Любовь

В какой-то момент Акаши понимает — Любовь рядом с ним была всегда. У его Любви непростой характер, иногда удивительно-покладистый и почти ванильный, что порой сводит зубы, а иногда — натуральный скалистый обрыв, под которым вечно бушует смертельный прилив; и не знаешь, что из двух вариантов предпочтительнее. У его Любви непослушные голубые вихры, каждое утро после пробуждения больше напоминающие пресловутое воронье гнездо, и нереальные-глубокие-спокойные-какие-только-могут-быть лазурные глаза, которые будет настоящим кощунством сравнить с обычным небом или чистыми океаническими волнами. У его Любви до невозможного мягкие руки с тонкими пальцами, что порой с неведомой силой могут сжать его собственные в простом желании быть ближе. У его Любви голос обманчиво-нейтральный, успокаивающий, но искрящий просто фонтаном никому неизведанных эмоций, которые читать может только Акаши — и это ещё какой повод гордиться подобным доверием. У его Любви имя — Куроко Тецуя, и Акаши не может представить на его месте кого-то другого. С Куроко непросто. Акаши знает его больше десяти лет, и чего только между ними за это время не происходило. Весёлые будни в начальной школе, когда ещё не понимаешь, как с человеком можно ссориться, если между вами полное взаимопонимание; игривое соперничество, не перерастающее во что-то большее, в средней школе — причины порой были до абсурда банальны; первые серьёзные драки в старшей школе — оказывается, во мнениях можно не сходиться, доходя в лучшем случае только до синяка на коленке и фингала под глазом. Первый настоящий поцелуй на выпускном во внутреннем дворе школы — сложно стало отрицать взаимную симпатию, которую раньше так легко было списать на ревность из-за переключения внимания на кого-то постороннего. Попытки в отношения в стенах университета — поступали в один ВУЗ, только на разные факультеты, и большой сложностью было подстроиться под чужой график. Настоящие ссоры на почве всё той же ревности или повседневных мелочей. Расставания, новые отношения — уже не друг с другом, но на виду, чтобы второй видел и кусал локти от досады. Пылкие признания — тайком, пока не видят так и не состоявшиеся вторые половинки. Снова ссоры, снова расставания. Совместное, осознанное решение остановиться и перестать трепать друг другу нервы — ближе к концу учёбы, когда сил бегать друг от друга уже не остаётся. Акаши ценит каждый момент их прожитой жизни. Безумно дорожит этими моментами, и если бы их можно было складывать в отдельную коробку, как памятные вещи или фотографии — обязательно бы такой обзавёлся, лишь бы спрятать их от посторонних глаз и любоваться-любоваться-любоваться, позволяя их видеть лишь Куроко как одному из действующих лиц. После выпуска было не легче. Родители Акаши были категорически против, прямым текстом грозя отказаться от сына и лишить его наследства. Родители Куроко тоже не были особо рады — не так яро, конечно, но и должной радости в них не было ни грамма. Смириться с этим оказалось не так уж и легко — Акаши прекрасно помнит, как ломало Куроко после каждой встречи с матерью или разговора с отцом. Помнит, какими пустыми были любимые голубые глазищи, обычно всегда сияющие чем-то живым. Естественно, со временем давление со стороны старшего поколения сошло на нет, но постоянным напоминанием всё так же висело над ними — как дамоклов меч над шеей неугодных. Относительная стабильность пришла только к тридцати годам. Устоявшийся образ жизни, постоянная работа (в какие-то моменты нелюбимая), наладившиеся отношения c близкими, новый круг общения. Куроко называл это взрослой жизнью — когда уже нет смысла так сильно куда-то торопиться и делать что-то впопыхах, на нетрезвую голову. Акаши был с ним согласен — ему эта стабильность нравилась. Нравилось просыпаться в одной кровати, урывая минуты чужого сна за никогда не надоедающим разглядыванием чужого лица. Нравилось осторожно касаться по-детски мягкой кожи щёк, невесомо оглаживая и стараясь не разбудить. Нравилось готовить кофе, чтобы потом запахом раздразнить и заставить встать с постели; Куроко оказался тем ещё любителем крепкого чёрного кофе, мог порой часами зависать на кухне, уставившись на открывающийся из большого окна вид, и Акаши никогда не отказывал себе составить ему компанию в этом нетрудном деле. Нравилось провожать на работу и встречать с неё, и получать то же самое в ответ. Нравилось проводить вечера перед телевизором, бездумно листая каналы и не зная, на чём остановиться. Нравилось урывать с родных губ короткие поцелуи при встречах и прощаниях; более длинные, глубокие и чувственные — наедине, до судорог в пальцах сжимая рубашку на спине. Нравилось слушать собственное имя, срывающееся спокойным и размеренным голосом днём и просящим, томным — ночью. Нравилось дарить всё и получать столько же взамен. С Куроко до сих пор непросто, и Акаши знает, что и ему с ним тоже далеко не сахарно. Они всё так же ругаются, иной раз едва ли не разбивая посуду, как в самом последнем любовном романе. Они не сходятся во мнениях, обижаются друг на друга — по-детски, до надутых губ и ухода в разные комнаты. Однако, каждый раз привычно сидя напротив окна и часами растягивая по одной несчастной кружке кофе на каждого, Акаши ловит полную спокойствия улыбку Куроко, чувствует тепло чужого тела рядом и понимает что никогда и ни на что свою Любовь не променяет.