*
Она помнит, конечно. Ее схватили на темной улице, затащили в карету и, силой удерживая, увезли куда-то – недалеко, в один из мрачных, затерянных между домов закутков, где никого нет и никто не услышит крики. Помнит жадные руки, шарящие по платью, сминающие, рвущие дорогую ткань, помнит, как звенели рассыпавшиеся по полу кареты бусины из ее колье. И помнит, как отбивалась – яростно, подобно тигрице, царапалась и кусалась, пиналась, путаясь ногами в шуршащих юбках; ее похититель не ожидал такого отпора – еще бы, считается, что куртизанка готова лечь с любым, кто заявит права, но у Летиции есть тот, кому она это право вручила, и других ей не нужно – в этот момент она с кристальной ясностью это поняла. И когда ее пальцы, согнутые подобно птичьим когтям, наталкиваются на что-то, напоминающее рукоять, – она не медлит. А потом она бежит. Бежит, и эхо от стука ее каблуков разносится, кажется, на весь город, как и стук ее сердца, и она не знает, куда бежит – в висках стучит лишь главное: домой. И хотя у нее уже давно нет дома и нет семьи, будто никогда и не было – ноги несут ее сами. Пока она не видит глаза Иларио и не понимает вдруг: дом – это здесь.*
Она не плачет. Ее трясет в лихорадке, пальцы не могут удержать бокал, зубы стучат по стеклянной стенке, но она не плачет. Она говорит и говорит, и ее тон ломается, переходя с истеричного на заигрывающий за мгновение – будто сквозь маску, сквозь многослойный грим проступает она сама, настоящая. Иларио сидит напротив и слушает, хмурясь, и только когда она замолкает – протягивает руку и аккуратно забирает у нее что-то. Что-то, что она все это время стискивала в пальцах, помимо бокала. Летиция опускает взгляд и с растерянным удивлением наблюдает, как Иларио забирает у нее окровавленный кинжал. Он рассматривает рукоять, и лицо у него страшное. – Это кинжал Витторио, – произносит он, и Летиции перестает хватать воздуха. Она думала, что боялась до этого, – она ошибалась. Потому что настоящий страх сковывает ее сейчас. Страшно увидеть его глаза, страшно услышать приговор и понять, что и здесь, в единственном месте, которое она по нелепой случайности посчитала домом, ей не помогут. Ведь она куртизанка. И таких, как она, на любом приеме десятки – только позови. Глаз своего покровителя она так и не видит – резким движением перехватив кинжал, Иларио поднимается из кресла и размашистым шагом уходит из комнаты. Летиция провожает его больным взглядом, и ей кажется, что вот эта напряженная прямая спина и будет последним, что она увидит в этом доме. Но затем ей на плечи ложатся тонкие руки, и Летиция опускает голову, прикрывая глаза. – Пойдем, милая, – негромко говорит над ее головой Валерия. – Не будем мешать мужчинам решать проблему. Летиция хмурится, сводя тонкие брови к переносице, и, вскинув голову, оборачивается. Валерия смотрит на нее сквозь вуаль по-доброму и тепло. – Ты думаешь?.. – Голос у Летиции дрожит, и она тяжело сглатывает. Валерия качает головой, и вуаль качается следом, отбрасывая тени на ее лицо. – Верь ему, – говорит она и протягивает руки, предлагая ей помощь. Летиция мгновение колеблется и принимает в конце концов предложение, но вместо того, чтобы уйти, укрывается в объятиях этой невероятной женщины и тихо дрожит.*
С Валерией Николетти, женой ее покровителя и ведьмой Сорте, Летиция познакомилась значительно позже. И она помнит – черную ажурную вуаль, сквозь которую завораживающе блестели глаза, закрытое строгое платье, скромно сложенные руки; помнит и свои первые мысли – ей кажется, она понимает, почему Иларио выбрал себе в куртизанки именно ее. Они с Валерией совсем не похожи: Летиция, если вдуматься, воплощение легкости, молодости, того, к чему так стремятся мужчины за пятьдесят; Валерия же – сама строгость и сама устойчивость, жена и мать, которая всегда стоит за спиной своего мужа и помогает ему, если нужно. Глядя на нее, Летиция впервые почувствовала смутную вину, хотя никогда раньше перед женами своих любовников не винилась – у каждого свое место под солнцем, и ей оно досталось таким. Но тогда отбросить это чувство оказалось не так легко. Она помнит, как впервые увидела Валерию без вуали – тогда Иларио впервые посадил свою куртизанку за обеденный стол со всей семьей, и Валерия вышла к обеду с открытым лицом. Летицию поразила ее спокойная, немолодая уже, но все еще притягивающая взгляд красота, мягкий, мудрый взгляд ее глаз. И Летиция до сих пор помнит вдруг вспыхнувшую к покровителю неприязнь – как можно ею пренебрегать?.. И еще она помнит – но об этом Иларио не стоит знать – как, не совладав однажды с желанием, коснулась губами этих строгих губ, будто игриво. И помнит, с какой готовностью они ей ответили.*
Валерия помогает ей оттереть от рук кровь и переодеться – сама, вместо служанок, туго затягивает корсет, словно зная: именно это, привычное давление поможет Летиции держать себя. А затем сажает в кресло напротив, а сама, опустившись за столик, достает колоду карт. Карты мелькают в умелых руках – рубашкой вверх, рубашкой вниз; улыбаются с них короли и дамы, чарующе смотрят валеты, подмигивают шуты. Летицию завораживает это кружение, и она смотрит, не отрываясь, хотя ничего не понимает в раскладах. Иногда ей хочется, хочется понимать – может быть, для того только, чтобы знать, как сложится ее судьба, и не мучиться мыслями и догадками, не жить одним днем подобно мотыльку; а может – чтобы стать еще ближе к женщине, которая не держит на нее зла, несмотря ни на что. – Все будет хорошо, милая, – улыбается Валерия, не отрываясь от карт. Летиция слабо улыбается в ответ. – Мы не позволим, чтобы было иначе. И эти слова заставляют Летицию вздрогнуть. Не от страха – она давно не боится ведьму, какой бы страшной ее ни рисовали несведущие; а от понимания – это для нее Валерия делает сейчас расклад. Горло перехватывает, и Летиция спрашивает раньше, чем может себя остановить – слишком давно ее это мучает: – Зачем? – сипло, почти неслышно. Сколько раз она повторяла себе этот вопрос в ночи – зачем? Зачем Иларио привел ее в дом, зачем познакомил с семьей и оставил здесь жить, зачем Валерия так к ней добра? Зачем? Чем она заслужила?.. Валерия улыбается, и когда она поднимает взгляд, Летиция вдруг замечает, насколько зеленые – совсем молодые – ее глаза. – Потому что Иларио любит тебя, милая, – говорит она просто. – Я люблю. Ты – наша семья. И Летиция наконец плачет.*
Утром, солнечным, политым росой, когда все ночные страхи и кошмары, кажется, остаются позади, в дом Николетти приходит ищейка. – Сегодня утром ваш друг синьор Куарта был обнаружен убитым, – говорит он, и Иларио проводит рукой по лицу в жесте приличной месту и времени печали. Летиция, присутствующая здесь же, скорбно опускает голову, не позволяя дрожать губам и рукам. Она не боится больше – нет. Только не в этом доме. – Кто это сделал? –спрашивает Иларио, и ищейка вынимает из-за пазухи конверт. – Мы обнаружили это в доме возницы синьора Куарта, – говорит он, и Летиция знает, что в бумагу завернуто – кинжал. Тот самый, с узнаваемой рукоятью, который Иларио вчера унес с собой. Ее сердце дрожит, но губы улыбаются, когда ищейка бросает на нее взгляд. И то, что он улыбается в ответ, будто не замечая неуместность этой улыбки, внезапно не кажется Летиции заслугой исключительно ее очарования. Иларио хмурится, замечая их переглядывания, и ищейка быстро возвращается к делу. – Если вы не против, синьор, мне бы хотелось уточнить некоторые детали относительно этого кинжала, – просит он, и Иларио делает широкий жест, приглашая его присесть. «Я буду приглядывать за тобой, милая», – сказала вчера Валерия, приглаживая волосы Летиции мягкой рукой. И слушая разговор покровителя с ищейкой, Летиция впервые в жизни чувствует этот оберегающий взгляд.