миллион вещей, которые я не сделал

Тамаки просыпается полностью здоровым. Исцеляющая Девочка вылечила то, с чем не справились врачи и медсёстры, и от прошедшей битвы остались лишь тусклые шрамы на его коже да эхо головной боли, стучащее в висках. Тамаки просыпается полностью здоровым в больничной палате, чересчур белой и стерильной. Запах антисептиков пропитал воздух, постельное бельё, коридоры снаружи. Все эти ощущения ему знакомы и рефлекторно успокаивают: гул больничной суеты действует на обескураженный рассудок умиротворяюще и размеренно. Он собирает разбегающиеся мысли под пиканье прибора, к которому подсоединён, вдыхает и выдыхает, сверяясь с ощущениями: жив, в безопасности, ничего не болит, всё на местах. Тамаки полностью здоров и в сознании, когда вспоминает Мирио. Писк прибора делает резкий скачок одновременно с сердцем Тамаки. Вдох, выдох: напоминание, что Исцеляющая Девочка всё исправит; не может такого быть, что состояние Мирио необратимо, просто не может. Такого не бывает. Это невозможно. Злодеи не побеждают вот так. Дары так не работают — и не не работают. Он цепляется за эту мысль, как за спасательный круг, распутывая провода с трубками и снимая их со своего тела — «ай, а вот здесь ещё болит», обнаруживает он, когда неудачно сгибает руку, когда перекатывается набок, когда слишком резко поворачивается. Его преследуют лишь отголоски чувствительности: натруженные мышцы, отдохнувшие и немного атрофировавшиеся после долгого лежания в одной позе. Это пустяки, Тамаки бывало куда хуже, однако в тишине и покое пустой комнаты это сложнее игнорировать. Опираясь на капельницу с физраствором, он торопливо ковыляет от кровати до двери, от двери до коридора, оттуда до... — Амаджики. Ты почему не в палате? Врачи должны провести последний осмотр, прежде чем отпускать вас по домам. — Аизава, уже в уличной одежде, обводит Тамаки беспристрастным взглядом, подмечая его больничную рубашку, неловкие движения, мёртвую хватку за стойку капельницы. Тамаки не двигается, ничего не говорит, и Аизава вздыхает. — Я шёл проведать Тогату, могу показать тебе, где его палата, если желаешь. Тамаки следует за Аизавой, который беспрекословно подстраивается под его медленные шаги. На языке Тамаки вертится вопрос, но он затрудняется озвучить его, выдавить слова. Он не уверен, как стоит спросить; Тамаки никогда не отличался красноречием. Должно быть, Аизава замечает, потому что тихо произносит: — С Тогатой всё хорошо — в физическом плане. Он оправился от ран. Но его Дар по-прежнему не активируется, и пока Эри не способна контролировать свой, нам нечего ему предложить. А Ночноглаз... не выжил. Тамаки поднимает голову. Так не бывает. Злодеи не побеждают вот так. Герои не умирают... вот только они умирают, правда? Иногда (очень часто) они умирают в бою, и некоторые битвы оставляют больше необратимых последствий, чем другие, но... Подобное не случается — не должно случаться — с такими героями, как Мирио. — Амаджики? — Когда Тамаки переводит взгляд на Аизаву, они уже стоят перед дверью. — Мы пришли. — Я... идите сперва вы, сенсей, прошу, — отзывается Тамаки. — Я подожду здесь. Если Аизава озадачен, то никак это не проявляет — просто коротко кивает Тамаки и, отворив дверь, заходит внутрь. У стены стоит скамья: три спаянных металлических кресла, холодные, твёрдые и неудобные. Тамаки подкатывает свою капельницу и падает на ближайшее к двери сиденье. Откинув голову назад, он закрывает глаза. Изнутри доносится приглушённый голос Аизавы. Тамаки не разбирает слов — только неловкие паузы человека, пытающегося подбодрить, но не знающего, что сказать. Тамаки прекрасно знакомо это чувство — ему всегда было трудно убеждать себя делать шаг за шагом вперёд, не говоря уже о том, чтобы находить в себе решимость вдохновлять на это других. Однако это всегда было тем, что лучше всего удавалось Мирио. Есть герои, которых называют героями, потому что те выполняют свою работу: обезвреживают злодеев и спасают людей из беды. А есть такие герои, как Мирио — те, кого считают героями, потому что они напоминают людям, что героем может быть каждый, по-своему. Те, кто искренне верят в людскую доброту и в лучшее будущее — настолько, что миру ничего иного не остаётся, кроме как подчиниться их воле и прогнуться под их принципы. Когда подобное внимание обращено к тебе, это ошеломляет и вызывает привыкание. Это головокружительное чувство — когда кто-то верит в тебя за вас обоих. Мирио сияет так ярко, что тьме не остаётся места. Представьте, как этот свет гаснет в считанные часы. Со стороны Мирио по ту стороны стены царит тишина. Возможно, он что-то говорит, а Тамаки просто не слышит, но Аизава вскоре выходит, с тем же неизменным выражением лица. — Как он? — Тебе стоит его навестить. — Аизава бросает взгляд на наручные часы. — Из Юэй скоро пришлют автобус за всеми вами. Тогате придётся остаться для дальнейших осмотров, но тебе к тому времени нужно вернуться в свою палату. Аизава уходит вдоль по коридору. Тамаки слушает его шаги, пока те не затихают. Он остаётся на скамье, позволяя капельнице с физраствором отсчитывать за него секунды. Ему нужно войти в палату, ему хочется увидеть Мирио. И Мирио, возможно, хочется видеть его. Кап. Кап. Кап. * * * Тамаки всё ещё сидит под дверью, когда навестить Мирио приходит Неджире. — Привет! — восклицает она, но прикрывает рот обеими ладонями, когда Тамаки подносит палец к губам. Она садится на скамью рядом и окидывает взглядом бинты на его теле, шрамы, капельницу. — Тебе точно можно выходить в коридор? — Аизава-сенсей сказал, нас скоро забирает автобус. — Тамаки опускает тот факт, что к этому моменту ему нужно быть в своей палате. — Как ты? — Голос у Неджире мягкий, а её ладонь на его предплечье приятно тёплая. Когда она ведёт себя так тихо и спокойно — она бывает такой время от времени, — Тамаки легче разговаривать. — Я не знаю, что ему сказать. — Возможно, Неджире интересовалась травмами Тамаки, но с ним сейчас всё нормально, в отличие от Мирио. — Он потерял всё. — Не всё, — напоминает Неджире. Её радушное лицо смурнеет, словно на него набежала тёмная тучка. — Но я слышала о Ночноглазе. — Всё кажется каким-то нереальным. Ведь такого не случается с... — Знаю. — Она сжимает его руку. — И его Дар, как он будет... — Знаю. — Неджире гладит его по руке, утешающе выводя круги. — Хочешь навестить его вместе со мной? Тамаки качает головой и говорит в ответ на взгляд Неджире: — Я навещу его. Только... не сейчас. А тебе обязательно стоит к нему заглянуть. Напоследок она ещё раз сжимает его руку, не произнося ни слова. Неджире сильная, прямо как Мирио. Когда она входит в палату, Тамаки не сомневается, что она сумеет поднять ему настроение непринуждённой улыбкой и ободряющими словами. Этим они с Мирио похожи... и в этом плане в их тройке Тамаки всегда был лишним, странным; его тащила следом лишь истая вера Мирио в то, что Тамаки заслуживает места рядом с ними, да безграничная доброта Неджире. Сам же Тамаки вечно ощущал себя грузилом, тянущим их на дно, мешающим им расправить крылья и вознестись по-настоящему. И всё же Мирио всегда без колебаний воодушевлял Тамаки, демонстрировал, как легко на самом деле улыбаться перед лицом трудностей. Из них двоих это он — человек с драйвом, проницательностью, с великолепием и блистательностью, с врождённым огнём, что горит ярко, словно маяк. Тамаки всегда был лишь одним из многих, кого направлял этот маяк. Однако в этот раз, возможно, маяк нужен самому Мирио. И желудок Тамаки виновато поджимается. Он знает, что ни за что не найдёт в себе сил войти сейчас в эту комнату и нацепить улыбку. Хочет — потому что Мирио в этом нуждается, — но не может думать об этом даже здесь, в одиночестве посреди коридора. Он парализован собственной несостоятельностью, скован эгоизмом, который не в силах побороть. Он трус, который ничего не потерял. Неужто это всё, что он может — брать, брать и брать, не отдавая ничего взамен даже тогда, когда другие в этом отчаянно нуждаются? — Тамаки? Голос Неджире вырывает его из круговорота негативных мыслей. Тамаки медленно разжимает кулаки, по одному пальцу за раз. Он не успевает ответить: Неджире обнимает его за плечи и прижимает к себе. — Не изводи себя, Тамаки, — бормочет она. — Поговори с ним. — Я в норме. — Разумеется, он в норме. Должен быть. Он не прошёл через то же, что и Мирио, он не заслуживает утешения, он жалок. В конце концов, Неджире его отпускает: ей хорошо известна его любовь к личному пространству. Уходя, она без конца оглядывается, и её улыбка тускнеет с каждым шагом, но Тамаки не двигается с места. Кап. Кап. Кап. * * * Приходит ищущий его Киришима. Его уже избавили от бинтов: руки исполосованы шрамами, волосы — тусклые и безжизненные — обрамляют лицо. В свободной футболке он выглядит младше своего возраста — а может, наоборот, на свой возраст? В конце концов, ему всего пятнадцать. — Сенпай, медсестра ждёт тебя на последний осмотр перед выпиской. Я сказал ей, что найду тебя. Всё хорошо? Помочь тебе дойти до палаты? — Нет, я... Тамаки замолкает, но Киришима догадливый парень. Он прослеживает его взгляд до двери. — О. Сюда положили Мирио-сенпая? — Да. Киришима переводит взгляд обратно на Тамаки и, поколебавшись, спрашивает: — Это правда? То, что с ним случилось? Тамаки кивает. Киришиме не требуется разъяснять чудовищность положения: он был с Тамаки в тот день, когда они обнаружили стирающие Дар пули. Тамаки помнит охватившую его панику, когда собственное тело отказалось подчиняться, — как помнит и облегчение оттого, что позднее Дар вернулся. Оттого, что беспомощность была лишь временной. — Как он там? — Я... не знаю. Я его ещё не видел. Киришима награждает его странным взглядом. Не осуждающим, нет, Тамаки не видит в его глазах ни капли критики, — он работает с Киришимой уже довольно долго, чтобы понять, что он не такой человек, — однако вместе с тем Тамаки чувствует себя обнажённым, вывернутым наизнанку. — Ему наверняка хочется повидаться с тобой до нашего отъезда. — Ему не нужно сейчас меня видеть. — Тамаки говорит так вовсе не из жалости к самому себе. Дело не в нём и не в его желаниях — дело в том, что будет лучше для Мирио. — Что... почему ты так считаешь? Тамаки пожимает плечами. Возможно, эту часть Киришиме не понять до конца: он всё же больше похож характером на Мирио, чем на Тамаки. — Я расстраиваю людей. Он их воодушевляет. В данный момент ему нужен собственный Мирио — тот, кто придаст ему сил, если... если своих у него сейчас не окажется. Киришима морщит лицо, глубоко задумавшись, и Тамаки ценит тот факт, что он не кинулся тут же ему возражать. — Я не думаю, что Мирио ищет именно этого, — наконец говорит Киришима, подняв глаза к потолку и почёсывая щеку. — Если ты войдёшь к нему и начнёшь вести себя так, как описал, это будет выглядеть чертовски неестественно. Это ведь на тебя не похоже, согласись? Но я верю, что ты придаёшь людям другого рода силу — просто будучи их другом. Звучит неправдоподобно. — Ты серьёзно так считаешь? Киришима смотрит на Тамаки с улыбкой. — Я плохо знаю Мирио и, возможно, рассуждаю так, как присуще мне самому, но лично мне на его месте было бы плевать, смогут ли мои друзья подобрать нужные слова. Я даже был бы не против, скажи они что-нибудь неуместное. Потому что они мои друзья и я знаю, какие у них намерения — и одного этого для меня достаточно. Звучит... разумно? Мирио однажды сказал Тамаки нечто похожее. Тамаки забывает — поскольку всё ещё верит в это с трудом, — что Мирио выкладывается на полную благодаря ему, что это он «затмевает солнце», что это его упрямое нежелание отступать, несмотря на страх, толкает вперёд и Мирио тоже. И Тамаки не может сдержать смех, потому что — да, он до сих пор не вошёл в палату Мирио, но он всё ещё и не ушёл, верно? Может, именно поэтому злодеям не победить вот так. Может, поэтому поражение кажется невозможным, нереальным. Может, это потому что герои просто-напросто не позволяют себе проигрывать. Может, Мирио знает его слишком хорошо. — Да, — говорит Тамаки. — Звучит разумно. — Он косится на дверь. — Киришима, передай, пожалуйста, медсестре, что я вернусь через пару минут. — Хорошо, — сияет Киришима. — Увидимся в автобусе! — И, наверняка вопреки предписаниям врачей, бежит обратно к палате Тамаки. Проводив его взглядом до поворота, тот сжимает штатив капельницы и, опираясь на него, встаёт. Кап. Кап. Тамаки открывает дверь палаты Мирио и заходит внутрь.