Этот путь оказался петлей. Без конца и начала. И я разорвал ее. («Петля времени», 2012)
1
2005 год
Он сжался в комочек на бурой, подернутой инеем земле, побелевшими от напряжения руками закрывая уши и плотно зажмурив глаза, из которых ручьем текли холодные слезы. Ему очень хотелось кричать до хрипоты и звать маму, но клокотание в груди не позволяло даже перевести дыхание. Чья-то рука решительно подхватила его и протащила по земле. Он не открывал глаз. Издалека послышались странные хлопки: он не мог определить природу этих звуков, но почему-то они вызывали страх и паническое желание спрятаться. А потом он вспомнил: они звучали почти так же, как отцовское ружье на охоте перед тем, как очередная птица замертво падала оземь. Рука отпустила ворот его куртки, и он шлепнулся с такой силой, что из него будто выбило дух. Глотнув побольше воздуха, он было завопил, но рука тут же вернулась – ледяная шершавая ладонь крепко зажала ему рот, а спустя мгновение прямо перед его глазами возникло мужское лицо – щетинистое, обветренное. – Тсс… – Мужчина пристально смотрел на него полными беспокойства голубыми глазами, а потом, медленно убрав руку с его рта, поднес палец к губам. – Тише. Ради бога, не кричи. Я тебя не обижу. До них донеслись чьи-то крики и визг шин. Мужчина нахмурился, и к тревоге в его глазах добавился страх. – Черт… – прошептал он, поднявшись и оглядевшись по сторонам. – Почему я это не запомнил? Почему, а? – зачем-то обратился к нему мужчина и, сдернув с головы тонкую шерстяную шапку, хлопнул себя ладонью по лбу. – Я бы подготовился лучше. Черт, черт, черт. – Эй, малыш! Ты где? – вкрадчиво окликнула его какая-то женщина, и он весь обратился в слух, пытаясь расслышать в этом крике знакомые нотки материнского голоса, но нет, кажется, это была не она. Снова хлопок. Мужчина дрожащими руками достал из кармана куртки пистолет. Небольшой, но тяжелый, весь блеклый, исцарапанный, грязно-коричневый, он совсем не походил на игрушку. Кричать больше не хотелось. Он только тихо подвывал, теребя левую варежку пальцами другой руки. Чьи-то тяжелые шаги внезапно послышались у них за спиной. Мужчина снова с легкостью поднял его с земли и решительно заслонил своим телом. – Отойди, – мрачно произнес другой мужской голос и крикнул в другую сторону: – Они здесь! С минуту он стоял зажмурившись, но в конце концов все же открыл глаза. Так и не решившись поднять взгляд, он в ступоре неотрывно смотрел на ботинки говорившего – огромные, черные, заляпанные грязью. Голубоглазый мужчина выстрелил, спустив курок с удивительной легкостью и быстротой. На черные ботинки капнуло несколько зеленых капель, а через мгновение они исчезли под грудой осевшего тела. Вдалеке снова раздалось громыхание машины, голоса становились все ближе. Лицо мужчины, теперь полное мрачной решимости, вновь оказалось перед его глазами. – Мне не вытащить тебя отсюда, – на полувыдохе прошептал он и яростно потер щеки обеими ладонями. – Теперь я понимаю. Понимаю! – Он покачал головой и жутко засмеялся. – Так предначертано. Все было предопределено с самого начала… – Где ты, малыш? Эй! Отзовись! Мы отведем тебя к маме! Позади них затрещали сухие ветки, зашуршали заиндевевшие листья. Мужчина подхватил его на руки и, спотыкаясь, поволок в заросли молодого леса и кустов, не обращая внимания ни на его вой, ни на больно хлеставшие обоих ветки. Пробравшись вглубь, он опустил его на землю и наклонился. – Так предначертано, – повторил мужчина, словно не понимая, что ребенок перед ним едва ли сознает значение этого слова. По его покрасневшей щеке медленно, то замирая, то ускоряясь на очередном невидимом изгибе, катилась слеза. Мужчина придвинулся поближе и, что-то прошептав ему на ухо, поцеловал его в лоб. А потом положил широкую ладонь ему на грудь и толкнул. Он куда-то провалился и устремился вниз, как в тех снах, когда ему казалось, что он летит. Падение словно бы прочистило его легкие, и он закричал так громко и отчаянно, что заболело в груди. Но его крик лишь отражался от невидимых стен, превращаясь в вязкое плотное эхо, и тонул в темноте. Он летел и летел – целую вечность, пока страх не сменился неестественным спокойствием. Кончики пальцев на руках и ногах странно покалывало, а перед глазами мелькали непонятные картинки и незнакомые лица. Он летел и летел, пока поток воздуха не перестал так сильно взъерошивать волосы и ему не стало чуть теплее. В ушах больше не звенело от скорости, и падение превратилось в парение. Наконец все закончилось. Но он не упал, а мягко приземлился на ковер из высокой травы.2
1969 год
В глазах склонившейся над ним женщины сквозили доброта и сочувствие. Некрасивый крупный мужчина позади нее неловко переминался с ноги на ногу, покашливал, каждый раз старательно прикладывая ладонь ко рту, и смотрел куда угодно, только не на него. – Ну подойди же, Билл, – с легкой досадой, плохо замаскированной ласковостью, поторопила она и, не оборачиваясь, поманила его рукой. Он послушно подошел и присел рядом с ней. Его мясистые щеки окрасились пятнами румянца, но он больше не отводил глаза. Улыбка мужчины была скупой, но доброй. – Скоро ты будешь дома, – нежно прошептала женщина, мягко проведя ладонью по его щеке. – С мамой и папой, со старшим братом и сестрами. Правда, здорово? – Это очень смелый поступок, миссис Скалли, – раздался осторожный негромкий голос с другого конца комнаты. – Мы очень надеялись, что он все-таки заговорит… Но, увы, врачи не дают никаких гарантий. – Это неважно, – резко прервала женщина. Она же столько раз называла ему свое имя… Маргарет? Кажется, да. – Вы проверили все еще раз, как я просила, сестра Анна? – Да, – смущенно ответила та. – Мы еще раз связались с полицией, обзвонили все штаты. Ничего. – Откуда же ты взялся? – сочувственно пробасил мужчина, положив тяжелую теплую ладонь ему на плечо. – Жаль, что мы так и не узнали твоего имени, малыш, – задумчиво сказала Маргарет, не обращаясь ни к кому конкретно, но на ее слова отреагировала сестра Анна: – Я советую оставить то имя, которым мы называли его в приюте. Так ему будет легче адаптироваться. – Имя хорошее, – одобрительно кивнув, заметил мужчина. Маргарет кивнула. – Добро пожаловать в семью, Чарли.3
1980
– Ты знала? Знала? Знала? – спрашивал он снова и снова, утирая неудержимо льющиеся слезы, размазывая их по щекам и громко всхлипывая. Плакать было противно и стыдно. От рыданий становилось только гаже. – Конечно, я не знала, Чарли. – Ее голос тоже дрожал от слез. – Но это не имеет никакого значения. Никакого, слышишь? Ты – мой брат. И всегда им будешь. – Билл – твой брат, – озлобленно бросил он. – А я… Я даже не знаю, кто я. – Мы можем попробовать выяснить, – страстно сказала она, обнимая его за плечи. – Мы можем… Он с ненавистью сбросил ее руку и вскочил. – Играй в детектива сколько хочешь, Дана, но без меня. Для меня это не игрушки, ты понимаешь? Это моя жизнь! Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых плескались сожаление, страх, отчаяние и паника. – Ты – мой брат, – полушепотом повторила она, не зная, что еще сказать. – Мой брат. – С типичным своим упорством и уверенностью она чеканила слоги, вкладывая в каждый всю свою убежденность и все чувство. – Ты мой самый близкий человек. Я люблю Билла и люблю Мисси, люблю всей душой. Но между нами, тобой и мной, существует нечто особенное. Как между близнецами. Они тоже ощущают друг друга на расстоянии. Его сердце стремительно оттаивало от ее слов, но он не смог удержаться от хмурого: – Это все твои фантазии, Дана. – Нет. – Она решительно помотала головой, и уже по тому, как яростно взметнулись в воздух приглушенно-рыжие – точь-в-точь, как у него, – волосы, он понял, что она не отступит от своего ни на йоту. – Ты слышал, что сказала мама? Она поняла, что ты наш, как только узнала о тебе. А когда увидела тебя, то не сомневалась ни секунды… – Что еще она могла сказать? – горько спросил он, глядя на мыски своих кроссовок. – Их никто не заставлял, Чарли. – Она встала и, подойдя поближе, взяла его за обе руки. – У них было трое своих детей, когда они усыновили тебя. Это кое о чем говорит, правда? Он не ответил, только громко всхлипнул и снова дал волю слезам. В них почти не осталось злости. Только горечь, обида и бесконечное одиночество человека, который впервые осознал, что всегда был, есть и будет один.4
Начало 1987-го года
– Мистер Скалли? Мистер Скалли? Чарльз? Нехотя оторвавшись от разговора, он бросил на назойливого незнакомца неприязненный взгляд. В глазах двоилось и плыло от выпитого, и никак не удавалось убрать с лица ухмылку после услышанной шутки. Кроме того, Линда Маккейн сегодня проявила к нему вполне однозначный интерес, так что ночь обещала стать весьма запоминающейся. Вот только Линда не из тех девушек, кто станет долго ждать, чтобы парень ответил ей тем же. А стало быть, сейчас совсем не время отвлекаться на болтовню с каким-то стариком. – Мистер Скалли, на два слова, – холодно произнес высокий, поджарый, скорее даже тощий мужчина в пиджаке, болтающемся на нем, как на напольной вешалке. Он развернулся и вышел из бара, даже не оглянувшись. Словно ни на секунду не усомнился, что ему подчинятся. Прохладный воздух, пропитанный парами бензина, ароматом цветущей магнолии и тем неуловимым, особенным калифорнийским запахом, показался божественно приятным после духоты бара. Он с наслаждением вдохнул, почти позабыв о том, зачем вышел наружу. И с опозданием подивился тому, что незнакомец почему-то знает его имя. Тот стоял в нескольких футах от него, скрытый тенью от покатой крыши. – Наконец-то я добрался до вас, – хриплым, срывающимся голосом произнес он. – Жаль, что вы не в том состоянии, чтобы внимательно выслушать меня. – К-кто вы? – заикаясь, спросил он. На душе вдруг стало противно и тревожно. – Реджинальд Джонс, вы не знаете меня. Узнаете, но позже. Сейчас не время. Алкоголь снова ударил в голову, а вместе с ним – раздражение и желание сделать что-нибудь по-залихватски отчаянное. – Пошел к черту! – просто сказал он, сплюнув незнакомцу под ноги, и развернулся, чтобы уйти, но мужчина бесцеремонно схватил его за ворот. – Мистер Скалли, – прошипел он, – я не задержу вас надолго. Вы все равно не поверите мне. Пока. Но я должен сказать вам кое-что важное. Сопротивление просит передать: когда окажетесь около воронки, не мешкайте. Голова с каждой минутой болела все сильнее, а пьяный задор постепенно улетучивался. Линда наверняка уже ушла с кем-нибудь другим. – Чего? – глупо переспросил он, моргая и морщась: свет от фар проезжающей мимо машины ударил ему прямо в лицо. – Когда окажетесь около воронки, не мешкайте. Вы должны стать собой. Вы должны осознать свою силу. Тогда мы будем спасены. – Ты псих или пьяный? – Он брезгливо оттолкнул от себя старика, ожидая драки, но тот стоял молча и не шевелясь, словно каменное изваяние. – У вас в кармане письмо. Прочтите его, – сказал мужчина, надвинул на голову нелепую шляпу, развернулся на каблуках потрескавшихся старомодных туфель и растворился в темноте. Он засунул руку в карман ветровки и яростно скомкал тонкий конверт.5
Конец 1987-го года
На то Рождество он впервые не поехал домой. В кампусе почти никого не осталось. Он заказал пиццу и отправился в ближайший бар. Провел ночь с такой же неприкаянной, как он, девицей, а потом, даже не спросив ее имени, выпроводил за дверь. Он долго сидел на столе, куря в распахнутое окно. Легкий ветерок слегка приподнимал и опускал измятые страницы письма. Скотч в тех местах, где он порвал его, а потом склеил (дважды), пожелтел и поистрепался на краях. Чернила под ним почти сохранили свой изначальный цвет, в отличие от остального выцветшего и местами растекшегося от случайных пятен текста. Понемногу начинало светать. Украшенные рождественскими огнями аллеи кампуса и обвешанные разноцветными гирляндами деревья переживали последний момент торжества на глазах своего единственного зрителя. Скоро темнота рассеется, и магия исчезнет. Дрожащими пальцами он взял со стола стопку с водкой и одним глотком осушил ее. Поморщившись от горечи, уткнулся в рукав рубашки. По телу пробежала дрожь. Он еще раз взглянул на письмо, выбросил недокуренную сигарету в окно и закрыл глаза. Он сам не знал, сколько просидел так – привалившись головой к стене, пытаясь собраться с силами. От напряжения руки сжались в кулаки, ногти болезненно впились в ладони, лицо побледнело. Он быстро задышал, не успевая набрать в легкие достаточно воздуха, раскрыл рот, как задыхающаяся на берегу рыба, и без чувств свалился на пол. Тяжелая стопка сама собой сдвинулась к краю стола и упала рядом с ним, разлетевшись на крупные осколки.6
1994-2000
Это был последний раз, когда он видел их вместе. Он не плакал на похоронах отца, но промозглый моросящий дождь, который ветер упрямо задувал под зонт, оставлял на его щеках следы, достаточно похожие на слезы, чтобы он выглядел в меру несчастным – сообразно моменту. Внутри была пустота, но он не переживал, зная, что все приличествующие случаю чувства обязательно придут к нему позже и в троекратном объеме. Мать улыбалась, как безумная, смотря сквозь него. Дана бросилась ему на грудь, заглядывала в глаза, словно пытаясь отыскать там что-то, но уехала, даже не простившись. Мисси криво улыбнулась, сжав его ладонь в своих. Билл крепко стиснул руку.***
Он узнал о ее исчезновении постфактум, только когда Мелисса позвонила ему, чтобы сообщить: они собираются отключить ее от аппаратов. Он отказался приехать, но попросил к телефону мать и, постаравшись вложить в свои слова всю уверенность, которая у него была, сказал: – Мама, она очнется. Маргарет швырнула трубку, но он почувствовал даже по телефону, что его фраза напугала и в то же время окрылила ее. Она звучала не как попытка успокоить или отделаться. Не как личное мнение и пустые надежды. От нее веяло уверенным предсказанием человека, знавшего будущее. Он взял билет до Вашингтона сразу после того, как услышал в трубке длинный гудок. Спустя восемь часов он уже был около ее койки и сжимал ее руку в своей, заставляя свой разум и тело каждой клеточкой, каждым нервом сфокусироваться только на ней одной. Это был первый раз, когда он смог использовать каждую из своих способностей. И это помогло, пусть даже обличье медсестры Оуэнс было не совсем тем, к чему он стремился. Тогда он впервые осознал, что начинает верить по-настоящему.***
Он был удивлен, что вообще узнал о кончине Мелиссы. Мать не стала звонить. Билл прислал короткую телеграмму на его старый адрес. Позвонила Дана. Вероятно, воспользовалась ресурсами Бюро, чтобы отыскать его. Она не скрывала слез, а в ее голосе проскальзывало что-то заискивающее: она походила на щенка, отчаянно жаждавшего ласки. Он удивился и невольно заподозрил, что между ней и ее напарником пробежала черная кошка. И только потом понял, что все дело было в чувстве вины. Она хотела индульгенции. Он сухо сказал, что не сможет приехать, выразил соболезнования и нажал на рычаг, не дослушав ее последнее предложение. Положил трубку рядом с телефоном, опасаясь, что она перезвонит, но в то же время зная: она не станет. В тот вечер он понял, что теперь ниточки обрублены – все до единой.***
За два года он не получил ни единой весточки, и это несказанно радовало: к тому моменту он знал, что его станут искать, только если очередной член семьи из тех немногих, что еще были живы, окажется на смертном одре или уже в могиле. Так и произошло. Еще одна лаконичная телеграмма от Билла, призывающая его приехать проститься с сестрой. Билл презирал, даже ненавидел его, но чувство долга в нем всегда побеждало. Он хотел приехать. Хотел снова расшевелить заржавевший механизм своего ненужного дара-проклятья и чем-то помочь. Он взял билет, упаковал сумку и встал перед зеркалом в прихожей, сжимая в руке связку ключей. Он умел делать удивительные вещи – удивительные, разрушительные вещи. Но он не умел исцелять. – Так предначертано, – громко сказал он себе. Скинул ботинки и куртку, отшвырнул сумку в сторону и заперся в ванной. Зеркало взорвалось стеклянными брызгами и осыпалось на пыльный, залитый солнцем паркет.7
2001-2002
Они перестали выходить на связь, а его жизнь шла по накатанной. Он менял места работы, квартиры и женщин в попытке не то развеять скуку, не то сбежать. Его жизнь была подчинена только одному – ожиданию. Он много – слишком много – пил и ждал. Он часто задумывался о том, почувствует ли, когда это произойдет. Будет ли этот день таким же, как остальные? Исчезнет ли он в тот самый момент, не успев даже понять, что случилось? Схлопнется ли Вселенная обратно в точку сингулярности или разлетится на нейтроны и протоны в еще одном Большом взрыве? В тот день он почувствовал что-то необычное, сидя в баре. Сердце странно сжалось и закололо. Был ли виной тому физический парадокс или слишком большое количество виски, он не знал. Но все-таки проверил через несколько дней по каналу, который давно держал открытым на этот случай. Это произошло. За столько лет он мог бы придумать детальный план, но почему-то не нашел времени. План был один – сделать так, чтобы ничего этого не случилось. И плевать на предсказания из письма. Плевать, что его собственное существование окончится в ту же секунду.***
Это началось пару месяцев спустя, когда он уже привык к мысли о том, что его жизнь, невзирая ни на что, будет и дальше идти своим чередом. Воспоминания. Они множились день ото дня, заполняя каждый пробел, каждую зияющую пустоту, как яркие цвета, магически проявляющиеся на детской водяной раскраске. Теперь он помнил свой собственный младенческий крик, вкус материнского молока, первую погремушку, счастливые глаза бабушки, склонившейся над его колыбелькой, слезы матери, ее хрипловатый напев. Эти воспоминания наконец дали ему то, чего он так отчаянно жаждал всю жизнь. Они объясняли его самого, вписывали его в контекст времени и пространства. Но не делали счастливым. Его нервная система словно бы постоянно находилась в состоянии перегрева, отчаянно сигнализируя, что не готова жить за двоих. Единственное, что могло приглушить это напряжение, – алкоголь. В какой-то момент он понял, что должен предпринять что-то прямо сейчас. Упаковал самое необходимое, засунул в нагрудный карман любимую фляжку и вылетел в Вашингтон. Только на третьей попытке подобраться поближе к ним, едва успев унести ноги, он осознал всю серьезность происходящего. Сел на первый же самолет обратно и на следующий день купил пистолет у нечистого на руку соседа по барной стойке. Обхватив пальцами опасно-холодный металл рукоятки, он понял, что впервые верит безоговорочно.8
2005
Долгие годы вялого алкоголизма давали о себе знать. Он был не в форме. Их обложили со всех сторон, и не приходилось надеяться, что он сумеет вдруг превратиться в героя боевика и обвести вокруг пальца группу вооруженных суперсолдат. Почему он не подготовился лучше? Любой издаваемый ими звук легко и беспрепятственно разносился по округе, не останавливаемый ничем, кроме голых хлипких стволов молодого дубняка. Мальчишка громко выл и хныкал. Он подхватил его на руки и понес вглубь леса. Бежать не было возможности: он не помнил дороги, поэтому тащился еле-еле, пытаясь угнаться за ощущением дежа вю. Вспоминать на шаг вперед не получалось, и, только продвинувшись чуть глубже, он понимал, что выбрал верное или напротив – ошибочное – направление. Он не увидел воронку, но каким-то шестым чувством ощутил ее близость. И лишь после этого заметил обломки: да, корабль рухнул здесь. Именно здесь он окончил свое существование, каким-то образом создав эту проклятую временную червоточину. Он усадил мальчишку на землю и прислушался. Звуки приближающихся шагов обступали их со всех сторон. Он проверил патроны. Должно хватить при условии, что получится спрятаться и отстреливать противников по одному. Но это невозможно. А значит, остается только один вариант – повторить все с самого начала. Попытаться запомнить, исправить все и в следующий раз разорвать чертову петлю. Он присел на корточки и заглянул в свои собственные перепуганные детские глаза, собираясь произнести напутственную речь. Но вдруг понял. Его единственное воспоминание – лицо мужчины прямо перед ним и его странные, непонятные слова, – внезапно обрело смысл. Он вспомнил: это было его собственное лицо. – Теперь я понимаю. Понимаю! – Он мог поклясться, что произносит эти слова впервые, но в то же время каждый слог слетал с его губ с такой же заученной легкостью, с какой говорит зазубривший свой текст актер. – Так предначертано. Все было предопределено с самого начала… Шаги прозвучали совсем близко. Он услышал щелчок: пистолет сняли с предохранителя. – Так предначертано, – повторил он, наклонился к самому уху ребенка и прошептал: – Все будет хорошо, Уильям. Он поцеловал его в лоб и со всей силы толкнул в грудь.9
2021
Эта зима длилась дольше обычного. Собственно говоря, начавшись вместе с Колонизацией, она пока не думала заканчиваться. Они зябко ежились, засунув руки в вязаных митенках в карманы тяжелых курток и пряча носы в поднятых воротниках. Воткнутую в сугроб лопату уже занесло снегом до середины черенка. Свежей могилы было бы не разглядеть, если бы не одиноко торчащая верхушка креста. – Странно, что земля мягкая, – пустым голосом сказал Малдер и закашлялся. Он не ответил. Они долго стояли молча, думая о своем, окруженные лишь воем метели. – Я мог бы сейчас быть молодым, – вдруг с горечью произнес он. – Тогда бы ты был на их стороне, – без промедления ответил Малдер. – Не могу поверить, что один и тот же я мог с равной вероятностью выбрать белое или черное. Так не бывает. – Он покачал почти полностью поседевшей головой. – Не может быть, чтобы время определяло человека. – Оно и не определило. Ты сам определил себя. – Малдер положил обветренную морщинистую руку ему на плечо. – Поэтому мы здесь. И мы победим. Малдер отвернулся, с трудом выдернул лопату из снежного плена и, опираясь на нее, сгорбившись, побрел прочь. А он присел около могилы и с нежностью провел пальцем по наспех вырезанной на деревянной табличке надписи.Дана Кэтрин Скалли 1964-2021 Ad victoriam
– Прощай, мама, – прошептал он, встал и, отряхнув со штанов снег, пошел вслед за тем, кого так и не привык называть отцом.