Фея моих снов

Сегодня до полуночи. Дрожа от коварно усилившегося к ночи холода, Мирта с трудом выудила из кармана спортивной кофты завалившийся в дыру в подкладке смартфон. Если неоднократно битый гаджет опять выскользнет из замерзших пальцев на асфальт, это точно станет последней соломинкой, сломавшей спину Самсунгу. Тускло светящиеся на надтреснутом экране цифры неприятно кольнули грудь — осталось всего полтора часа. И от матери влетит за позднее возвращение — пропущенные вызовы и СМС-ки от нее (Мирта специально не стала их открывать, уже все равно) теплой встречи не обещали. Еще очередное замечание в дневнике и двойка за несделанный проект по истории искусства. Плевать… на все плевать. Пусть дома сегодня все будет плохо — чем хуже, тем лучше, — тогда все случится само. Дергающиеся, как тени, силуэты вместо фигур… она не будет думать, кого, до смешного тонкая защитная пленка, не проткнуть ее сгоряча от злости порой так трудно. Они все равно проживут бессмысленную серую жизнь и умрут — какая разница, раньше или позже. Этот мир лишь сон, тяжелый и неприятный, пыль под ногами способных видеть большее. Таких как Айси и… она? Ведьма нашептала ей это проникшим в душу звоном ледяных кристаллов, или она и без нее все знала, жаждала и боялась? Тонкая грань неведомого пугала и манила ее, сколько хватает памяти, ускользающими тенями в углах и шепотом чужих мыслей, но разделить тайное знание и понимание не удалось ни с кем, даже с Окси. Потому что она ближе и роднее сестры — друзей находишь сам по зову сердца, а сестер и братьев рожают, тебя не спросив и заставляют любить, — но не такая, обычная… Лучшая подруга не сможет уйти с ней… и скоро будет гулять после уроков, ролить и кормить кошек с кем-нибудь другим. И она тоже найдет там новых друзей, или нет? Или нет. Грязно-серая асфальтовая лента пешеходной дорожки разматывалась под ногами удручающе быстро, заходить в показавшийся за аркой родной подъезд длинной унылой девятиэтажки совсем не хотелось. Если Айси обманет и не придет за ней, или пройти испытание не получится, она все равно не останется здесь… и, наверное, все закончится именно так, как сказала ведьма. К ее радости, в мультсериале смеяться и издеваться над слабыми и проигравшими нравилось Трикс не меньше, чем пытаться захватить мир. В жизни, судя по всему, тоже. Спасительная злость смутно зашевелилась внутри, согрев болезненно сжавшийся желудок, и медленно поползла выше. Пробравшийся под потрепанную спортивку Оксаниной матери мартовский ночной холод не должен лишить ее сил и решимости. Неприлично дорогая кожаная курточка, продавцы Снежной Королевы были сильно огорчены ее пропажей — так им и надо, заносчивым сучкам, за то, что вытолкали их взашей в первый раз, когда они хотели просто посмотреть — осталась у Окси. На память о бывшей лучшей подруге. И о прекрасном дне. Мирта сама не понимала, как смогла отрешиться от навсегда изменившего ее жизнь, и даже забыть о быстро истекающем времени. Его было совсем, катастрофически мало — меньше десяти часов, а она даже не… Почему не, кого она обманывает? Поставленная ведьмой задача имела единственное решение, но отошла на второй план, позволив еще немного побыть самой собой — такой, какой ее все знали. Или думали, что знали. Она даже полностью обо всем забыла — когда знакомый азарт «удастся-не удастся» холодил и обжигал жаром одновременно. Украсть в магазине, или взять, не заплатив, вкусняшки в сетевой закусочной, удавалось почти всегда — если она не была слишком усталой или невнимательной, или неверие в свои силы не оказывалось сильнее. На этот раз все прошло идеально — кассирша без тени сомнения, широко улыбаясь, дала им полный поднос бесплатной жрачки, и даже подарила «милым девочкам» игрушку из набора для детей — пушистого розового зайчика. — Придется Максу отдать, — с набитым ртом сочувственно произнесла Окси. Счастливая (у нее нет и не будет никаких ебучих братишек с сестренками) подруга не могла в полной мере понять ее обиды, — все равно разорется, как увидит. И не заткнется, пока твоя мать не заставит уступить братику. — Нет, — став на миг серьезной, сквозь зубы выдавила Мирта. Пальцы непроизвольно изо всех сил сжали несчастного зайца, чуть не проткнув ногтями тонкую ткань. — Он мой. Да, такое гадство уже случалось, но на этот раз мелкий засранец ничего не увидит и не получит. Она спрячет зайчонка в карман и заберет с собой, можно же? Привычная обида и раздражение тут же растворились, как кусочек сахара в капучино — мимолетная мысль, что доброй кассирше может попасть за недостачу, как тете Маше, быстро погасла. Обсчитает кого-нибудь и компенсирует, ничего страшного. Им с Окси, когда были деньги, нередко пытались «случайно» недодать сдачу в таких забегаловках. Играть в дурацкие Оксанины игры про эльфов и Черных властелинов (поехавшая сучка Айси намного страшнее придурков из книжки, умеющих только глазом на башне искрить, и настоящая) оказалось гораздо веселее, чем раньше. Возможно, из-за тети Машиного коктейля — месяца три назад они уже пили завалявшийся в холодильнике слабенький пивной напиток со вкусом вишни. Похожее на слегка забродивший компот питье вызвало странное головокружение, как от высокой температуры, и желание безудержно смеяться над всем подряд. — Только гадкий Саурон не впечатлился красотой Оксаниэль и не возжелал ее — ему было нечем. И ничего, кроме колечка, давно не вставляло. Он хотел отдать ее оркам. Но прекрасная дева включила Билли Айлиш, и Темный властелин не смог этого вынести. Жалко его, кстати, единственный нормальный парень там. Неестественно раскрасневшаяся Мирта бросила пластмассовое колечко из старого набора украшений Барби в стонущую от смеха Окси, Барсик сдавленно мяукнул и испуганно метнулся под диван, поджав хвост. — Так Оксаниэль и Леголас победили всех злодеев и жили долго и счастливо, пока не померли. А, черт, забыла, был еще один… как его там? Который камешки спер, и любил только их… противоестественным способом. — Мирта кое-как закрепила на голове ободок с крупными пластиковыми стразами. Не очень похоже, ну ладно. И не спер, кажется, а забрал — так, что все заметили. Вот же лох, у нее лучше получается — никто бы не догадался, как с курткой. — Против него, наверное, Билли Айлиш не поможет, только хардкор, только Моргенштерн. Такое никто не переживет, даже нашему человеку сердце прихватит запросто… с непривычки. Мирта включила заранее найденный в Контакте трек, прибавив громкость на полную. «Ныне мою жопу возит новый мерин…» — полузадушено захрипел динамик под безумные биты, вновь загнав под шкаф несчастного кота. Пустая бутылка упала с опасно зашатавшегося стола и покатилась по ковру. Пытаясь повторить движения из хайпового клипа, Мирта крайне неудачно впечаталась задом в острый угол столешницы — это уже слишком, хватило бы и Моргенштерна, — уронила ободок и от боли вышла из образа. — Сука, ненавижу эльфов! В последний раз в это играю… Как же жопу-то больно, хотя как кто-то когда-то сказал, лучше уж ее, чем сердце… то есть душу. — Ааа… нет, только не это, вырубай! Бедный Барсик сейчас сдохнет, и соседи придут! И правда, в последний раз. Она никогда прежде не смеялась так, как в этот вечер — безудержно, почти мучительно, до боли в животе и не дающего вдохнуть спазма в груди. И вряд ли еще будет — весь оставшийся на дальнейшую жизнь смех вышел разом, как вода из пробитой канистры. И шутки кончились. — Забери… это теперь твое, мать достала, чтобы вернула. — На самом деле матери глубоко пофиг, в чем она ходит и куда. Любимая курточка, предмет восхищения и зависти Окси, села на подруге, как влитая. Лучше чем на ней, если взглянуть правде в глаза — красиво обтянула грудь, которой не было совсем, даже в зачаточном состоянии, и мягкую округлость бедер. И замечательно, пусть носит и радуется. Ей бы ее радости — и главное проблемы. И помнит ее, она же будет? Мирте вдруг стало тревожно. Тоскливое чувство сжало грудь, возобладав над радостью волшебного предвкушения. Хотела бы она и могла бы… стать такой же, как Окси, совершенно обычной девчонкой, не умеющей слышать мысли, отводить глаза и делать то неведомое и нехорошее, что получилось у нее сегодня днем и должно получиться еще? На минуту — да. Когда они танцевали под несвязные вопли скандального рэпера, хохоча и натыкаясь на мебель — дома она включала его, чтобы позлить мать и отвадить Макса, порой помогало — спасибо тебе добрый дядя Моргенштерн. В Магиксе его не слушают, скорее всего, как и Никки Минаж, хотя кто знает. И когда Оксана тепло и понимающе улыбнулась в дверях, отогнув три пальца на руке — их личный знак, они так и не придумали чего означающий — довольная и все еще излишне раскрасневшаяся от танцев и запретного коктейля. Абсолютно уверенная в незыблемости их маленького мирка — что завтра они опять будут вместе сидеть на задней парте, кидаться хлебом в столовой и получат по двойке, а то и не одной, за не сделанные уроки. Как-нибудь в другой раз, в следующей жизни. А она вообще есть, следующая жизнь? Надо будет спросить. Мирта толкнула дверь ногой и воровато заглянула внутрь — сегодня ключ поворачивался в замке особенно долго и мучительно, скрипя на весь дом. Даже мертвого поднял бы… В ушах звенело от все сильнее лихорадящего изнутри возбуждения, спасительная темнота прихожей напугала до дрожи, на миг показавшись разверзшейся под ногами бездной или поразившей за грехи слепотой. Стараясь выровнять дыхание и собраться с духом, Мирта прислонилась к стене, полузакрыв глаза, мужество внезапно и коварно изменило ей. До слез захотелось к кому-нибудь прижаться и все рассказать, ища утешения и поддержки. Поддерживавшее ее тепло дружеского понимания и лихорадочной нетрезвой легкости закончилось… так не вовремя. С матерью она не обнималась искренне и по-настоящему уже слишком давно, желать этого сейчас глупо и неправильно. И бесполезно. — Мишки мимишки! От доносящейся из ее комнаты (ну сколько можно) дебильной песенки кровь резко и неожиданно сильно бросилась в голову, приливая жаром к щекам. Мать опять включила Максу мультики на ее компе — мелкий говноед обожал там сидеть, и заодно что-нибудь рвать или ломать — надо запаролить… хотя уже не надо. И не особо ждала ее, раз не встретила у двери с руганью — наверное, думает, что нелюбимая дочь давно дома, как уже бывало. Больше не пытаясь спрятаться — глупо и смысла нет — Мирта засунула предательскую кофту в сумку со сменкой. Она как тот неуловимый Джо, можно было не беспокоиться. Не желавшая расстегиваться заедающая молния с треском разошлась в дрожащей от злости руке — мир уже знакомым образом начал истончаться и неконтролируемо дергаться перед глазами… слишком рано. Или нет, как раз вовремя. Пошел на хуй отсюда. Как же ей захотелось заорать именно это, но сейчас нельзя. — Иди к маме! — Мирта стащила начавшего противно кукситься брата со стула и, не удержавшись, звонко шлепнула по заду. — Ты… — Рука поднялась сама собой, желая проткнуть пока невидимую пленку. Она сделает это, когда мать уложит поганца спать, ничего особенного с ним не случится, наверное — упадет и шишку набьет, или сломает что-нибудь, да и все. Не будет путаться под ногами и портить ее вещи… какое-то время. Хотя пусть портит, уже не жалко. Интересно, как быстро мать заметит, что ее нет — прикольно, если только через неделю. — Ну зачем ты так, он же маленький! — На вопли Максика мать, как обычно, примчалась тут же. С ней подобного и близко не было — когда совсем мелкая дочь орала, мать не скакала вокруг, а лежала и думала, какая она несчастная и как замучилась с противной крикуньей. Мирта даже не захотела смотреть все ее воспоминания — ненависти, злости и обид и так стало слишком много. — Мне уроки надо делать, — огрызнулась Мирта, исподлобья глядя на склонившуюся над заистерившим на полу сыночком мать. — Я здесь растяжку поставлю… как-нибудь. Не надо было этого говорить, совсем не время, но промолчать не вышло. Самое смешное, что она могла бы, наверное. Не настоящую мину собрать, нет, конечно, а… стены, орущий на полу братец, и ковер, и, казалось, само пространство, заколебались, как занавески на ветру, истончаясь. Собрать и переплести в узел видимые лишь ей нити, чтобы задевший их… нет, уже поздно и не нужно. Тонкая полупрозрачная пленка поверх силуэтов матери и брата манила бросить, как мяч-прыгун, дрожащую на кончике ногтя ненависть. — Мирта… — мать наконец взглянула на нее, оторвавшись от сладкого сыночка, — у тебя скоро свой будет, а ты ревнуешь, как маленькая. — Не будет, — навязшие в зубах слова с каждым разом бесили все больше, захлестывая волнами нестерпимого раздражения, — ненавижу их! Вытирая выступившие на ресницах злые слезы, Мирта торопливо вставила наушники и отвернулась — чтобы не слушать, какая она плохая неблагодарная эгоистка. С нее хватит, спасибо, добавки не надо. Вырвавшиеся из-под контроля запретно темные желания бушевали в груди, разгораясь все сильнее. Навести порчу… на них всех, и нож в грудь, для надежности, а потом поджечь квартиру, или дом, а лучше весь проклятый город. Любимая музыка едва доносилась сквозь сумасшедший стук пульса в висках и ушах. Пыталась мать достучаться до нее, прежде чем уйти, или нет, Мирта так и не узнала, лишь проползший змеей вдоль позвоночника страх опоздать заставил очнуться, подскочив на стуле. Так случалось, когда утром перед школой не звонил будильник, а в ошалело открытые глаза бил подозрительно яркий солнечный свет. Она умрет на месте, или провалится сквозь землю, если… нет, полдвенадцатого, слава… вспоминать бога перед таким нельзя, наверное. К тому же Айси сказала, что его нет, а уж она-то точно знает. Вечно выдающая ее надсадным скрипом дверь вняла обращенной неизвестно к кому молитве (кому молятся ведьмы в Магиксе, интересно) и отворилась бесшумно. Мать сидела за ноутом в зале, уложив наконец спать брата, экран мерцал в полутьме зловещим тускло-сиреневым. Незаметно пройти мимо нее в родительскую спальню — давно привычная и совсем не сложная задача, Мирта пользовалась этим реже, чем могла бы. Потому что порой нестерпимо хотела быть как все… и напоминать матери о своем существовании. Но не сейчас. Привычная едкая тоскливая обида не пришла, уступив место все еще пылающей ровным сытым огнем злости. Если она исчезнет, мать только порадуется… воровато скрываемой на дне души за демонстративно-натужной скорбью радостью. Что в их счастливой семье больше нет урода, и можно, чуть поплакав для вида и успокоения совести, родить еще одного сладенького любимого малыша и вспоминать о ней чем дальше, тем реже. Так и получится… и ладно. Только перед уходом она выполнит задание Айси — это будет не только ее плата, но и их. Брошенная на полу пластмассовая машинка хрустнула под ногой, заставив Макса вздрогнуть и заворочаться в кроватке, еле слышно хныкнув. Матово-темная, почти совсем не прозрачная в полумраке спальни пленка неприятно пульсировала под серым плоским прямоугольником одеяла, похожая на большого гадкого слизняка. Которого хотелось просто… Как и в тот раз, аура стала ощутимо близка к кончику пальца, словно под увеличительным стеклом, непередаваемое привычными словами сладко-темное ощущение могущества перехватило дыхание и спутало мысли. — Мирта, что ты… Она лишь помеха, и угроза ее любимому сыночку… как всегда. Мешает спать, играть, портить свои вещи — эгоистичная девка. Вместо того, чтобы сбить и напугать, испуганно недовольный голос матери превратил кончик ногтя в дрожащую от нетерпения иглу. Подумать о красно-синем китайском самосвале в руке оказалось совсем не трудно и уже не смогло помешать — желающие выплеснуться обиды кололи ладонь, делая указательный палец все тяжелее. — Ничего… он забыл машинку. Я пришла вернуть. Да, все, что вы мне дали, держите назад. Пленка почернела, как густо тонированное стекло и со слышным лишь ей свистом схлопнулась, перестав пульсировать. — Максик, ты что? — Мать испуганно наклонилась над разоравшимся во весь голос братцем, ее голос сорвался и задрожал, балансируя на грани паники: — Горячий весь. — Леша, принеси поильник, быстрее. И градусник. Доносящиеся как сквозь наушники звуки отдалялись все больше, не вызывая ни злости, ни раскаяния, ни любопытства. Осталось лишь блаженное успокоение и опустошение, по животному тупое и бездумное. Ей надо поспать… хотя бы совсем немного. И пусть весь мир подождет. Просто сделай, что я сказала. Кто-то еле слышно, как издалека, смеялся в голове под звон переливающихся на солнце хрустальных ледышек, пока ноги сами собой несли ее к кровати. — И немного поспи. — Мирта крепко, как наконец найденную любовь, обняла подушку, прижимая к щеке непонятно как попавшего в руки зайчика из KFC.