Сентябрь, 23-е.

Почти неслышные шаги за спиной. Еще раньше, чем прикосновение – запах. Бесчисленных городков, дороги, пыли, солнца... запах путешествий. Запах жизни. И руки, что ложатся на плечи, тоже – полны жизни, несмотря на возраст. Смуглые от солнца, с выступающими венами, сбитые и мозолистые, цепляющие дорогую ткань моей одежды. Надежные. Проверенные. Не подведут, не обманут, вытащат из любой беды. Губы касаются виска, сухие, обветренные, царапнувшие кожу. Губы, с которых не слетали упреки, несмотря ни на что. Только – при всех – уважение и подтверждение приказов. И – наедине – нежные глупости, странно звучащие от этого битого жизнью человека. До дрожи накатывает тоска по молодости, по бесконечным дорогам, по солнцу над головой, по пьянящим запахам костров и дождей. По опасности, открытому бою. По торопливым ласкам в темноте, закушенным губам, сдавленным стонам, беззвучным крикам, по замиранию в объятиях, в двух шагах от караульных, отделенных лишь ненадежной и тонкой преградой стены палатки, без сомнения, слышащих все... - Ты вернулся. – Не вопрос, это было бы глупо. Констатация факта. И потому раздается довольный смешок. - Конечно. Разве я мог не вернуться в этот день? Я усмехаюсь. - Прошло тридцать лет. - В самом деле? Я поднимаюсь, и оборачиваюсь неспешно, прекрасно зная, что ты сейчас посмеиваешься, глядя на меня все такими же пронзительно-зелеными глазами, только челка из золотой стала серой, словно присыпана мукой. - Не совсем, - поправляю я себя. – Тридцать... - ...шесть. Ты усмехаешься. Мы оба одиноки уже, наши жены, к счастью, нас покинули, и свет снисходительно относится к моему к тебе вниманию, считая его проявлением стариковской сентиментальности. Чертов Алава все знает, разумеется, но благоразумно помалкивает. Полагаю, Харпер тоже в курсе истинного положения дел. Но какое это имеет значение сейчас? - Останешься? Я каждый раз задаю тебе этот вопрос. У тебя ферма в Нормандии, женщина, сын. У меня – политика, сыновья, вьющиеся вокруг дамы, желающие стать новой герцогиней. Я уже более, чем немолод. Как и ты. Свою молодость мы растратили в Испании. Да полноте, растратили ли? Я ведь счастлив, что оно было. Никак иначе это не было бы возможно. Ни для меня, ни для тебя. Ты задумываешься. Или делаешь вид. Я жду, как всегда, отрицательного покачивания головой. Ты молчишь... - Староват я уже каждый год ездить до Лондона, - вздыхаешь ты, и у меня невольно обрывается сердце. Все? Ты приехал в последний раз? Ты отпускаешь меня из своих неловких объятий. Достаешь из-под плаща и ставишь на стол бутылочку бренди. Как всегда. Я не решаюсь повторить вопрос, хоть и не в моих правилах позволять не отвечать. Сколько нам еще осталось? Я чувствую, что слабею и становлюсь неловок. Это втайне сводит меня с ума, хоть я и старательно делаю вид, что я прежний, но, боюсь, это уже даже выглядит смешно. Ты... Я касаюсь твоей морщинистой щеки. Я помню твою кожу гладкой и упругой... - У тебя глаза совсем прежние, Артур, - тихо говоришь ты. Целуешь мои пальцы. И добавляешь, не отводя взгляда от моих глаз. – И где ты меня поселишь? Надеюсь, недалеко от своей спальни? Я всегда хотел засыпать и просыпаться рядом с тобой. Наверное, у меня сейчас очень изумленный вид, потому что ты смеешься негромко, не отпуская моей руки. - Я приехал, чтобы остаться. Если ты все еще предлагаешь, конечно. – Склоняешь голову набок, щуришься привычно. Мне кажется, что происходит чудо – что еще миг, и мы снова станем с тобой молодыми и бесшабашными, и тогда я пошлю к черту все и всех, увезу тебя куда-нибудь подальше, спрятав, как дракон свои сокровища. Но нет, в мире нет места чудесам такого рода. Что ж... все равно у нас остается еще несколько лет. На столе тихо догорает свеча, от нее осталось не больше одной десятой части, но пусть. Мы сидим рядом. Я смотрю на огонь, не отпуская твоей руки. Никто не решается нас тревожить в этот день, я когда-то жестко выучил этому слуг. Сегодня мой вечер для прошлого, неожиданно ставший началом чему-то новому. Вечер двадцать третьего сентября.