I
22 ноября 2019 г. в 12:00
— Доброй ночи, брат Дариус. Сегодня был тяжелый день… Встретимся на утренней мессе.
— Господь да пребудет с тобой, брат Адриан. И тебе доброй ночи. Светлой ночи…
Ученик почтительно склонился и вышел из маленькой полутемной комнаты, освещенной лишь огнем лампады, бесшумно затворив за собой тяжелую дубовую дверь.
Учитель прикрыл глаза, перебирая длинные четки. Темная келья, распятый Христос над сбитой из простых досок кроватью, запах ладана, гробовая тишина и, в то же время, непрерывный гул в голове… Усилием воли заставляя себя оставаться коленопреклоненным на холодном каменном полу, монах беззвучно шептал единственную молитву, на которую еще был способен. « Господи, помилуй меня, грешного… Отец, защити меня от всякого зла…».
Причина, по которой десять лет назад этот человек решил посвятить всего себя служению Богу, была лишь одна — Знание. Шестнадцатилетний юноша искренне верил тогда, что любящий Отец даст ему понимание Истины, научит жить в любви с ближними своими и покажет ему суть вещей и смысл теперешнего устроения мира.
А мир этот был жесток… Люди впали в страшные грехи — блуд, убийства, воровство и богохульство были повсюду. Шел 1309 год от Рождества Христова, а мир, казалось, уже падал во Тьму. Крестовые походы против еретиков лишь распаляли гнев простого народа, ничего не смыслящего в делах власти, истинного знания и Престола. Все чаще в отдаленных от больших городов поселениях, где ересь катаров успевала прочно укорениться, стоило только бросить горсть семян, нередки стали случаи одержимости. Множество девушек и юношей, даже детей, расплачивались своими душами за проповедничество ереси, а тела их становились вместилищем для темных сил, которых они же сами и призывали во время своих богохульных служений и проповедей. Дети Тьмы говорили через них голосами Ада, и голоса эти были настолько страшны, что многие, услышав их, лишались рассудка и совершали грех против Духа Божьего — они собственноручно заканчивали свою жизнь на земле.
Брат Адриан отчаянно молил Бога, чтобы тот дал ему знак, как очистить души людей от зла, их тела — от грехов и помочь им добраться до врат в Царствие Божие. Ибо, не хлебом единым и плотскими радостями жив человек, но верой, надеждой и любовью. Любовью к ближнему своему и к Отцу, который милосерден и чист.
Всеведущий и всепрощающий. Эти слова прочно закрепились в его проповедях к обезумевшему народу. Он говорил о прощении каждому, встречавшемуся на его пути еретику. Обещал прощение за искреннее покаяние и признание своих грехов. Он говорил, что Бог всемилостив, потому человеку достаточно лишь открыть душу свою, впустить туда Бога, и будет он очищен и спасен… Но все это было ложью. Не было никакого Бога в тех застенках, куда к нему приводили несчастных изможденных людей. Не было никакой любви в методичных допросах, которые могли продолжаться по несколько дней, с перерывами лишь на сон и молитву. Не было никакой надежды для тех, кто попадал в сети, лихо расставленные по всем углам недоброжелателями, соседями и даже собственными родными. И не было никакой веры. Она загорелась, словно сухая трава, с первой каплей крови на рукавах его монашеской рясы. После, когда ту женщину вели на костер, в очищающем огне, давясь запахами жженой плоти и оглохнув от истошных криков, вера сгорела дотла.
Он просил Знаний о мире, но не узнал ничего, кроме продажности, лжесвидетельствования и ереси. Ересь, как оказалось, была повсюду, даже в умах его братьев. Это была не ересь катаров, нет. Но что может быть хуже, чем человек, знакомый со святыми книгами и законами, который ставит себя выше Бога, и вершит справедливый, по своему усмотрению, суд?
Он хотел нести любовь ближнему своему, но не увидел в ответ ничего, кроме животного страха, боли и страданий. В иных же он видел лишь похоть и разврат, намеренно используемые обвиняемыми ради получения индульгенции. Полного прощения их прегрешений на земле. Они были готовы платить телом и «знаниями» о ближних своих — родителях, супругах, даже детях. Тех, кого они должны были любить, но готовы были так безбожно предать.
Он ждал слова Божьего. Хотя бы одного знака, чтобы продолжать верить. Брат Адриан не мог смотреть, как служители Ордена, Церкви и Престола искажают истину, написанную в священных книгах, в угоду собственным прихотям, материальным благам и власти на земле. Он ждал, когда же их настигнет кара всевидящего Отца. Грянет гром, с небес сойдут ангелы, и начнется Великий Суд. Но Отец ничего не видел. Кара не настигла безумцев, окропляющих землю кровью невинных, будто освященной водой.
Сегодня был тяжелый день. Четыре допроса. Один фанатик, двое невиновных, но осужденных и ребенок. Мальчик лет семи, обвиненный в ереси за то, что пытался отварами трав вылечить свою безнадежно больную мать. В его глазах не было страха, не было там и презрения. Когда его уводили обратно в камеру, уже у самой двери цепи, сковывающие тоненькие руки и ноги, дрогнули, мелодично зазвенев — он обернулся. Застыл на секунду, пристально глядя в глаза инквизитора, и вдруг его лицо озарила безмятежная улыбка. Такая бывает только у мучеников, осужденных на смерть. Наверное, он в тот момент тоже пытался говорить с Богом. Но мальчика никто не услышал. Улыбка померкла, он весь сгорбился, как дряхлый старик. И прошептал куда-то в пустоту: «Мир тебе, брат. Найди то, что ищешь…».
Оставшись один, брат Адриан долго не мог даже просто пошевелиться, настолько сильно его потрясли слова мальчика. Он знал что-то, выходящее за грань этой пыточной, опостылевшего города, понимания лучших ученых умов, с усердием вносящих правки в трактовку Священного Писания. Или, все это было игрой воображения — и мелодичный звон цепей, и взгляд, глубокий и слишком серьезный для ребенка, и слова, так запавшие в душу, как будто он знал?.. Знал, что и сам инквизитор уже не верит. Но не сказал. Не обвинил ни в чем.
День был тяжелым…
Инквизитор не заметил, как начала затухать лампада и померк лик Распятого Христа, он полностью погрузился в свои мысли. Четки уже давно были отброшены в сторону. Только гул чужих голосов в голове и собственное тяжелое дыхание. Он стоял у грани в своем сознании. Поверить, что все это — провидение Бога, что грешники должны гореть на кострах, а его задача — видеть их прогнившие во грехе души и искоренять эту ересь? Или же, смириться с собственной слабостью, достать нож для разрезания писем от легатов Святого Престола и полоснуть им по горлу, там, где мерно отсчитывается ритм его жизни.
Он очень устал. И он никогда не узнает Истину.
-Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам… — негромко продекламировал от двери молодой, с легкой хрипотцой, голос.
— Что? — монах резко вскочил с пола, ударяясь плечом о край кровати, и в ужасе пополз назад, к стене, где висело распятие, — Кто ты? — инквизитор тщетно всматривался в темноту, пытаясь разглядеть очертания незваного гостя. Он точно знал, что никто не открывал дверь последние пару часов, после того, как от него вышел ученик.
— Подумай… Не сам ли ты искал меня во Тьме, разуверившись и желая получить ответы? Не ты ли стучал в мою дверь, когда отчаялся услышать своего Бога? Ты просил о многом, и я пришел.
Рой голосов затих, словно кто-то просто очистил от них его разум. Воцарилось молчание.
Брат Адриан начал лихорадочно ощупывать камни вокруг, ведь где-то рядом должна быть Библия, единственное, что унимало горечь от неполученных в Ордене и в молитвах ответов и единственное, что могло спасти его душу. Вывернутым сейчас наизнанку разумом инквизитор понимал, что в мир, который он так берег для общения только с Богом, ворвалось иное создание. Наполненное холодом, тьмой и … знанием. Оно видело его душу, а в этой душе, в самых потаенных ее уголках, он действительно настолько отчаялся в своих поисках, что готов был обратиться к любой силе, которая смогла бы расставить все по местам. Ему стало бы легче. Ему указали бы настоящее место в жизни, а не фанатичный идеал, в который он уже давно не верил. Но теперь Адриан боялся. Страх липкой стеной поднимался между ним и тем, кто мог дать все, о чем остальным оставалось только мечтать.
— Так почему же ты теперь молчишь, вцепившись в бесполезные клочки бумаги? — усмехнулся голос уже совсем рядом, — Или ты готов просто отступить? Так, как обычно и поступают люди?
— Ты — демон, — прошептал инквизитор, сглатывая подступивший к горлу комок, — Оставь меня…не искушай.
— Какие интересные познания, дорогой брат. Да ты лжец искуснее, чем все епископы Рима, — откровенно рассмеялся тот в ответ, — Я и не думал искушать тебя. Ты сам, добровольно отступил от всех своих убеждений. Сам отрекся от своего Бога.
— Не говори так! Я верю, что Отец слышит меня, — брат Адриан пытался вспомнить хотя бы одну молитву, но ничего не выходило. Он старался снова и снова, пока его разум не обессилел окончательно, и там осталась лишь пустота.
— Вот видишь. Он не слышит. И не видит. Он просто не смотрит на вас, потому что ему давно наплевать, — голос теперь медленно, нараспев растягивал слова, наслаждаясь замешательством монаха, — Иначе, разве позволил бы твой любящий Отец, чтобы я поступил с тобой так?
Смертельный холод пробрался под рясу монаха, заставляя сжиматься от ужаса и…желания. Тот, кто сейчас играл с его телом, имел вполне определенные намерения. Когда в последний раз инквизитор был с женщиной? Уже и не вспомнить. Это было в прошлой жизни, далеко отсюда. Но существо, которое находилось сейчас рядом, было явно не противоположного пола. Демон был мужчиной. Мужеложство. Смертный грех. Содом и Гоморра. Цитаты из Библии проносились в воспаленном мозгу и тут же исчезали. Он пытался зацепиться за что-то, но не мог. Теперь его разум воспринимал только три вещи — интерес, который проявлял к нему демон, собственное абсолютно противоестественное желание и жажду знаний. Только она никуда не исчезла, а становилась все сильнее, с каждым прикосновением, с каждым стоном, срывающемся с его пересохших губ.
Внезапно все прекратилось. Адриан не смог сдержаться и глухо застонал, мысленно проклиная самого себя и искусителя. Тело требовало разрядки и теперь абсолютно не подчинялось разуму.
— Достаточно, — голос уже находился в отдалении, — Я просто показал тебе, насколько ты нужен Богу, которого так любишь. Все еще жаждешь Знаний?
— Да… дьявол… да…— инквизитор впервые за последние десять лет совершил грех Онана, и теперь с неприкрытым безумием рассматривал свою руку в белесых подтеках, пытаясь восстановить дыхание.
— Хм… Я не дьявол, но мне абсолютно все равно, как ты будешь называть меня, — продолжил голос, — Мне нужно твое тело, пока мы не найдем мне новое. После я расскажу тебе все, чему научился за сотни веков своей жизни.
— Зачем тебе это нужно? — только и смог ответить обессиленный и заклейменный прикосновением демона инквизитор.
— Мне стало скучно, — просто и безэмоционально сказал тот, — Так почему бы не повеселиться с пользой для нас обоих?
Через несколько минут дверь кельи отворилась. На пороге стоял шатающийся брат Адриан. Казалось, он обессилел от беспрерывного моления. Монах, проходящий в это время по коридору, подошел ближе, участливо подал ему руку и уже хотел помочь добраться до кровати, свободной рукой шире отворяя дверь.
— Слава Господу, брат, что я заметил тебя! — воскликнул монах, — Ты мог бы упасть и разбиться о пол!
Рука инквизитора внезапно затвердела и стальной хваткой переместилась на горло несостоявшегося спасителя.
— Здесь больше нет Бога, — хрипло рассмеялся чужой голос, — И теперь вы все ответите мне за свою ложь.
Хрустнули кости. На пол грузно опустилось мертвое теперь тело. Инквизитор перешагнул через него и двинулся вглубь темного коридора. Туда, где виднелся Свет.