***
Она почти лежит на нём, сдавленная в тугой узел захвата. Оба тяжело дышат, вымотанные получасовым спаррингом. Момо отчётливо чувствует спиной, как сиплые выдохи норовят вырваться из его груди. Она его заставила напрячься! И такой восторг в ней плещется, столько радости! Момо намеренно давит ему на живот поясницей, ощущая как поджимается в сладкой, предвкушающей судороге собственное лоно. Она с ума сходит лишь от одной мысли о нём! Рядом с ним, таким умиротворённым и всегда уравновешенным. Таким зрелым и могучим, она внезапно обнаруживает, что может позволить себе отбросить личину вечно правильной, строгой и послушной ученицы. Рядом с ним она совершенно забывает о рамках приличия, которые въелись в кожу до оскомины. Рядом с ним она обнаруживает, что совершенно без вреда для себя, может выйти за любые рамки. И в ответ, получит заботливую, понимающую и принимающую улыбку. Что в ответ, он поддержит в своей молчаливой манере, и если надо, всегда прикроет. И наверное потому, и от его чуть странного, будоражащего сознание запаха, она позволяет себе то, что делает сейчас. Или, это из-за его крепких рук, которые скользят вдоль живота, будто бы невзначай костяшками больших пальцев касаясь груди?! — Семпай… — томно выдыхает Яойорозу, как только ощущает ослабший захват и скользящие по животу руки. Девичий голос на грани стона выдыхает обожаемое им обращение, и он сдаётся ей на милость. Становится абсолютно всё равно на все те отвратительные последствия, которые он продумал у себя в голове ещё во вторую их встречу. Потому что, внезапно окрылённый, он даёт им шанс. Руки оглаживают сначала плоский живот прикрытый спортивным костюмом, проходятся по бокам и чуть сжимают у основания бёдер. И когда он внезапно прижимает её к себе крепче, позволяя почувствовать как сильно он возбуждён, она в ответ стонет. По-настоящему, сладко и звонко. Стонет так, что у него мурашки от затылка вдоль рук. Момо запрокидывает голову, смотря ему в лицо. Глаза у неё горят ярко, всполохами полосуя по его невидимой душе. И не поцеловать её кажется таким кощунством, что он жадно приникает к пухлым губам, тут же врываясь языком и вовлекая её в слишком уж откровенный поцелуй. Где-то на задворках скользит мысль: что его напористость может спугнуть. Но она отвечает не менее откровенно, влажный, юркий язычок скользит внутри, исследуя и вылизывая, так что мысль тут же гаснет. Она, не разрывая поцелуя, поднимается с места. Он поднимается следом. Тамаки кажется, что ещё чуть-чуть, ещё немного и он захлебнётся своим восторгом. До того она сладкая, до того ладная в его ладонях. Хочется всю сжать и ни в жизнь не выпускать из своих объятий. — Семпай, камеры, — вдруг опомнившись, напоминает она. И он вдруг вспоминает об этом, о том, что вообще-то, они школьники и находятся в школе, под неустанным надзором. И такая грусть его берёт, что видимо, эмоции отражаются на его лицо. — Идём, — тянет за руку Момо, смело направляясь в сторону женских душевых. Он на секунду зависает, но чертыхаясь, крепче сжимает тонкую ладонь в своих руках. Душевые, на удивление, в это время оказываются абсолютно пустыми. Ни души. Кого ему нужно за это поблагодарить?! Сбросьте смс. Момо не заминаясь, закрывает дверь за ними на ключ. Тут же стягивает с себя тренировочный костюм и остаётся в одних лишь белых кружевных трусиках. Серьёзно?! Белые?! Она что, гребанный ангел?! «Так и есть», — думает он мысленно, взглядом блуждая по идеальному телу. «Она, гребанный, мать его, ангел во плоти.» И не будет ли богохульством сейчас нагнуть её и вытрахать от души?! Ну и пусть. Пусть на него спустят всех гончих Ада, он не оставит её ни под какой пыткой. — Семпай? — вопрошает она, вкладывая своё нетерпение. И он сбрасывает оковы дум, впиваясь новым, ещё более жадным и почти пожирающим душу поцелуем. От её вида, от неё самой слюна становится вязкой, жидкой. Он вылизывает её всю, попутно кусая и выглаживая всё, до чего дотянется. Момо в нетерпении то стонет, то сладко хнычет. Трется об него и стягивает теперь уже его костюм. Можно ли быть таким красивым? Это законно?! Тонкие пальчики бегло снуют по крепкому торсу, оглаживают мощные плечи и руки. В повседневной жизни он кажется не таким крепким, рядом с тем же Тогатой-семпаем. Но на деле, он чертовски хорошо слажен. Его руки испещрённые мелкими шрамами заводят её так сильно, что она не удерживается, вбирает в себя два пальца и слегка посасывает. Кажется, Момо нашла свой фетиш. Так Ашидо говорила о наморднике Эйджиро?! Амаджики приходится выдохнуть глубоко, со свистом. Потому что картина такая, ни один великий художник не додумается изобразить. Нужно переходить к решительным действиям, иначе он норовит взорваться к чертям собачьим прямо тут, в душевой, рядом с обнаженной и прекрасной Яойорозу! Когда он входит в неё, предварительно повернув к себе спиной и крепко сжав под талию, стоны выходят чертовски громкими. Приходится сжать ей рот, но она тут же начинает вылизывать его пальцы, посасывать, и, в общем-то, ему уже ни до чего нет дела. Движения становятся более резкими, толчки грубыми. Собственный хрип резонирует в грудной клетке, отдаваясь гулким звоном в ушах. Момо тихо постанывает, пытаясь хоть немного быть тише. Но все к черту. Он выставляет её ладони к стене, прижимает всем телом к холодной поверхности, вжимается донельзя и обхватывает тонкие кисти, двигаясь порывисто. Вопреки верхнему положению тела, ноги у неё расставлены так широко, что двигаясь, кажется, будто он достаёт до самой глубины. И так хорошо ей, так восхитительно, что невольные стоны становятся лишь громче. В какой-то миг, ощущая бешеное пульсирование внутри, она сладко тянет: — Семпай! — вот-вот и кончит. И у него внутри всё взрывается, центр вселенной смещается, воплощённый ею одной. Тамаки почти рычит кончая и пачкая идеально молочную кожу на спине. — Семпай, хочу ещё, — улыбается она. И впервые видит как улыбается Амаджики-семпай. Растягивает губы обнажая ряд белоснежных зубов с клыками по бокам, и лицо у него до того красивое, что в груди у Момо сердце заходится в ещё более бешеном скаче. Нет, всё же фетиш у неё не его руки. Улыбка!***
Айзава-сенсей долго смотрит на него, в упор и не отводя пристального взгляда. Тамаки мысленно прощается с Момо и с друзьями, готовый принять смертную казнь от рук Сотриголовы. Но он, наконец, устало выдыхает и лишь саркастично хмыкает, плотнее кутаясь в свой спальный мешок. А потом и вовсе уходит восвояси, оставляя Тамаки удивлённым стоять в одиночестве.