*
Он юн. Его взгляд цепок, движения быстры и размашисты, и военная осанка выделяет его среди белоручек – хозяев соседних земель. Уссурский гай Илья Сладивгородский Грозный смотрит на мир и подданных сквозь прищур, бесконечно оценивая – кто и что может ему дать, можно ли положиться, можно ли приблизить к себе. Он не ищет – высматривает, как хищник добычу, и в его свите – лишь те, кто способен выдерживать этот жесткий взгляд. Заглядывая в желтые глаза драхена, гай задумчиво щурится, не зная, что его настораживает во взгляде боярина из отдаленной земли. А драхену нравится. Он видит огонь и тянется к нему, невзирая на преграды; гай Илья Грозный горит любовью – такой тяжкой, что рядом не находится никого достаточно сильного, чтобы ее принять. И гай Илья любит то, что может, – свою землю, своих людей, и кладет душу на алтарь Уссуры – всю без остатка, лишь бы приняла. Уссура его принимает – так, как может принять только мать. Но и у матери бывают непутевые дети. Чернов успевает заметить только мелькнувший на краю взгляда блик – а в следующий миг перед его глазами, за спиной у гая скрещиваются клинки. И один из них смотрит на драхена желтыми камнями крестовины – как раз под цвет его глаз.*
Он юн. Его взгляд насторожен, плечи сведены напряжением, движения скованны – поначалу. Он сковывает себя сам, по рукам и ногам вяжет цепями – долгом, запретами, сомнениями; он слишком давно не принимает себя, делая то, что помогает ему выживать, – но огню это гореть не мешает. Всполохи отражаются в глазах, уводят болотными огоньками вглубь, туда, где в крепчайшей клетке из долгов и безнадежности мечется одаренная богом душа. И драхен падает в нее, наконец находя приют своим крыльям, и Володимер Чернов забирает с собой человека, чей огонь горит ярким пламенем, хотя никто этого не замечает. Драхен видит, и Володимер видит, и в кои-то веки их тянет обоих – забрать под свое крыло. Мастер-ювелир Вальтер Аккерман, почти потерявший себя на родной земле, определенно этого стоит.*
У Вальтера нечуткие пальцы, обожженные до корки ладони, и сам он будто весь покрыт броней – но от ласки он вздрагивает. Володимер приучает его, оглаживает, вминая пальцы все жестче, будто шлифует – затачивает под себя. Вальтер чувствительный, чувственный, хоть и скрывает это; его надо будить, как огонь горна будит металл, обнажая его мягкую тягучесть. Так и Вальтер – под жесткой, бескомпромиссной лаской он гнется причудливым лепестком, хватает воздух приоткрытым ртом и на поцелуй отвечает стоном. Из его глаз уходит стылая обреченность, и он наконец горит, горит, задыхаясь от жара, и Чернов держит его, как чаша факела сдерживает пламя. То, как он отдается в чужие руки, завораживает. Раскрывается, принимая в себя, кусает губы в ответ на толчки и стонет низко, хрипло. В такие минуты Володимер не сдерживается – кусает его шею, впивается в ключицы и держит, держит его в миге от наслаждения, упиваясь стоном, не позволяя ни ему, ни себе сорваться. Власть над этим пламенем пьянит. Вальтер дрожит и дергается в его руках, сбивчиво требует, потом просит – на родном языке, забывая пока чуждый уссурский. И только когда он совсем теряет слова, повторяя одно – «Вальд…», – когда его пальцы начинают танцевать бесконтрольно от дрожи, – только тогда Володимер срывается, валит его на кровать и за пару толчков доводит до исступления. И только потом выпускает – обмякшего, неожиданно спокойного; он смотрит из-под ресниц темным взглядом – и притягивает обратно. Всегда притягивает, будто не может сейчас без этих объятий жить. Обнимая его во сне, как крылом, Володимер вспоминает свои же слова – драгоценности нужно достойное окружение, чтобы сиять. И если так – он готов быть лучшей в мире оправой.*
Его не принимают всерьез. Его мастерством восхищаются, и глаза у князя Борина сверкают, стоит ему увидеть выходящие из-под рук ювелира изделия. Его мастерство уважают, и гай Илья Грозный качает головой покровительственно, осматривая его клинки. Но никто не догадывается, насколько крепки на самом деле эти руки, – и сколько увидели за короткую жизнь эти глаза. Реакция у человека, долгие годы бродящего по полной чудовищ земле, остается великолепной, несмотря на проведенные за ювелирным столом дни. Он бросается наперерез нападавшему раньше охраны, раньше всех тех, кто одарен Матушкой и должен чуять опасность за версту, – его меч высекает искры, врезаясь в чужой клинок, и жесткая, нечувствительная от жара ладонь упирается в лезвие, потому что противник крупнее, массивнее, продавливает невысокого узкоплечего ювелира, которого не должна касаться война. И только когда в ноздри бьет запах крови – с места срывается охрана гая, вяжет напавшего; Вальтер отступает, опуская меч, – и откидывается назад, точно зная, что его подхватят. Володимер подставляет ему плечо и обнимает поперек груди, закрывает полой плаща, как крылом. Гай смотрит поверх голов своей охраны, щурится, будто против ветра, – драхен смотрит на него в ответ, впервые не скрывая ни силы, ни ревнивого собственничества. Прежде чем взойти на крыльцо, гай одобрительно кивает. Ему как никому понятна эта ревность.*
– Снова война… – выдыхает Вальтер едва слышно. Володимер берет его ладонь и мокро вылизывает порез – так собаки извиняются перед хозяином. Вальтер дрожит и, обняв его за шею, притягивает к себе, укутывается в объятиях. Принимает. – Больше никакой войны, – обещает уссурец. – Гай с тебя глаз не спустит. Вальтер хмыкает. – Ты не спускай, – просит он тихо. Володимер ему улыбается и целует пораненную ладонь. И желтоглазый драхен с рукояти меча смотрит на них из угла комнаты – обнимая крыльями маленький осколок самого твердого металла на Тее.