protect /v./ to keep safe; to defend; to guard

— Просто я подумал, что ты один из немногих, кто поймёт и объяснит – какого хуя это было? — Ты что из-за этого притащился в Москву из самого Сан-Марино? Артём смотрит на него взглядом побитого щенка. — Прости, — сдаётся Игорь, отходя в сторону и пропуская мужчину внутрь, в тепло. Он разворачивается и идёт вглубь дома по длинному коридору, Артём словно привязанный следует за ним, понурив голову. Игорь сворачивает направо, заходя в большую светлую кухню, оборачивается, опирается на длинную мраморную столешницу, скрещивает руки на груди и смотрит на Артёма. Тот в свою очередь нелепой двухметровой сгорбившейся фигурой замирает посреди комнаты и немигающим взглядом впивается куда-то в область ключицы Игоря. Акинфеев тяжело вздыхает и сдаётся, понимая, что разговор придётся начинать ему. — Извини, но в данный момент могу предложить только чай, ну или кофе, — говорит Игорь, открывая дверцу навесного шкафчика. — Да похуй, хоть воды из лужи предложи, мне кажется, я даже не замечу, — бормочет себе под нос Артём. Игорь снова вздыхает и захлопывает дверцу, подходит к Артёму, берёт его за запястье и тянет за собой. Они снова идут по коридору, в итоге оказываясь в просторной гостиной. На экране телевизора, висящего на стене, женщина распинается о похолоданиях, наступающих на столицу, грациозно водя руками над картой, но звук выставлен настолько тихо, что чтобы услышать хоть что-то, придётся хорошенько напрячь слух. Игорь усаживает Артёма на длинный диван, небрежно откинув какие-то книги и распечатки на кофейный столик, а затем садится рядом и в упор смотрит на Дзюбу. — Посмотри на меня, — говорит он Артёму, который разглядывает свои ногти так, словно хочет с их помощью понять смысл жизни. Игорь подталкивает его плечом, — Артём… — он снова толкает его, — Тёма, блин, не веди себя как обиженный ребёнок. — Ну, а чё они, блять? Охуенная поддержка, спасибо большое, низкий поклон, до хруста в позвоночнике, — внезапно взрывается Артём, наконец-то поднимая на Игоря подозрительно поблёскивающие глаза. Игорь несколько бесконечных мгновений просто смотрит в эти сияющие голубые глаза и, в который уже раз вздохнув, поднимает руку и опускает её на шею Артёма, укалываясь большим пальцем о пробивающуюся на щеке щетину. Дзюба тут же льнёт к прикосновению, словно изголодавшись по физическому контакту. Игорь мягко улыбается ему, Артём лишь безуспешно пытается повторить эту улыбку, тяжело дыша. — Артём, ну честное слово, ты как будто первый раз замужем. У нас из национального героя во врага отечества и за меньшее могут переквалифицировать, — спокойным голосом говорит Акинфеев, всё ещё скользя подушечкой большого пальца по линии челюсти. — Да, ляпнул, не подумав, хуёво получилось. Но, блять, они тоже не лучше, что я должен был сказать? — кажется, только-только более-менее успокоившийся Артём снова закипает, — Извините, что мои амбиции кому-то не угодили. Ты мне скажи, это что, ненормально хотеть стать лучшим в своём деле? — В этом нет ничего ненормального, просто за это время уже мог бы и запомнить, что нам, как ты сказал, нельзя ляпать, не подумав. Может ты и говорил это всё в шутку или же просто поделился своими планами, но у нас же всё как сломанный телефон. Ты сказал одну фразу, подразумевая в ней свой смысл, а к концу всё слепилось в такой ком, что до масс дошёл чуть ли не призыв к началу боевых действий, — как неразумному ребёнку растолковывает Игорь. После этих слов Артём весь как будто сдувается, как незавязанный воздушный шарик. Он выпускает дрожащий выдох, зажмуривается и подаётся вперёд, прижимаясь лбом ко лбу Игоря. — Это просто пиздец какой-то, Игорёх, — хрипло говорит Артём, снова открывает глаза, которые опять недвусмысленно блестят, но теперь это намного заметнее, чем было раньше, когда он так близко, и дыхание Игоря смешивается с дыханием Артёма, — Ёбанный пиздец, сам не знаю как доиграл эту хуйню. — Знаю, Тём, знаю, — отвечает Акинфеев, переполняемый такой бешенной нежностью и желанием защитить-спрятать-уберечь от всего, поднимает другую руку и прижимает её ко второй щеке Артёма, не обращая внимания на острые волоски, впивающиеся в тонкую кожу на ладонях. Поцелуй выходит болезненным и неаккуратным: когда одни обветренные губы накрывают другие, не менее шершавые, в мелких ранках от зубов; нервные окончания буквально взрываются. Рецепторы на кончиках языков улавливают металлический привкус крови, выступившей на потрескавшейся коже губ, и солоноватый вкус слёз. Кто это вообще придумал, что мужчины не плачут? Откуда пошёл этот дурацкий стереотип? Наличие Y-хромосомы — это не даёт тебе доступ к кнопке выключения слёзных желез. Но эти мысли быстро заменяются другими, вернувшимся потоком из слов защитить-уберечь-спрятать-защитить-уберечь-спрятать-за­щитить-убе­речь-спря­тать. Поцелуй заканчивается так же внезапно, как и начинается. Артём прячет лицо в изгибе между шеей и плечом Игоря, тот же в ответ просто прижимает его голову ближе к себе, зарываясь пальцами в мягкие волосы и успокаивающе массирует затылок. Нельзя даже сказать, что Артём плачет, только сопит и хрипло дышит, время от времени хлюпая носом. Спустя несколько минут Артём успокаивается, но всё ещё жмётся к Игорю, щекоча его шею влажными ресницами и опаляя ключицу горячим дыханием. Игорь и сам не намерен в ближайшие мгновения никуда отпускать мужчину, всё ещё бессмысленно перебирая светлые волосы и время от времени, прикладываясь губами и носом к макушке. Первым ничуть не давящую тишину нарушает Артём. — Знаешь, одна половина меня мечтает лишь о том, чтобы ты вернулся в сборную, но вторая, которая не настолько эгоистична, хочет, чтобы ты не возвращался и никогда больше не сталкивался с такими мудозвонами, — говорит он заглушённым плечом Игоря голосом. Игорь в свою очередь лишь хмыкает, не озвучивая того, что с, так называемыми, мудозвонами он сталкивается большую часть жизни, но всё ещё надеется, что у него когда-нибудь выработается к ним иммунитет. Артём же, словно читая его мысли, добавляет: — Ладно, просто не в таком количестве. Акинфеев ничего на это не отвечает, и их снова окутывает тишина, лишь из всё ещё включенного телевизора всё так же слышатся неразборчивые голоса, и каждые полминуты раздаются уже не такие расстроенные сопения со стороны Артёма. Они сидят так, вцепившись друг в друга не меньше четверти часа, Игорь растворяется в горячих руках, обхватывающих его талию, и всё тех же мыслях, кричащих о том, что он должен защищать Артёма так же, как защищает свои ворота, так же отчаянно и отдаваясь этому без остатка. В итоге Артём отлипает от его шеи, смазано прижимается к уголку его рта, царапаясь и без того разодранной мягкой кожей губ о щетину Игоря, тыкается тёплым носом в щёку и сопит уже специально, поглядывая на Акинфеева хитрыми глазами со слипшимися ресницами. — Это пиздец странно, — говорит Игорь, скользя чуть шершавыми пальцами по загривку Артёма. — Что? Акинфеев отстраняется, не убирая руки, и выразительно смотрит на Артёма. — А, то, что мы сосёмся? Ты так уже четвёртый год говоришь, а может и десять бы говорил, если бы сдался моему обаянию ещё в Томи. — Придурок, — хмыкает Игорь, отталкивает его от себя и отодвигается на другую половину дивана, беря в руки распечатки, которые до этого скинул на кофейный столик, но краем глаза продолжает наблюдать за Артёмом. Тот растягивается на диване, оглядывается по сторонам так, словно только осознавая, где находится, потом берёт в руки евиного зайца и несколько секунд играет с длинными ушами, перекатывая их между пальцами, почти точно так же, как делает это Ева. — А где Катька с мелкими? — внезапно спрашивает Артём, кажется, поняв, что дом, в котором живут двое маленьких детей, подозрительно тих. — Так, к сведению, у меня тут сессия на носу, поэтому они решили уехать к бабушке, чтобы дать мне нормально подготовиться, — отвечает Игорь, всё-таки опуская взгляд в книгу на коленях. — Подожди, это чё получается? Я спасаю тебя от мозгоёбства с экономическими терминами? — оживляется Артём, пододвигаясь к Акинфееву и заглядывая в распечатки, — За это я заслужил ещё один поцелуй, — говорит он и вытягивает губы уточкой. Игорь игнорирует его и вчитывается в страницу с описанием прогнозирования финансирования оборотных активов, понимая, что не выучит ни черта, благодаря Артёму, льнущему к нему и тыкающемуся губами то в плечо, то в ухо, то в висок. Он терпит добрых пять минут, потом снова вздыхает, захлопывает книгу и поворачивается к Дзюбе, смотря на него из-под нахмуренных бровей. Тот в свою очередь расплывается в нахальной улыбке, заваливает Игоря на диван и накрывает сверху своим большим, горячим телом, обвивая его руками и ногами, снова прячась в изгибе шеи Игоря и удовлетворённо выдыхая. — Ты лучший, Фурик, — шепчет он, прижимаясь ближе. Игорь расслабляется, закрывает глаза и обнимает Артёма в ответ: короткострижеными ногтями царапая лопатки через тонкую ткань футболки, кончиками пальцев другой руки легчайше касается оголившейся кожи на пояснице. Возможно, позже он будет ругать себя за то, что не учил эти треклятые билеты, но сейчас он безоговорочно счастлив и не хочет даже шевелиться в ближайшие лет десять. Солнце за окном начинает садиться, из телевизора всё ещё доносятся неразборчивые бормотания ведущего какой-то программы дневного прайма. На диване двое мужчин беззаботно спят, не думая о том, что будет через день, неделю, месяц, год, чувствуя себя защищёнными и спокойными в объятиях друг друга.