А на войне, как на войне — Патроны, водка, махорка в цене. А на войне нелёгкий труд, А сам стреляй, а то убьют.
Никто не может предугадать, что будет даже через банальные пять секунд. Откуда и в кого прилетит пуля, куда она попадёт, будет ли ранение смертельное? Успеет ли раненый добраться до госпиталя? А успеют ли ему помочь врачи? Столько неопределённости.А на войне, как на войне… Подруга, вспомни обо мне. А на войне — не ровен час, А может — мы, а может — нас…
Да. Эта ночь определённо была самым тяжёлым и трудным моментом, когда и кем-либо пережитым на войне. Но только не для вечно холодной ко всему Вайолет, которую заботили лишь слова Клаудии, в шутку сказанные её командиру. — Сэр… — с привычным безэмоциональным голосом начала девочка. — Да, что-то не так? — Это правда? То, что сказал капитан Ходжинс. — О чём это ты? — майор свёл брови на переносице, моментально прокручивая разговор с давним другом в голове. — После окончания битвы… — девочка сделала паузу, будто бы замявшись, — я перейду в ведомство капитана?Комбат-батяня, батяня-комбат, Ты сердце не прятал за спины ребят. Летят самолеты, и танки горят, Так бьёт-ё комбат-ё, комбат!..
— Я… больше не нужна Вам? — дрогнувший голос заставил сердце мужчины сжаться. Этот маленький ангелок, казалось, вот-вот расплачется. — Вы больше… никогда не отдадите мне приказ? — С чего ты это взяла? — он тепло улыбнулся, словно бы перед ним был нашкодивший, а теперь трогательно извиняющийся малолетний ребёнок, а не жестокая машина для убийства, коей он её никогда не считал. — Но к-капитан сказал… — Это была шутка, Вайолет, — он потрепал её по непослушным золотым волосам. Доверчивые глаза полные мольбы и надежды вмиг устремились на него. — Шутка? — Конечно.Да, война, война, война… Дурная тётка, стерва она! Эх, война, война идёт, А пацана девчонка ждёт.
— Что Вы делаете? — спросила она, уже лёжа в палатке, в самые последние часы перед наступлением. — Пою, — кратко ответил мужчина, с печальной улыбкой смотря на изумлённые глаза своей малышки. — Поёте? Зачем? — А тебе не нравится? — Очень нравится, просто… Я хочу понять, почему вы поёте. — Не знаю, — он отвернулся с лёгкой улыбкой на губах, вновь неопределённым взглядом уставляясь на какую-то точку на потолке. — Скучно, наверное. — Скучно? — вновь заинтересованно спросила она. — А что это? Он бы улыбнулся в ответ, или бы даже может быть рассмеялся, потрепал её по светлой головке… если бы ему не было так больно и тоскливо на душе. — Ну… — он призадумался, подбирая слова, — это когда тебе ничего не интересно, когда тебе безотрадно, всё вокруг кажется каким-то пресным и каким-то нудным, когда тебе тоскливо. — Ясно. Слово «скучно» тождественно слову «тоскливо». Вы пытаетесь подавить тоску с помощью пения. То есть, вы поёте, чтобы занять себя до битвы? — Ну… и для этого тоже, — кивнул майор, надеясь, что девочке этого будет достаточно, и она замолчит, перестанет терзать его и так израненное сердце. — А есть ещё причины? — вновь с интересом спросила Вайолет. — На языке просто песня вертелась, и… — он повернул голову обратно к блондинке. — Я хотел спеть… для тебя. — Для ме… ня? — удивлённо повторила девочка. — Ну да, в общем-то, — пожал он плечами, пытаясь быть непринуждённым, будто бы говоря о чём-то обыденном. — А зачем Вам петь… для меня? Он бы снова рассмеялся. Но от её слов только брови сошлись на переносице, а лицо приняло выражение невыносимо мучительной боли. Не физической, а душевной. Но она не способна была этого понять. — Майор? Что с Вами? — Всё хорошо, — ответил он, но голос выдавал его с потрохами. — Нет! — Вайолет подскочила и, приблизившись к мужчине, положила свою хрупкую ледяную ладошку на его лоб, но он моментально отвернулся от неё на другой бок. — Я же вижу, что Вам плохо! Вы больны? — Я здоров, — снова тем же тоном ответил Бугенвиллея. — Но Вы страдаете! — снова возразила ему Вайолет. — Давай… — заминка, — …мы вернёмся к этому разговору после битвы. Я тебе всё расскажу. — Хорошо, — согласно кивнула она. — Попытайся хоть немного отдохнуть. Битва впереди нелёгкая. Тебе надо спать. — Есть, — девочка вернулась в изначальное положение и закрыла глаза. Теперь Гилберт не выдержал, подрываясь с места словно ужаленный. — Это просьба, а не команда! — вскричал он. И как же ей объяснить, что она не робот, а человек, со своею душой, мыслями, чувствами и характером? Как донести ей это, если другие постоянно твердят ей, что она — просто оружие, его собачка? — Почему… ты все воспринимаешь как приказ, несмотря ни на что?! Скажи, ты совсем не можешь без моих приказов? — В каком смысле? — она тоже встала и теперь испуганно смотрела на майора. — После окончания войны ты могла бы убежать. Ты же ведь… девушка. — Но если я уйду из армии, что же я буду делать? — искренне удивилась Вайолет. — Жить, — коротко ответил майор. — Жить свободно, подобно другим. Жить и наслаждаться жизнью! — Но зачем мне жить без Вас? — сердце майора пропустило удар и снова болезненно сжалось. Голос девочки еле заметно дрожал. — Кто будет отдавать мне приказы? Разве я больше не нужна Вам? — в уголках бездонно голубых глаз начали поблёскивать в свете керосиновой лампы жемчужные слёзы. — Ты… так сильно хочешь получить мои приказы? — тихо, обречённым тоном словно бы сам себе прошептал вопрос он, но тут же снова перешёл на повышенный тон. — Ты… действительно веришь, что я вижу в тебе инструмент?! Если бы это было так, я бы не держал тебя на руках и не заботился о том, чтобы никто не связывался с тобой, когда ты вырастешь! Несмотря ни на что, ты не понимаешь… что я чувствую… к тебе. Обычный… — он осёкся, — любой… наверняка бы понял. Причина, по которой я злюсь и страдаю — это ты! Но ты не понимаешь этого! И угораздило же его влюбиться в неё. — Разве у тебя нет чувств?! Это ведь не так, верно?! Нельзя сказать, что у тебя их нет. Разве не так? Если у тебя нет чувств, тогда что это за выражение? Ты ведь можешь сделать такое лицо, правда? — продолжал кричать он, с какой-то извращённой радостью замечая её полные ужаса глаза и дрожащие зрачки. Даже от одиноко скатившейся по щеке слезы сердцу стало легче. — У тебя есть чувства! У тебя… такое же сердце, как у меня, верно??? Говорят, лишь трое скажут вам правду — ребёнок, пьяный и человек в гневе. Гилберт часто думал о том, из-за чего всё-таки Вайолет стала той, кем стала. Или из-за кого? Он самолично доводил себя до отчаяния своими размышлениями, хотел перерезать глотки всем тем, кто был причастен к саморазрушению души, сердца и разума малышки. Его малышки. Он люто ненавидел смутные образы людей, возникшие и до сих пор возникающие в его сознании. Но майор также понимал, что и он был причастен к этому. Он испортил ей жизнь. Он отпустил её на войну. Он сделал ей больно. И делает до сих пор. Отчаяние пожирало его, заставляя желать смерти, желать покончить с собой. Он считал, что не достоин её. Но отчаянно любил. Желал ей лучшего. Хотел защитить. Для него она не инструмент. Не оружие. Для него она обычная девушка. Девушка достойная жить свободно и быть любимой. — Ты очень важна… и драгоценна. — Нет, майор! Не смейте умирать! — Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я хочу, чтобы ты была здорова. Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Замолчите! — Вайолет… ты должна жить дальше и стать свободной. Сбежать из армии и жить своей жизнью. Ты будешь в порядке, даже если меня не будет рядом. Пожалуйста, живи. — Нет! Замолчите! Пожалуйста, замолчите! Мы выберемся отсюда! Вместе выберемся! Я верю в это! — Вайолет, я… Слова болью отзываются во всех полученных ранах. Боль уже стала неотъемлемой частью и тела, и души. Пуля, застрявшая в глазу, невыносимой тяжестью давит на мозг. Не то что просто говорить и думать — дышать было сложно. А сердце разрывалось от вида слёз дорогого ему человечка. Именно человечка. Он бы отдал всё, чтобы она жила свободно. Чтобы она не страдала. Чтобы могла беззаботно улыбаться. Чтобы улыбнулась сейчас. — …люблю тебя. Вот и всё. Он чувствует небывалую лёгкость. Он сказал это. Признался. Разум и тело отключаются. — Я… люблю тебя? — эхом повторила она, заливаясь слезами ещё больше. — Что… что это значит? Что значит «я люблю тебя»?!