День из жизни стариков

В семьдесят пять жизнь уже не кажется такой яркой. В телефонном справочнике всё меньше остаётся номеров. Это — грустная закономерность. Годы забирают своё. Из былых времён молодости остаются только старые друзья, и пока они не превращаются в надгробные камни, есть возможность коротать дни не так уж уныло в своей старенькой квартирке уже нового Нью-Йорка. Сэм сегодня думает, что его прожитая жизнь — замечательная штука. И его настроение передаётся Баки ещё до того, как тот успевает открыть утром глаза. По крайней мере, в это хочется верить, как в сороковые люди верили в будущее без болезней и войн. Что-то приходится принимать без радости: мир никогда не бывает справедливым и добрым. Хочется верить в лучшее, даже когда утро приносит только слабость в конечностях и боль в голове. — Надеюсь, завтрак уже готов! — Баки кричит прямо из спальни. Он достаточно крепок, чтобы подняться с кровати без хруста в коленях. Но недостаточно силён, чтобы в одну секунду разлепить глаза. — Конечно, если ты не забыл обо мне, как вчера о дне рождения Стива! — Я помнил о его дне рождения, — прерывает Сэм. Он на кухне и завтрак, конечно же, давно готов. Он, может, теряется порой во времени, но учится многое делать заранее. Как следствие: случается есть и холодную кашу, и пить чуть тёплый чай. — Это ты ему подарок не купил! Ты сказал, что у тебя всё на мази! Праведное возмущение и возведённые к потолку глаза — это типичное утро уже старого Сэма Уилсона. Мир не терпит устаревших, поэтому он старается поспевать. Питер и Майлз уже давно не мальчишки, а Стив та ещё развалина. Но они все — огромная часть его жизни. А Баки — отдельная жизнь. Холодный завтрак и далеко не в постель. — Я сказал, что у меня всё в мази! Потому что ты опять не закрыл крышку от своего крема для суставов! — Господи, да ты же не выносим! — Сэм уже накрывает на стол второй раз, но не говорит об этом ни слова. Проверяет Барнса на прочность. А ещё — едва ли хочет показать, что после семидесяти стал слишком сентиментальным. — Вставляй хотя бы челюсть, когда со мной разговариваешь. Ни черта ведь не разобрать! — Слышал бы тебя Стив! Иди с мылом вымой рот, может, тогда я перестану чувствовать этот смрад. Возведённые к потолку глаза и возмущение — это утро Сэма Уилсона. У Баки утро начинается со сложной разминки: он опускает свои ноги на пол, стучит дряхлыми костяшками по металлической руке, что всё чаще отказывается его слушать. Потом он идёт на кухню, где пьёт лекарства и ест завтрак. На этот раз — вполне горячий.

***

После обеда в гости наведывается Майлз. Он приходит всегда с подарками. Сегодня он говорит, что его сын поступил в престижный колледж, но через неделю Сэм об этом снова забывает. Такие причуды старости: проблемы с кратковременной памятью. Но привычный взгляд в потолок и усталый вздох. Сегодня из тех дней, когда людей в доме много, а Баки по-особенному невыносим. Майлз рассказывает им, как в доме проходит ремонт и как Гвен забавно ругается за разбросанные вещи. Она буквально звереет, если он не сортирует грязное бельё по цвету. — Её белая футболка стала розовой из-за моего костюма, — смеётся он. И Баки качает головой, вспоминая и сам такой случай. В общей сложности этот случай Майлз слышит уже сорок седьмой раз. И он знает его наизусть. Баки рассказывает об этом этом ещё пару раз. И ещё пару раз Сэм возмущённо замечает, что тогда была не его вина. И это был полностью его дом. — А как дела у тебя, Майлз? — Сэм укладывает руки на подлокотник. Баки наливает им ещё чаю. — Всё в порядке, — Майлз улыбается. Сэм всё ещё видит его испуганным мальчишкой в переулке, который только-только потерял своего дядю. А потом и отца. — Ты навещаешь мать? Как она? Всё ещё готовит зефир сама? Майлз кивает. Он просто не в силах напомнить, что они были на похоронах Рио Моралес ровно месяц назад. — Сэм, — Баки кладёт свою руку ему на предплечье. — Давай не будем… — А что? О чём речь? — Ни о чём, милый. — Майлз, а как твои дела? Сэм снова смотрит, а Майлз снова отвечает.

***

Стив и Тони приходят к ним на ужин с уже приготовленной пищей. Годы у Тони забрали всё самое дорогое — зрение и память. Он мог ещё рассказать, по какому принципу работает холодильник, но едва бы понял разницу в чертежах и рисунках Стива. Работа была не просто частью его жизни, она была для него самой жизнью. И к восьмидесяти годам он сильно постарел из-за навалившейся депрессии и повторяющихся мыслей о добровольной эвтаназии. Он пережил два развода, несколько операций на сердце и глаза. Он посадил печень. Научился любить травяные сборы и следить за водным балансом. Он примирился с новой жизнью, но так и не смог простить себе, что когда-то давно позволил Пеппер забрать их дочь в Германию. Он раздражается, когда думает об этом и о многих других вещах, о которых обычно может в выходные жалеть. Скука — самая ужасная для него вещь. Он начинает вспоминать о том, о чём забывал, безудержно работая над миром, над собой. И Стив. Он ведь совсем такой же как раньше и его речи с каждым годом становятся всё более занудными. По мнению Сэма, они всё же научились друг друга слушать, но Баки считает: всё дело в берушах. — Кто будет слушать, когда больше любит говорить? — Баки приподнимает указательный палец верх. Он всё чаще уверен в том, что почти всегда прав, а если не прав — он просто забывает об этом. Ужин проходит в разговорах о том, как быстро заканчивается всё. — Я помню, что ответил ему «да», помню алтарь, кольцо, прессу, и вот теперь я едва шевелю конечностями у вас за ужином. Как это возможно? Жизнь поставили на перемотку? — А нашу жизнь целых два раза, — Баки со Стивом переглядываются и одобрительно друг другу кивают. Дальше — разговоры о детях. Потом — о внуках. Майлз и Гвен привозят им двоих детей каждое лето и на Рождество. — А что Питер? — вспоминает Баки. А Питер и Уэйд — они едва ли думают о детях. Что касается Морган, так она приезжает один раз в пару лет и, кажется, живёт она довольно обширно, всё больше и больше напоминая Тони самого себя. — Всё как и раньше, — Тони мягко улыбается. Стив накрывает его руку своей и сжимает, — у меня есть Стив, а у Стива есть я.

***

— Эта парочка как всегда тошнотворно мила… — Да, какое счастье, что мы не такие, — Сэм улыбается, когда Баки сам наливает им чай. Это редкие случаи в их потрёпанной повседневности. Они остаются наедине ровно к девяти вечера. К десяти они уже лежат в кровати, сверля глазами причудливые узоры на потолке. — Порой я думаю, что ты не так уж и невыносим, — Баки первым находит его руку на одеяле. Сэм делает вид, что этого не происходит, потому что для них двоих так гораздо проще. — Да и с обязанностями прислуги справляешься на ура. — О, лучше тебе заткнуться, — Сэм смеётся. Он давно не испытывает злости. — Завтра всё равно твоя очередь накрывать на стол. — Что? Не помню. Какой год? Мы ведь не в том времени, когда рабство уже отменено? Сэм закатывает глаза. Баки смеётся над своей же шуткой. — Мы в том времени, когда ты можешь спокойно уже двинуть копытами, чтобы я отдохнул, — рука слабо сжимается на пальцах. В мыслях — ужас, в словах — веселье. Мозг не справляется со своей работой: Сэм становится сентиментальным. — Ты и дня без меня не проживёшь, — Барнс хмыкает самодовольно. На прошлой неделе официантка в кафе обратилась к нему как «дедушка». Это лицо — лицо Баки Барнса — нужно было видеть. Оно было похуже того лица, когда к Баки обратились «сэр». — Ты хотел, наверное, сказать наоборот: это ты без меня не проживёшь. — Возможно ты и прав. Но не думай меня цитировать, я всё равно сделаю вид, что ничего не помню. Что? Какой год? Почему в моей кровати прислуга? — Да, ты та ещё скотина. И я тоже тебя люблю, если ты планировал это сказать. Спокойной ночи. Рука на запястье сжимается чуть крепче. Сэм чувствует, как тремор пробивает Баки по вечерам. Как труднее ему становится засыпать. Всё-таки в семьдесят пять жизнь уже не кажется такой яркой, но она, несомненно, остаётся счастливой, если есть с кем коротать дни.