «черт! черт! медсестры или доктора нет здесь?» «да что это с ним?» «ты гребаное животное! моего ребенка бить!» «ты сукин сын!» «нет, не надо!» «убирайся отсюда!» «сейчас же!» «придурок!» Что ж, придурок уходит. Не дождавшись аплодисментов. *** Кроме него, никто не смотрит мне вслед. *** Бармен в «Вуди» моментально оценивает мое состояние — двойной Чивас. Лед отдельно. В качестве лекарства. Костяшки пальцев распухли и ноют — плата за бои без правил. Премиальные тоже хороши: Майк с фингалом, Линдс — в ахуе, я — в жопе. И совсем не в позитивном жизнеутверждающем смысле. Если с первыми двумя все решается до смешного просто: пара поцелуев для Майки и чек «за доставленные неудобства» для Линдс, то со мной все намного хуевее: не идут из головы два беззаботно смеющихся херувима. Похоже, он, блядь, действительно счастлив с этим милым еврейским мальчиком. Но ведь там, в ванной, он отвечал мне. И все было как раньше. Могло бы быть… *** Лед в салфетке начал подтаивать и сравнялся по температуре с моей рукой. Стало заметно легче, и пока боль не вернулась, решаю выдвигаться, попросив напоследок обезболивающее: — Повтори! Бармен завис, оценивая, видимо, уровень опьянения. Но, наткнувшись на испепеляющий взляд, сдался, обреченно кивнув. Быстро опрокидываю в себя огонь и, пока не развезло, отправляюсь в лофт. *** Где-то на полпути решаю снять запрет на секс в лофте и решительно звоню в «доставку» — если сегодня же не трахну его «светлый образ» — сдохну. *** Триста баксов? Отлично. Надеюсь, мне не придется выдвигать им претензии в связи с несоответствием заказанного товара? Но попперс вполне способен нивелировать мелкие огрехи. *** Паркуюсь слишком близко к тротуару — «обезболивание» действует и габариты джипа ощущаются хуже. Сейчас еще немного добавлю и вполне буду готов к поглощению суррогата. Да и послевкусие не будет таким дерьмовым. *** С лифтом опять какая-то хуйня — завис непонятно где, и кнопка на него никак не действует. Выхода нет, придется ногами. Тело отяжелело, и несчастных три этажа превращаются в Эмпайр-стейт-билдинг — им нет конца. Когда наконец догребаю, впадаю в неописуемое состояние. Только одно-единственное слово способно передать всю глубину моего охуения. Заебись… Лифт, конечно же, застрял именно на моем этаже, и хрен знает, что его застопорило. Но когда у двери обнаруживается спящий на корточках Тэйлор, все сразу встает на свои места: площадка густо закидана его барахлом. Того и гляди, просочится обратно в лофт. Коробки с одеждой, рисовальными принадлежностями. Обувь разбросана, будто нарочно. Правда, неоконченные работы для колледжа стоят, аккуратно прижавшись к стене. Большая черная сумка стопорит решетку — не смог, видимо, дотянуть. Блядь, я так рад этому бардаку, что зажимаю рот ладонью, чтоб не заржать от счастья. Но, сделав каменное лицо, бужу, слегка пиная ногой его ботинок. Вскидывается, ошалело завертев головой и моргая сонными глазами: — Брайан, извини… Я тут… — Я вижу, что ты тут, — обвожу пространство рукой. — Слушай, Тэйлор, что не так с квартирой Иена? Почему все дерьмо опять у моего порога? Резко вскакивает, кренясь на секунду влево: — Я тебе все сейчас объясню! Понимаешь… Хватаю его за подбородок и поворачиваю в сторону скудно светящей лампочки. — Это что такое? — спрашиваю севшим голосом, мгновенно оценив «живопись» на лице пизденыша. Глаз подбит, щека в мелких царапинах. На губе трещинка с запекшейся кровью. Волосы растрепаны, как бывает у него только после охуенного траха. На шее огромный засос. — Он назвал тебя лузером… — Кто? Майки?! — логично вроде бы, но разбросанные вещи наводят на правильный вывод, — а-а-а, ты о своем музыкантишке. — Да, он. За это я сломал смычок. Хотел скрипку, но… пожалел. Ее. Потом он вцепился мне в волосы. Пришлось пару раз врезать. Ну, он тоже ответил… Мордашка немного погрустнела. А мне не дает покоя разорванная губа. И засос. — А это откуда? — киваю, с трудом изображая безразличие. — Когда я сказал, что ухожу, он дико разозлился — понял, что к тебе. Решил вот сувенир на память оставить. — А ты, я вижу, блядь, не очень-то сопротивлялся. — Та-а-к, Кинни, спокойно.  — Ага, щас! — Голубые глазки вспыхнули зловеще. — Он там, наверное, до сих пор корчится на полу! Всегда знал — Тэйлора лучше не злить. — И ты считаешь, что вполне можешь заявиться сюда, как ни в чем не бывало? — Я все для себя уже решил, но мучить гаденыша — особое удовольствие. — Ну… если ты против… Может, хоть на одну ночь? — Смотрит умоляюще. — А там вернусь к Деб. Или к Дафни напрошусь. — Ладно. Но вот незадача — у меня трахсвидание назначено, — смотрю на часы, чтоб убедиться, смогу ли еще отказаться, — так что я не знаю, блядь… — Я не буду тебе мешать. Лягу на диване, — искренне заверяет, глядя совершенно невинными глазами. Хитрец. Прекрасно знает, как действует на меня. Да и сегодняшний «флирт» рядом с унитазом он вряд ли забыл. — Нет, дорогой, — говорю с издевкой, — со мной ляжешь — дешевле будет. *** Сэкономить получилось всего ничего — два канзасских стейка по фунту каждый обошлись в двести пятьдесят. И вот какой хер придумал лечить синяки таким охуенно странным и невъебенно дорогим способом? Но чего не сделаешь ради того, кого «всегда любил, и всегда буду». Хотя таких теперь двое.