… je me raconte des histoires, pour m'endormir, pour endormir ma peine, et pour sourire. J'ai des conversations imaginaires avec des gens qui ne sont pas sur la terre…
Твой первый подиум, приятель. Это было мощно. Это то, что я сказал. Я так тобой горжусь. Ты сделал практически невозможное. Пьер, ты… удивительный, невероятный, просто умопомрачительный… А это то, что я хотел сказать. Но приходится выбирать выражения. Почему-то я не всегда позволяю себе сказать всё. Простые слова дружеской поддержки могут показаться чем-то большим, если я их буду говорить тебе. Ты ведь всё поймёшь… Ставки слишком высоки. Ведь… кто я такой по сути? Крёстный отец, который собрал нашу банду, который не может показать свою слабость к кому-то, или скорее Д’Артаньян со своими мушкетёрами-гонщиками. И одного мы потеряли в бою… Я помню тот вечер. Ты не мог остановиться плакать, хотя никто не заметил этого потом, даже когда ты был так непривычно спокоен на следующее утро. Я вспоминаю всё это, как сон наяву. Так же, как и свой неспокойный сон четыре года назад, и ещё позже. Когда я содрогался в плаче на твоих коленях. Казалось, я всегда был более чувствительным. Но в один момент и тебя выбило из колеи. Когда ты появился у моего номера, я через минуту уже потерял счёт своим вопросам, возникшим в тот момент. Если честно, я и не видел смысла на них отвечать. Как только наши взгляды встретились, ты сразу беззвучно дал понять, почему пришёл. Мне показалось, что в тебе что-то порвалось, какая-то тонкая нить, державшая тебя столько времени, и вот она тонким щелчком треснула, и из твоих глаз ливнем полились слёзы. Ты — зрелище завораживающе красивое, но тогда смотреть на эти прекрасные глаза, наполненные слезами, было невыносимо больно. Часть кристальной синевы исчезала, скатываясь по щекам вместе со слезами. Цунами, которое бросилось на тебя перламутровой лазурной убийственной волной. Я не смог сдержать и свои слёзы. Ты упал в мои объятия и рыдал, рыдал, рыдал. Содрогался, вздыхая и всхлипывая, положив голову мне на ноги и крепко прижимаясь к моему торсу, пока я сидел и смотрел куда-то вверх, запрокинув голову. Так меньше заметно, что я плакал. Слёзы, горячие капельки, сбегали по вискам и терялись в волосах. Я потерял ощущение времени. До сих пор не знаю, сколько тогда прошло. За окном уже стемнело, только на горизонте светлой полосой солнце обозначило границы территории, на которую ночи не позволено ещё заходить. Твоё дыхание выровнялось, моя рука мирно покоилась на твоей спине и вздымалась в такт твоим вдохам. Но они были ещё тяжелыми. Я провёл ладонью по твоим лопаткам, пояснице, отчаянно надеясь, что это ещё немного тебя успокоит. Я так хочу, чтобы тебе стало легче. Даже когда сам справляешься. Ты ведь так силён. Я чувствую это. Во всех смыслах: и тогда, гладя твою спину через ткань футболки, и всегда, всю свою сознательную жизнь, идя за тобой следом. Всё, что ты делаешь, как относишься ко всему и всем, как воспринимаешь то, что происходит — всё это восхищает меня. Я без сил упал на кровать; нога чуть колыхнулась и я почувствовал, что джинсы на коленях насквозь мокрые. О тебе часто говорят вокруг, но что они знают, Пьер? Кто знает тебя лучше, чем я? И ты знаешь меня лучше, чем кто угодно. Даже лучше, чем я. А я перестал узнавать себя в последнее время. Но когда я с тобой, я — снова я, тот самый Шарли, а ты — monsieur Пьер. Я клянусь сохранить все эти воспоминания навсегда. Je suis ton monsieur pour toujours.* И более горячими, чем слёзы, были только прикосновения твоих губ. Твои поцелуи на щеках. Ты изо всех сил пытался успокоить меня всякий раз, когда всё шло не так. Но когда мы теряли кого-то, когда тебе было так же невыносимо плохо, ты без лишних слов и действий просто был рядом и впитывал в себя каждую крупицу моей боли, каждую каплю горькой солёной воды, стекавшей по моему лицу в отблеске одной включенной лампочки в моей комнате. А тогда, в августе, свет не был включен. Мы растворялись в темноте, поблекнувшем свете из окон и собственных слезах, разделяя их уже на двоих. Мы заслужили быть там, где мы есть. Мы добились всего потом и кровью, слезами радости и необъятного горя. И мы продолжаем идти. Дорогой дневник, или как там это, чёрт возьми, говорится… Я смог говорить об этом только сейчас. Ничего больше не застилает глаза и не мешает писать. Мне есть что сказать, но пока только этому белому листу. Остальное либо уже сказано без слов (что намного важнее), либо будет сказано потом. Не сейчас, позже. Время придёт. Главное, что он здесь, со мной.… est-ce que tu m'entends? Est-ce que tu me vois? Qu'est-ce que tu dirais, toi, si t'étais là? Est-ce que ce sont des signes que tu m'envois? Qu'est-ce que tu ferais, toi, si t'étais là?..