***
Он его совсем не щадил. Бил сильно. Сильно, но аккуратно, если так вообще можно сказать в данной ситуации, чтобы ничего ему не сломать. Знал, что найти врача будет сложно, если в принципе возможно. Знал, что Хиггс никогда не сможет ему ответить, что над слабыми издеваться легко, а потому продолжал показывать, кто здесь главный. И Хиггс действительно не отвечал, свернувшись на полу и покорно принимая удары. Он знал, что так будет, но оставить свои попытки наладить связь с внешним миром не мог. Не мог сопротивляться тому, чего так просит душа. Но они две карты разной масти. Хиггс — ребёнок, жаждущий свободы, и он, взрослый, совершенно не желающий заходить дальше уже изученных границ. Поначалу, он даже не считал это неправильным. Кроме него у Хиггса больше никого не было. А боль... Боль — это не страшно. Это можно выдержать. Он просто хотел его защитить. Он так проявлял свою любовь. И Хиггс тоже проявил свою любовь к нему. Он проявил свою любовь к нему, когда его тонкие, мертвенно-ледяные пальцы сомкнулись на его шее, сжимая её до хруста.***
Хиггс на практике уяснил, что существует много способов сделать человеку больно. Он знал, как это легко, он слышал сотни криков агонии и просьб остановиться. Делов-то — найти болевую точку и давить до тех пор, пока человек не сломается. Так что пусть Сэм ударит его в два раза сильнее за то, что он пытался подсунуть ту чёртову бомбу. Пусть оставит тёмные кровоподтёки, которые не сойдут вовек за то, что сделал с Амелией. Пусть выбьет ему все зубы за то, что вытолкнул Фрэджайл под темпоральный дождь. И пусть переломает все пальцы до единого за то, что стрелял в Лу. Пусть сделает с ним что душе угодно, если, конечно, духу хватит. Сейчас это уже неважно, да и если честно, никогда не было важно. Его тело, его плоть, кровь и кости, последнее что служило связью между этим миром и той стороной, и так уже развалилось на части. Можно ли было сломать его ещё больше? Это уж вряд ли. Физическая боль была для него смешна. А эта боль... О, она совсем другого порядка. Пусть Хиггс и не любил человеческую оболочку за её хрупкость и слабость, одного он просто не мог не признать — тело можно вылечить. Синяки постепенно сойдут, вывих можно вправить, а сломанные кости в итоге срастутся. Всё пройдёт. А вот для души лекарства нет. Хиггс всегда находил это весьма забавным. При Выходе Смерти он не потерял ничего, потому что с самого начала у него ничего и не было, кроме необъятного, тяжёлого одиночества. Его вечный кошмар, не позволяющий сомкнуть глаз по ночам. Его вечное горе, сломившее настолько сильно, что вряд ли Хиггс когда-нибудь смог бы вылечиться. За золотой маской безжалостного лидера террористов скрывался обычный человек, которому хотелось упасть на колени и молить, чтобы кто-нибудь отвёл его домой, которого у него на самом деле никогда не было. Хотелось забиться в самый дальний угол и спрятаться, лишь бы ничего больше не чувствовать. А самое главное, хотелось сбежать. И плевать, если его назовут слабаком, плевать если назовут трусом. Если бы у него была хотя бы одна возможность, хотя бы один шанс сбежать от самого себя — он бы бежал, не думая ни о чём. Хиггс перестал считать тяжёлые удары Сэма, а сам бил в ответ лишь изредка, даже не пытаясь попасть или сделать больно. Все эти пустые угрозы, призывы существ с той стороны всегда были не больше, чем простой игрой в кошки-мышки с Сэмом. И игра, в которой, как он сам думал, Хиггс установил правила, была заведомо для него проиграна. Ох, великое предназначение? Частичка бога? Теперь это лишь глупая сказка для не шибко умных детей. Идиотское имя для идиота. Каким же он был дураком. — Когда ты... наконец сдохнешь... — Едва слышно, сам не понимая зачем, ядовито выплюнул Хиггс. Прозвучало скорее жалко, чем хоть каплю устрашающе. Сэм, в очередной раз занеся руку для удара, внезапно останавливается в нескольких сантиметрах от лица Хиггса. Крепко хватает его за плащ, грубо встряхивает, заставляя выпрямиться и смотреть прямо ему в лицо. — А ты держался молодцом с самого начала. Дешёвый выпендрёж и бесконечные философские разговоры... — В усталом, хриплом голосе Сэма не было абсолютно ничего, что Хиггс ожидал в нём услышать. Ни злости, ни гнева, ни даже насмешки. — Хренов актёр. Знаешь ли, эту грусть в твоих глазах не скрыть ничем. Хиггс застыл. Всего на несколько секунд, наверное, но для него они были вечностью. Будто кто-то щёлкнул переключатель. Он улыбнулся, чувствуя отвратительный железный привкус крови и то, как она медленно стекает по его подбородку, а затем рассмеялся. Впервые за такой долгий срок абсолютно искренне. — Значит, это было так очевидно. Нужен был ещё всего один удар для того, чтобы Хиггс упал перед Сэмом на лопатки.