Безграничное пространство, в котором необходимы три величины, чтобы определить положение элемента

***** Водитель выжидающе оглядывает его. — Черт, чувак, извини, — говорит Тим и выпрямляется. — Я сейчас немного туплю. Он диктует ему адрес. Они выезжают с парковки, и Тим опять сползает вниз по сиденью. Я — дурная акула, думает он, стараясь не ухмыляться. В голове у него мутно, словно он еще навеселе после прощальной вечеринки, хотя она закончилась черт знает когда, а он с тех пор успел прокатиться на двух самолетах и даже поспать в аэропорту. Он задумывается, не изменил ли он случайно биохимию своего мозга самым кардинальным образом таким количеством наркотиков и орального секса. Тим усмехается, и водитель пристально смотрит на него в отражении. — Не обращай на меня внимания, — говорит он. — Я просто рад быть дома. Тим глазеет через стекло на огни города, мерцающие в темноте, сквозь полуприкрытые веки, проваливаясь в дремоту, и представляет себе горячее податливое тело Джинджера, закутанное в одеяло, представляет, как зароется носом в его волосы и обхватит ладонью его утренний — или же еще ночной — стояк. Дальнейшее развитие событий он решает не представлять, потому что ему самому стояк сейчас точно не нужен, не тогда, когда они еще в дороге, и вместо этого просто думает об одном и том же на повторе. О том, как Джинджер откроет дверь, заспанный и помятый, и будет стоять в дверном проеме без штанов, и как он сам толкнет его в грудь и зайдет в дом, а там толкнет его еще несколько раз, пока они оба не окажутся в спальне, о том, как Джинджер попытается спрятаться под одеялами, охая и вздыхая как мученик, и как он сам сделает с ним что-нибудь возмутительное, чтобы выманить его из-под них, о том, как Джинджер сломается и просто упадет ему на руки, и позволит ему творить все что можно и что нельзя, задыхаясь и краснея, и задаст ему целую кучу ебаных вопросов о том, как он провел время за границей, о том, как он сам сделает с ним все что можно и что нельзя, и расскажет ему самую ебанутую историю, какую только сможет вспомнить. На этом моменте он останавливается, перескакивая через самую лучшую часть. На этом моменте он начинает представлять, как потом они заснут вместе, прижимаясь друг к другу, и как ему будут сниться волшебные морские создания, пересекающие бесконечные расстояния в бескрайнем океане. Он представляет, как приготовит завтрак, когда они проснутся, и как Джинджер будет стонать с набитым ртом. Он представляет, как после этого они поедут к Джону и отберут у него его ебучую гитару, и без всяких сомнений трахнут его там на четвереньках. Затем он возвращается к самому началу и повторяет последовательность событий у себя в голове, глазея через стекло на мерцающие в темноте огни города сквозь полуприкрытые веки. У него все равно встает, поэтому выбраться из такси, а потом еще и вытащить чемодан из багажника, оказывается невероятно тяжело. Особые затруднения у него вызывает вытягивание огромной бас-гитары, которую он купил за неделю до отъезда и которую теперь умирает как хочет показать бестолковым стонущим целующимся придуркам. Водитель выходит из себя посреди всего этого, так что они устраивают небольшую перебранку, а по ее завершении Тим просто швыряется в него деньгами в избыточном количестве и дополняет купюры средним пальцем, когда тот отъезжает, и тащит свое разбитое тело, полное наркоты, надежд, мечтаний и ебаных чувств к входу. Джинджер не открывает дверь. Тим тарабанит в нее хуй знает сколько, но ему никто не открывает. Он хватается за дверную ручку и тянет за нее. Потом он смотрит на покрытую пылью ладонь и пытается сообразить, почему же Джинджер не открывает ебучую дверь. Прямо вот своей дурной акульей башкой думает эту настоящую мысль. Блядь, думает Тим. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что вы оба вернулись из последнего тура разрушенными до основания. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что лично ты вернулся из последнего тура в бешенстве, полный ненависти к Брайану, организаторам и всей видимой вселенной, и к блядскому розовому единорогу тоже. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что по возвращению ты целую неделю шлялся по дому с глоткой, набитой сухими листьями, плесенью и перьями, а в груди у тебя была бесплодная ледяная пустыня, где температура никогда не поднимается выше абсолютного нуля. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что Джинджер всю ту неделю ходил за тобой по пятам и трогал тебя своими нежными любящими щупальцами, и кормил тебя омерзительной протертой сквозь ситечко хуйней, которую он же и приготовил, и носил тебе сигареты, и заботился о тебе, и терпел твои выходки, и задавал тебе вежливые вопросы, и открывал дверь очень осторожно, словно чего-то боясь. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что его поведение взбесило тебя еще больше, и ты чувствовал себя попавшим в западню хищником и не стеснялся показывать свои зубы. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что в твою тупую акулью башку пришла-таки мысль, что вот-вот случится какая-нибудь поебень, и ты позвонил Джону, чтобы попросить его о помощи, но услышал, как он играет, и услышал, как он хихикает, и от этого взбесился еще сильнее — и так ничего ему и не сказал. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты сидел на кухне на полу, где тебе самое место, вертел в руках телефон и высаживал уже вторую пачку сигарет, а Джинджер открыл дверь очень осторожно, словно чего-то боясь, и задал тебе вежливый, блядь, вопрос. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты тут же слетел с катушек и вскочил на ноги, и принялся орать, по-настоящему орать своим настоящим, своим беспардонным, блядь, ртом, и сказал ему, что ненавидишь его и все, что с ним связано, сказал ему, что ненавидишь его бестолковое лицо и его вежливые вопросы, и то, как он открывает дверь очень осторожно своими блядскими перепуганными руками, которыми он все никак не может перестать тебя трогать, и думал ты гораздо больше, чем сказал. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты взялся размышлять вслух, что же наконец заставит его уже съебаться нахуй, как будто предыдущей тирады было недостаточно, и Джинджер начал трястись, Джинджер начал плакать и закрыл свое бледное, опустошенное лицо своими мягкими, сговорчивыми, услужливыми руками. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты просто отпустил смешок, существование которого во вселенной в корне, блядь, недопустимо, и вышел из кухни, задев его плечом, и целую вечность слушал музыку в наушниках, валяясь на кровати в спальне, дымя сигаретами и таращась в потолок без единой мысли в голове, с массивной черной дырой, пожирающей все внутри нее. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что спустя эту вечность ты опять зашел на кухню, чтобы забрать телефон, который ты там забыл, и увидел там Джинджера, спящего на ебаном стуле. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты отпустил тот смешок еще раз и снова вышел из кухни, и вышел из дома, вышел из дома с сигаретами и кредитной картой в кармане, и уехал на такси в аэропорт. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты не сказал ни Джинджеру, ни Джону, куда же ты, блядь, укатил. Может быть, думает он, может быть это из-за того, что ты укатил и вернулся только сейчас, только месяц спустя. Может быть, думает он, может быть, Тим, это поэтому. Тим думает все это, а потом думает все это еще раз, и еще, снова и снова. Тим открывает свой чемодан и перерывает его вверх дном, пытаясь отыскать ключи, пока не вспоминает, что вышел из дома без них. Тим сидит на пороге своего дома до десяти утра, уткнувшись лбом в руки. Тим бросает свой выпотрошенный чемодан и свою бас-гитару на пороге своего дома. Тим садится в такси. — Ебаный пиздец, Тим, — в кои-то веки не разодетый как балетный сутенер Джон приветствует его в дверях. — Что тебе, блядь, нужно? — Ключи, — произносит Тим своим ртом, набитым перьями, пылью и сухими листьями. — Ебаный пиздец, Тим, — говорит Джон, запихивая ключи ему в руку. — Где ты, блядь, пропадал? — В Амстердаме, — выговаривает Тим и чувствует, как трупное окоченение овладевает его разбитым телом. Джон не говорит ни слова. Тим не говорит ни слова. Они просто стоят и смотрят друг на друга. Тим чувствует знакомый запах желчи и лекарств, исходящий из глубин дома. — Он болеет? — спрашивает Тим. — Да, — отвечает Джон. — Я… — снова заговаривает Тим. — Если он не хочет меня видеть, то я— — Разумеется, блядь, он хочет тебя видеть, — прерывает его Джон. Я не уверен, что я хочу тебя видеть, Тим, думает Тим. Я начинаю уставать от твоих проклятых проебов, Тим, думает Тим. Ты вообще понимаешь, что тебе просто надо отъебаться от нас, Тим, думает Тим. — Я не уверен, что я хочу тебя видеть, Тим — говорит Джон. — Я начинаю уставать от твоих проклятых проебов, Тим, — говорит Джон. Я видел, как стая из семнадцати журавлей летела над холмами к северу, и теперь я знаю, думает Тим. Вестготы наступают, думает Тим. Империя скоро падет, думает Тим. — Ты вообще понимаешь, что это все работает, только если никто из нас троих не ведет себя как распиздяй? — спрашивает Джон. Тим содрогается всем телом. — Черт побери, Тим, — говорит Джон. — Проваливай, ладно? Поезжай домой и посиди там и подумай, и придумай что-нибудь, чтобы я тебя простил, ладно? Придумай что-нибудь хорошее, а то я не знаю, что со мной будет. А то я не знаю, что с нами будет. Тим открывает рот, и пыль, плесень и перья вылетают из него. — Проваливай, ладно? Проваливай и исправь эту хуйню, — говорит Джон и толкает его. — Ладно, — отвечает Тим. — И проверь свой блядский почтовый ящик, — кричит Джон ему вслед. Тим возвращается обратно и бродит по дому, трогая каждую покрытую пылью поверхность. Тим включает телефон и набирает номер Брайана, увидев невероятное количество пропущенных звонков. Брайан орет на него и спрашивает, где его черти носили, и Тим орет в ответ и говорит, что он принимал наркотики, а теперь у него будет нервный срыв, и ссылается на личные причины. Брайан говорит «ладно» и кладет трубку, и приносит таким образом хоть немного радости в этот несчастный, блядь, день. Тим бродит по дому еще какое-то время, заново трогая каждую покрытую пылью поверхность и бросая все подряд на пол. Тим выкуривает целую пачку сигарет. Тим проверяет свой почтовый ящик, и сначала он видит только письма от людей, которые просят его о помощи или благодарят его за помощь, но потом он прокручивает страницу ниже и, разумеется, там они и есть. Все четырнадцать миллиардов писем от Джинджера. Некоторые из более ранних писем, которые он открывает, сообщают ему, что Джинджер ненавидит его. Следующие письма доносят до него, что Джинджер хочет знать, где он. В следующих Джинджер извиняется перед ним. После этого Тим встает и несколько раз бьет кулаком в стену. Следующие письма повествуют ему, что Джинджер хочет, чтобы он вернулся. В следующих Джинджер говорит, что любит его. Невероятное количество самых свежих писем повторяет для него одну и ту же фразу. Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, не уходи. Поверх них, как блядская вишенка на блядском торте, возлегает десятидневной давности письмо от Джона. Письмо, которое приказывает ему: пожалуйста, уйди. Придумай что-нибудь хорошее, Тим, думает Тим. Да что я могу придумать-то, думает он. Нам просто надо уехать в ебаную пустыню и катиться по ней часов пять, думает он. Нам просто надо остановиться у черта на рогах, а лично мне надо выкопать неглубокую, блядь, могилу, думает он, потому что ни один из вас двоих сделать этого не сможет. Нам просто надо остановиться у черта на рогах и потом, когда я выкопаю неглубокую, блядь, могилу, лично мне надо будет всадить пулю прямо в мою тупую, блядь, башку, думает он, потому что четыре ваших руких предназначены для чего-то другого. Нам просто надо сделать именно это, думает Тим. ***** Они отправляются в путь три дня спустя. Тим сидит за рулем с раннего утра до полудня и курит, постукивая по оплетке пальцами перемотанной грязными бинтами руки. Джон сидит на сиденье рядом с ним, излучая волны презрения. Джинджер валяется сзади и все еще шмыгает носом и сморкается. Они останавливаются у забегаловки недалеко от границы, и Джинджер с Джоном сидят за столом и пьют молочные коктейли, и швыряются друг в друга грязными салфетками, перешептываясь и улыбаясь, а Тим стоит, прислонившись к барной стойке, и насильно запихивает себе в рот еду. Потом Джон садится на водительское сиденье, а Тим садится рядом с ним и курит, пока Джинджер валяется сзади и продолжает шмыгать носом. Они торчат целых три часа на блядской границе, заполняя бумажки, и в конце концов Тим просто швыряется деньгами во всех подряд. Джон снова садится на водительское сиденье, а Тим снова садится рядом с ним и снова курит, пока Джинджер сидит сзади и ест арахис, и предлагает его Джону. Они останавливаются у черта на рогах, когда все они уже валятся с ног от усталости, и Джинджер спит рядом с Джоном на одеялах, которые они бросают на землю. Тим спит на водительском сиденье, и плечи у него затекают, как у сверженного деревянного идола. Утром они преодолевают звуковую преграду. Тим просыпается и готовит завтрак на газовой горелке, и Джинджер говорит «спасибо», когда Тим передает ему его чашку, а потом «спасибо» еще раз, когда Тим передает ему его тарелку. Тим сидит за рулем, пока они проезжают один крохотный городишко за другим, забираясь дальше вглубь страны, а Джон валяется с Джинджером сзади, и оба они жуют арахис, и Джон предлагает его Тиму. Они останавливаются в городе, название которого ни один из них не может произнести, и Тим думает, что, может быть, им стоило направиться на север, а не на юг, и они шляются по улицам, заглядывают в кафедральный собор и едят фасоль прямо из банки голыми руками, и Джон тыкает во все подряд пальцем, а Джинджер бледный и шатается, Джинджер поглядывает время от времени на Тима, а Тим пытается выбрать, что же именно ему следует сделать с дулом — приставить его к виску или запихать в рот, и никак не может окончательно решить, и думает, что, может быть, ему надо как-нибудь сделать и то, и другое одновременно, по пуле за каждого из двоих пострадавших от него придурков. Они забираются на холм, нависающий над городом, и торчат там до самой темноты, и смотрят на закат, и Тим передает Джинджеру сигарету, когда у того заканчиваются свои, и случайно задевает пальцами его руку, и оба они вздрагивают всем телом из-за этого. Они едут мимо крохотных городишек еще несколько часов, и Джон сидит за рулем, а Тим сидит рядом с ним, а Джинджер сидит сзади с книгой и фонариком в руках. Они останавливаются у черта на рогах, и сон их организован так же, как и в предыдущую ночь, только в этот раз, прежде чем уснуть и чувствовать боль в спине даже в бессознательном состоянии, Тим слушает, как Джинджер и Джон трахаются в палатке, которую он поставил для них возле машины, и слушает Тим очень осторожно, чтобы не услышать ни единого слова, потому что он не уверен, что не подавится ими, если услышит, потому что он давится и одними их приглушенными стонами, одним нежным тоном их голосов. На следующий день они пересекают горный хребет и все втроем таращатся по сторонам, тыкая пальцами в пейзаж за окном, и останавливаются на обед в каком-то крохотном, всеми забытом городишке, который не очень-то их привечает. Джон спрашивает у Тима, точно ли он уверен, что не говорит по-испански, и Джинджер мягко смеется, услышав это, и смех его бьет Тима прямо по лицу. Они все равно шляются по улицам, и Джон решает очаровать местное население, используя универсальный язык музыки, и сидит на земле, наигрывая на гитаре, что, к всеобщему удивлению, срабатывает. Джон сидит на земле, наигрывая на гитаре, а местное население стоит рядом с ним полукругом, а дети даже пританцовывают, пока Джинджер и Тим рассиживаются на лавочке друг рядом с другом, и между ними простирается бесконечно большое пространство, лишенное каких бы то ни было элементарных частиц, которое оба они пытаются заполнить табачным дымом и проваливаются, пока Джинджер не вздыхает и не прикасается к руке Тима своими пальцами, которые никогда прежде не были настолько перепуганными, и Тиму очень даже есть с чем сравнивать. Джон заявляет, что теперь он богат, так как местное население одарило его настоящими, блядь, деньгами за его гитарное выступление, и они покупают мороженое и едят его, остановившись на выезде из города и опираясь о машину. Потом Джон забирается на водительское сиденье, а Джинджер открывает было дверь, чтобы сесть рядом с ним, но Тим решает, что ебучим акулам надо вести себя посмелее, если они хотят, чтобы их пустили обратно в океан, и прикасается к перепуганной руке Джинджера своими пальцами, которые словно до сих пор покрыты всей той пылью, что он насобирал на них, когда бродил по своему пустому дому. Джинджер подпрыгивает, когда Тим прикасается к его перепуганной руке, и смотрит на него с выражением лица, на которое, пожалуй, не способна даже Мона Лиза, и залезает вместе с ним на заднее сиденье, и позволяет ему держать себя за руку. Джон пристально разглядывает их обоих, прежде чем завести машину, обернувшись, и говорит, что будет за ними приглядывать, так что не стоит пытаться что-нибудь там откинуть. Джон сидит за рулем до самой темноты и постоянно переключает радиостанции, пока Джинджер читает свою книгу, сидя рядом с Тимом. Тим тоже читает ее, через плечо Джинджера, не в состоянии понять мысль автора, но все равно упрямо продолжая читать ее через плечо Джинджера. Когда Джону надоедает постоянно переключать радиостанции, они суют в магнитофон диски, которые Тим побросал в машину с целой кучей всего остального, учтя в своих сборах все возможные сценарии развития событий и даже парочку невозможных. Они подпевают исполнителям. Они смеются. Они наконец-то, блядь, смеются. Они останавливаются у черта на рогах, и Тим вытаскивает из машины несколько огромных бутылей воды, которые он тоже побросал в нее, и они моются, неловко прыгая на одной ноге и матерясь, и Джинджер моет Джону волосы и говорит «нахуй», когда Джон предлагает отплатить ему ответной услугой. Когда Тим направляется было переносить мучительную физическую боль на переднем сиденье, Джон хватает его за руку и говорит «нахуй». Они бросают одеяла на землю, и Тим укладывается спать рядом с ними, но отдельно от них и не очень близко, сохраняя дистанцию и блюдя пустоту пространства, которое постепенно наполняется элементарными частицами, и слушает, как они отдрачивают друг другу под одеялами, матерясь и повторяя имена друг друга на разные лады, и Джон поворачивается к Тиму, когда они заканчивают с этим занятием, и показывает ему язык, и лица его почти не видно в свете молодой луны. Тим просыпается от жажды и тихонько встает. Он идет к машине, пересекая уже подсохший кусок земли, который они превратили в блядское болото парой часов ранее, он вытаскивает банку теплого пива и выпивает ее залпом. Он закуривает и слышит, как Джинджер шепотом матерится позади него, спотыкаясь в своих шлепанцах. — Ты почему не спишь? — спрашивает Тим. Джинджер пожимает плечами, и лица его тоже почти не видно в свете молодой луны. — Пиво? — предлагает Тим. Джинджер кивает, и Тим сует ему в руку еще одну банку теплой хуйни. Джинджер делает несколько глотков. Джинджер делает шаг вперед, сокращая не настолько уж бесконечное расстояние между ними, и стоит теперь прямо возле него, может быть, даже внутри него, и дыхание его касается беспардонного лица Тима. Тим обнимает его, и какое-то время они просто стоят так. — Давай, пойдем в машину, — говорит Тим и тянет его внутрь. Они бросают одеяла на пол, и Тим благодарит себя из прошлого за то, что он взял поистине бесконечное их количество, и они садятся на них, и Джинджер почти сразу же ложится Тиму на колени головой. Тим перебирает его грязные волосы пальцами четырнадцать миллиардов лет подряд. — Где ты был? — спрашивает Джинджер. — В Амстердаме, — отвечает Тим. Джинджер выдыхает какой-то тихий звук. — Что ты там делал? Весело было? — спрашивает он следом за этим, и Тим решает в ту же самую секунду, что пулю ему надо пустить в эту ебучую атомную бомбу, которая бьется у него в груди вместо сердца. И, к счастью, к тому времени она действительно бьется. К счастью, она снова на своем месте. К счастью, она работает на полную катушку. — Ебаный пиздец, Джинджер, — выплевывает Тим, задыхаясь. — Как ты вообще можешь это спрашивать, после того, что я сделал? После того, что я сказал. — Не знаю, — говорит Джинджер. — Я… Просто расскажи. — Блядь, Джинджер, — говорит Тим и подтягивает его наверх. — Я сказал, что ненавижу тебя. Тебя и все, что с тобой связано. Как ты открываешь дверь. Джинджер с усилием сглатывает, хватает пачку сигарет и закуривает. — Я знаю. Но ты же этого всего не думал, ведь нет? Тим хохочет во весь голос. Тим тоже закуривает. — Думал. И не только это. Много чего еще. Тим делает затяжку и рассказывает ему про все, что он думал. Про его неловкость, которую он терпеть не может. Про его занудные книги. Про его тупые глаза, которыми он смотрит на Тима с обожанием несмотря ни на что. Про то, что он позволяет ему творить с собой все что угодно. Про то, что он просто ебаное желе и даже не человек. Тим произносит целую речь. Они выкуривают по три сигареты каждый, пока Тим описывает Джинджеру свои безобразные внутренности, стараясь не останавливаться ни на секунду, чтобы не услышать его дыхание. — И я даже подумал парочку вещей про твою… про твою проблему с дерьмом, — добавляет Тим в конце. Ебаная вишенка на ебаном торте. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер, и его передергивает несколько раз подряд. — Это… — Ага, именно, — говорит Тим, и его тоже передергивает. — Я провел эти два с половиной года, запихивая руки в твою грудную клетку и выясняя, как сделать тебе больнее всего. Я, блядь, очень хорошо научился. — Блядь, — говорит Джинджер и сползает вниз, снова ложась головой ему на колени. Тим запускает пятерню в его грязные волосы, и рука его источает энергию и стыд. — То, что я в тебе лелею, это то же самое, за что я презираю тебя, — говорит Тим. — Блядь, — говорит Джинджер, вжимаясь лицом ему в живот. — Ага, — говорит Тим, продолжая гладить его по волосам. — Так что ты делал в Амстердаме? — спрашивает Джинджер, переворачиваясь, и смотрит на него снизу вверх. — Весело было? Тим делает затяжку и рассказывает ему про все, чем он занимался в Амстердаме. Про то, как ему было весело, пока Джинджер писал ему все более и более опустошительные письма. Про все таблетки, которые он проглотил, и про всю траву, которую он выкурил, и про весь кокаин, который он вынюхал. Про ебаный книжный клуб, в который он потащился, и про ебаный клуб экспатов, в который он тоже потащился. Про всех тех, кого он там подцепил. Про все клубы, где он танцевал под музыку, которая ему не нравится. Про всех тех, с кем он там предавался оральному сексу. Про всю селедку, которую он запихал себе в рот. Про тот раз, когда его чуть не арестовали. Про тот раз, когда он упал в канал. Про тот раз, когда он весь день сидел и таращился на ветряные мельницы. Про охуительную бас-гитару, которую он купил. Про все студии, где он дергал струны и поворачивал рычажки. Джинджер улыбается ему, когда он замолкает. — Хочу посмотреть на твою бас-гитару, — говорит он. — Хорошо, — отвечает Тим. — Посмотришь, когда мы вернемся. Она дома. — Я бы… Я бы очень хотел поехать в Амстердам с тобой, — говорит Джинджер тогда. — Чтобы я тебя там снова заживо сожрал, как я это сделал в Берлине? — спрашивает Тим, проводя языком по зубам. Джинджер смеется. — Можем поехать, — говорит Тим. — Можем поехать, если ты хочешь. Можем там целых полгода торчать. Наигрывать джаз в свинговых квартетах. — Правда? — спрашивает Джинджер. — Правда, — отвечает Тим. — Можем и Джона с собой взять. Только сначала мне его придется связать по рукам и ногам, конечно. И тащить волоком за собой. Он, знаешь ли, не настолько великодушный. Не то что ты. Джинджер снова смеется и садится. — Хочешь поцелуйчик на ночь? — спрашивает Тим, оглядывая его. — Ага, — говорит Джинджер. Они целуются. Они, черт побери, целуются. ***** С утра Джон с подозрением разглядывает их обоих, пока Тим готовит завтрак на газовой горелке. — Что происходит? — спрашивает он Джинджера, когда Джинджер возвращается после того, как уходит отлить. — Мы наладили коммуникацию, — говорит Тим и передает им их чашки. Джинджер кивает. — Вы, больные уебки, — говорит Джон. — Ладно. Хорошо. Давайте попробуем. Джинджер говорит, что хочет побыть за рулем, так что Тим садится сзади вместе с Джоном, и они читают книгу Джинджера с самого начала, то есть, Тим читает, а Джон мешает ему и тыкает его своими волшебными пальцами время от времени, спрашивая, что означает то или иное слово. А иногда ничего не спрашивая. Они останавливаются в очередном всеми забытом городишке и покупают еще еды. Они обедают у черта на рогах, а потом просто гоняются друг за другом, умирая со смеху, и все они в конце концов оказываются на земле, и все они в конце концов покрыты пылью. После этого Джон играет мелодии, которые он сочинил, пока Тим торчал в Амстердаме, и Джинджер рассказывает Тиму о его концерте, на который Джон сумел-таки вытащить его несчастный гниющий остов. Джон спрашивает, чем Тим занимался в тот день. — Дурью, — отвечает Тим, сглатывая желчь. Джон швыряется в него камнями, а потом забирается на водительское сиденье, и они пересекают долгие километры скучных плоских пейзажей, и Тим сидит сзади вместе с Джинджером, и они разговаривают все втроем, разговаривают о вещах, которые Тим никогда даже не думал рассматривать как тему для разговора. Они останавливаются еще до темноты и смотрят на закат, и Джон с Джинджером целуются, прислонившись к машине, а Тим бродит по округе, подбирая палочки с земли, чтобы развести костер. Потом Тим разводит костер, пока оба целующихся придурка просто мешаются под ногами, потому что четыре их руки не предназначены и для этого, и они сидят вокруг него, жуя маршмэллоу и сосиски, которые они суют в огонь. Тим расчесывает Джону волосы, прежде чем они ложатся спать — Тим снова в нескольких метрах от них, потому что Джон заявляет, что он еще не получил достаточно взяток и вообще его не так уж легко подкупить. Они постепенно засыпают. Тим просыпается, чувствуя знакомое перепуганное прикосновение пальцев Джинджера к своей руке. Он открывает глаза, облизывая свои сухие губы. — Что? — спрашивает он. Джинджер просто тянет его сначала наверх, а потом к машине. Они выпивают банку пива на двоих. Тим вытаскивает пару одеял и фонарик, и они идут вдоль трассы и поворачивают через тридцать метров. Они бросают одеяла на землю и садятся, и курят, и Тим поглаживает Джинджера по бедру. Джинджер тушит свою сигарету и отбирает у Тима его окурок, и тоже тушит его. Они раздеваются, помогая друг другу, а потом просто обнимаются с минуту-другую, обнаженные и со стояками. Тим трогает Джинджера, продвигаясь сверху вниз, но до пункта назначения так и не добирается, потому что его прерывают в районе коленей. — Тим, — говорит Джинджер. — Ты можешь… Хочу, чтобы… Трахни меня. Тим смотрит на его лицо, серое в тусклом свете фонарика, и тем не менее видит настоящий его цвет. — Смазка в машине, — отвечает Тим, и рот у него пересыхает. — И закопана она там основательно. Знаешь, я особых надежд насчет всего этого не питал. — Мне все равно, — отзывается Джинджер. — Будет больно, — говорит Тим. Джинджер смеется. Тим таращится на него несколько секунд, а потом тоже усмехается. — Ладно, — говорит он. — Раздвигай свои ебаные ноги. Тим растягивает его, используя собственную слюну, и время от времени лижет ему член, и рассказывает сказки про дерьмо, потому что Джинджер довольно быстро начинает нервничать. Джинджер стонет и вздрагивает. — Так, — говорит Тим и подтягивает его наверх, усаживая его к себе на колени. — Ты все еще сжимаешь свою бестолковую говнистую дырку, и тебе реально будет больно. Можем приступать. Джинджер проклинает его и всех его предков. Потом он затыкается и просто жалобно хнычет от боли, пока Тим насаживает его на свой член — медленно, но совершенно беспощадно. Он трясется и хватается за плечи Тима, когда Тим наконец-то оказывается целиком внутри него, и еще он насквозь мокрый от пота. — Больно? — спрашивает Тим голосом оружия массового поражения, которое бьется в его груди. — Блядь, — говорит Джинджер. — Да. Пиздец больно. — Отлично, — подталкивает его Тим. — Начинай трахать свое дерьмо. Джинджер стонет и начинает двигаться, и как всегда тут же теряет равновесие, и его влажные ладони соскальзывают с плеч Тима, его влажные ладони дрожат, а его дырка такая горячая и такая тесная вокруг члена Тима. — Блядь, Тим, — выдыхает он. — Ты можешь… Можешь говорить? Разумеется, Тим может. Тим так и делает. — Что, скучал по моему члену в своем говне? — спрашивает Тим. — Мечтал, чтобы я выебал твой теплый, блядь, понос? — Блядь, — говорит Джинджер. — Да. Тим хохочет. — Блядь, а мы тут реально с тобой, кажется, диалог налаживаем, — говорит он и проводит ладонью по потной спине Джинджера, по его позвоночнику, которого у ебаных кальмаров вообще нет. — Скажи мне что-нибудь еще, — просит Джинджер. — Что ты хочешь услышать? — спрашивает Тим, вжимая руку ему в поясницу, насаживая его на себя поглубже. — Ты ебаная куча говна. Ты ебаный кальмарный студень. Я, блядь, тоже по тебе скучал. Джинджер стонет. — Что мне сделать с тобой? — спрашивает Тим. — Говори. — Что-нибудь… Что-нибудь ужасное, — отвечает Джинджер, задыхаясь. — Что-нибудь отвратительное. — Лупить тебя по твоему тупому лицу, пока ты реветь не начнешь? — Да. — Заставить тебя скакать на мне, пока я не кончу в твою грязную, блядскую, рваную дырку? — Да. — Оскорблять тебя, пока ты не обкончаешься, а потом вылизать твою мерзкую, вонючую, дрянную задницу? — Да. — Ебать тебя, пока ты не обкончаешься у меня на члене, а потом запихать его в твой сопливый, сговорчивый, услужливый, блядь, рот? На эту его фразу Джинджер не отвечает. Джинджер просто стонет и содрогается, он трясется на нем так безудержно, что они оба чуть не опрокидываются. Тим хватает потную руку Джинджера и кладет ее себе на грудь, нажимая на нее, умоляя вселенную одарить его ебаной сингулярностью, чтобы рука его оказалась внутри него, чтобы она прикасалась к этой жуткой, безобразной штуке, которая вот-вот взорвется и отравит все вокруг них. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер, и голос у него срывается. — Сейчас кончу. — Ты что, плачешь? — спрашивает Тим, подаваясь бедрами наверх. — Блядь, — говорит Джинджер, и да, он плачет. — Пожалуйста, обними меня. Пожалуйста, не отпускай меня. Я сейчас, блядь, кончу. Тим крепко обхватывает его руками и толкает его вниз, и толкает его вверх, и снова толкает его вниз. — Давай, — говорит он, сжимая зубы, и рот у него полон крови, а горло Джинджера подергивается всего лишь в паре сантиметров от его лица. — Выеби себя на мне. Кончи у меня на члене. Плачь от боли. Джинджер так и делает. Джинджер вскрикивает и сжимается вокруг его члена, пока Тим стискивает его в объятьях, и его тело все напрягается на несколько ударов атомной бомбы, что живет у Тима в груди. Джинджер кончает, трясясь, и почти сразу же переходит в свое агрегатное состояние, он растекается раскаленной плазмой из самого центра солнца в руках Тима, весь плавящийся, нежный и беспомощный. Тим переворачивает их обоих, спихивая — или скорее наливая — Джинджера на одеяла, и нависает над ним, и смотрит на него, и лицо у него серое в тусклом свете фонарика и бледное и ярко-красное в глазах Тима. — Ебаный пиздец, Джинджер, — говорит Тим, таращась на его заплаканные глаза. — Какая же ты размазня. Я сейчас, блядь, просто взорвусь из-за тебя. Ты, блядь, незаконная хуета. Джинджер смотрит на него снизу вверх и неуверенно улыбается. Джинджер переводит взгляд на его член. Тим сжимает руки в кулаки, а потом плюет себе в ладонь. Джинджер снова смотрит на него снизу вверх. Джинджер облизывает свои ебаные губы. Тим опускает руку, чтобы обхватить ею член. Джинджер бросает взгляд на его член. Джинджер снова облизывает свои ебаные губы. Тим взрывается. Он знает, что сделает это. Он думает, что их обоих следует за это прикончить нахуй. Он срывается с места, словно подгоняемый огромной волной, и усаживается на Джинджера сверху, и хватает его за волосы, задирая ему голову. — Давай, блядь, уже, — выплевывает он. — Жри свое ебаное дерьмо. Жалкое лицо Джинджера разлетается на блядские элементарные частицы. Или нет. Тим не знает слов, которые могли бы его описать. Но Тим может говорить. — Давай, — требует он, вжимая Джинджера лицом себе в пах. Джинджер закрывает глаза, подвывая, а потом облизывает головку его члена. — Блядь, — говорит Тим. Их обоих разбивает припадок. Джинджер трясется под ним как ебаный первичный бульон. Тим трясется и угрожающе нависает над ним как ебаная боеголовка. — Еще раз, — говорит Тим, и лицо Джинджера опять разламывается в мозаику, которую он не может описать. Он открывает глаза. Он вздрагивает. Он смотрит на Тима снизу вверх. Он берет член Тима в рот. Он стонет вокруг него. Он, блядь, стонет вокруг него. Тим несколько секунд ебет Джинджера в рот, удерживая его за голову обеими руками, и молится о смерти, он молится о смерти, но вместо этого просто кончает, он просто кончает кипятком в ебаный рот Джинджера. Они лежат на одеялах, прижимаясь друг к другу, и Тим гладит Джинджеру спину омерзительно нежными движениями, хотя он и уверен, что теперь им уже ничего не поможет. — Нам надо рассказать об этом Джону, — говорит Джинджер. — Разумеется, — соглашается Тим. Тим слегка отстраняется и смотрит Джинджеру в лицо. — Ты можешь меня поцеловать? — спрашивает Джинджер. — Разумеется, — отвечает Тим. Они целуются. Они, черт побери, целуются. — Господи, какие же мы ебанутые, — говорит Тим, поднимаясь, и подает Джинджеру руку. Джинджер мягко смеется. — Давай, — Тим подбирает одеяла с земли. — Помоем наши омерзительные рты и пойдем спать. ***** С утра Джон с подозрением разглядывает их обоих, пока Тим готовит завтрак на газовой горелке. — Что происходит? — спрашивает он, когда Тим передает ему чашку. — Мы состыковались нашими звездолетами и пообжимались в космосе, — объясняет Тим. Джинджер смеется. — Ненавижу твои ебаные метафоры, — говорит Джон и запускает в Тима чашкой, полной горячего кофе, и, к счастью, промахивается. — Поедешь с нами в Амстердам? — спрашивает Тим, барабаня пальцами по рулю и пожевывая сигарету, которой он дымит. — Что? — отзывается Джон несколько невнятно, так как рот у него весь набит арахисом. — Джинджер хочет поехать со мной в Амстердам. Мы там потусуемся какое-то время. Развлечемся хорошенько. Махнешь с нами? — Черт, — говорит Джон. — Какие же вы двое ебанутые. Чем мы там заниматься будем? Тим слышит, как Джинджер закуривает на заднем сиденье. — Тем же самым, что и в Берлине, только наркоты будет больше, — отвечает Тим. — И селедки. — Селедки? — повторяет Джон и начинает переключать радиостанции. — Не буду я есть ебаную селедку. Тим отпускает смешок. — Я ее сам засолю. Ты все, что я готовлю, за милую душу уплетаешь. Джон задумчиво мычит. — Ладно, — соглашается он. — Ладно, давайте поедем. Только я не знаю, когда я смогу. Ебаные концерты. — Мы что-нибудь придумаем, — говорит Тим, на пару секунд поворачиваясь к нему лицом. Джон криво улыбается ему. Они едут на юг и останавливаются в третьем по счету всеми забытом городке на обед, и Джон с Джинджером устраивают музыкальное шоу, сидя на земле, Джон — наигрывая на своей гитаре, Джинджер — постукивая по двум огромным бутылям с водой, которые Тим побросал в машину, и одна из них пустая, а другая — еще полная, а сам Тим просто стоит рядышком и нихуя не делает, и заявляет, что он не настолько талантливый. — Мы точно станем знаменитыми однажды, — в свою очередь заявляет Джон несколько невнятно, так как рот у него набит паршивым бутербродом, который для него купил Джинджер. Они останавливаются после наступления темноты у черта на рогах, и Джон говорит, что у него болит спина, а Джинджер пытается размять ему ее своими бесполезными студенистыми щупальцами. Тим отпихивает его в сторону и заканчивает дело как надо. Потом они все втроем валяются на одеялах и пьют молоко прямо из пакетов, проливая половину на себя. Тим ставит для них палатку, а сам укладывается снаружи, рядом с ней, и пялится на звездное небо, готовясь слушать, как они будут трахаться. Они, впрочем, ничего такого не делают, и вместо этого просто перешептываются целый час, и Тим постепенно засыпает под эту колыбельную. Он просыпается от прикосновения перепуганных пальцев Джинджера к своей руке. Он поднимается, но все, что он успевает сделать, это подумать, чем же ебанутым они займутся в этот раз, потому что Джон высовывает свою голову из палатки, производя много яростного шума. — Вы можете перестать тихушничать у меня за спиной? — говорит он. — Я вообще-то тоже по уши во всей этой ебаной хуйне, так же как и вы двое. Тим хохочет. — Ладно, — соглашается он, и они забираются в палатку все втроем, хотя места там явно недостаточно. — Чем вы собирались заниматься? — спрашивает Джон. — Не знаю, — отвечает Тим. — Джинджер? Джинджер пожимает плечами и обхватывает колени руками. — У тебя смазка есть? — спрашивает Тим Джона. Разумеется, у Джона есть смазка. — Тогда вот что, — говорит Тим. — Давайте выебем меня на спине и зацелуем до смерти. Джон смеется. — Я тоже хочу тебя выебать, — говорит он. — Ну, тебе просто придется подождать своей очереди, — отзывается Тим. — На еблю в два хуя здесь места не хватит. Просто похныкай пока. Джинджер трахает его на спине, Джинджер весь горячий, потный и ласковый, и они таращатся друг на друга, ни черта не видя, потому что в палатке темнота, блядь, кромешная, и Джон хныкает прямо Тиму в ухо все время, что Джинджер трахает его, прижимаясь к ним обоим, а Джинджер кончает Тиму в задницу, он вздрагивает и говорит, что любит его, а Тим выкручивает свой член, надрачивая себе и со всей дури впиваясь зубами в руку, и Джинджер все еще нависает над ним, заливая его морду своим потом, а Джон шепчет оскорбления ему на ухо, оскорбления, которые Тим очень даже заслужил. Тим спихивает Джинджера с себя, после того как кончает, и нащупывает смазку, и размазывает ее по члену Джона. Затем Джон тоже трахает его на спине, Джон весь горячий, потный и нихуя не ласковый, Джон словно целиком состоит из разъяренных толчков, которыми он вдалбливается в него, перехватив его руками за плечи покрепче, и Тим подбадривает его и вскрикивает пару раз, а Джинджер бьется в своем припадке, тесно прижатый к ним обоим. Джон кончает Тиму в задницу, со всей дури впиваясь зубами ему шею, и Тим ухмыляется, как особенно маниакальная акула, а Джинджер просто повторяет «блядь» словно мантру. Они вырубаются в палатке все вместе, они спят как одно гигантское радиоактивное существо, перемазанное биологическими жидкостями и замотанное в одеяла. ***** — Нам срочно нужен город, — говорит Джон, почесываясь на заднем сиденье рядом с Тимом. — Я хочу принять ванну. Я хочу молочный коктейль. Я хочу посмотреть на живых людей. На живых людей, которые не таращатся на меня как ненормальные. — Чувак, ты погляди-то на себя, — усмехается Тим. — Ты разодет как ебаный танцор кабаре. И красив до безумия. На этой планете нет такого места, где бы на тебя не стали пялиться. Джинджер смеется на водительском сиденье. — Ага, да ты просто пытаешься подкупить меня своими ебучими комплиментами, — отмахивается Джон. — Я хочу танцевать. Нам нужен город. — Ладно уж, — говорит Тим. — Прекрати ныть. Если мы не потеряемся по дороге, будет тебе вечером город. Джон пихает его локтем в бок, и Тим шипит. — Блядь, у меня задница болит. Мне нужна ебаная аптека. — В городе есть аптеки, — говорит Джон и снова пихает его. Они обедают, остановившись у черта на рогах, снова выуживая фасоль из банки голыми руками. Потом Джон садится за руль, а Джинджер садится на заднее сиденье вместе с Тимом и читает, и Тим лежит головой у него на коленях. Джон заявляет, что он не хочет дурацкий город с коротким названием, так что они едут в другой, с названием, которое ни один из них троих не может произнести, они добираются туда уже после наступления темноты и заваливаются в отель, и Тим удивляется, что им разрешили хотя бы подойти к нему. Джон хуй знает сколько плескается в ванне, а Тим и Джинджер проводят десять минут, отмывая друг друга, оба со стояками, а потом еще десять — отдрачивая друг другу, и Джинджер жрет морду Тима как какой-то монстр из космоса, а Тим выкручивает член Джинджера так же, как обычно выкручивает свой, но применяя чуть меньше силы. Джинджер говорит между поцелуями, что ему это, блядь, не нравится, но потом все равно кончает, и Тим тоже не отстает от него, и оба они неловко сползают на задницы после этого и рассиживаются в душе еще десять минут, и вода хлещет на них сверху. Они тащатся в клуб, Джон — снова разодетый как сутенер, питающий симпатии к бурлеску, Тим — в ботанской рубашке Джинджера, а Джинджер просто бледный и усталый. Они почти не танцуют, Тим — потому что его ебаная задница до сих пор болит, Джинджер — за компанию, проникнувшись товарищеским духом и пропитавшись насквозь своей безграничной любовью, объектом которой Тиму по его же глубокому убеждению точно никак нельзя быть, но Джон отплясывает и за себя, и за них двоих, Джон отплясывает часами, ни на минуту не останавливаясь, как ураган из перьев и блесток, весь сияющий и явно находящийся в своей тарелке. Тима кто-то цепляет, несмотря на то, что он сидит там в ботанской рубашке Джинджера и сам ничуть не менее ботанский Джинджер торчит прямо рядом с ним, так что он разживается таблетками и набивает себе полные карманы травы, но ни к чему даже не прикасается, слишком вымотанный для таких развлечений. Они пытаются заснуть в куче конечностей, вернувшись в отель, но на двух кроватях, которые они сдвигают, оказывается недостаточно для этого места, поэтому Тим скатывается с них и идет в другой номер, чтобы уснуть в одиночестве, и отпихивает ебучие щупальца Джинджера, прежде чем уйти, и обещает ему, что отрежет их нахуй, потушит их в сливках и запихает ему в глотку, и сто раз повторяет, что он никуда не уходит, что он просто хочет лечь спать в другом номере, и рот у него полон желчи, пока он это повторяет, а Джон просыпается и проклинает их обоих и всех их предков, в том числе ту обезъяну, которая была их общей прародительницей. Тим вырубается, уткнувшись мордой в подушку, и ему снится, что его пытает испанская инквизиция, применяя все те изобретательные способы, которые были детально описаны в той книге, покрытой очень, очень подозрительными пятнами, которую он позаимствовал у Брайана несколькими месяцами ранее. ***** Они просыпаются после полудня и вытаскивают свои жалкие тела на свет божий, чтобы заводить их в кафедральные соборы и тыкать пальцами во все подряд. Они набредают на рынок, и Джон пропадает, уйдя в неизвестном направлении вместе со своей гитарой, а Тим проводит для Джинджера экскурсию по мясным рядам, и перепуганные пальцы Джинджера торчат у него в кармане, пока они там шляются, а его рот распахнут, и Тим заставляет его стоять как можно и как нельзя дольше возле самых отвратительных туш, которые он только может найти, а потом покупает всякие части этих самых туш, покупает печень и почки, и куриные сердечки, потому что у него есть планы на вечер. После этого они отправляются на поиски Джона, и Джинджер умоляет его выбросить мясо, а Тим просто курит и ухмыляется. Они находят Джона в окружении переливающихся блестками шмоток и барышень, которые едва понимают, о чем таком он там толкует, но уже успели без ума влюбиться в его волшебные задрачивающие гитару пальчики. Джон сообщает им, что покупает себе платье. Они шатаются по городу до самого заката, врезаясь в людей, Джон — со своей гитарой и ебучим платьем, которое он таки купил, Тим — с целой кучей отвратительного мяса, а Джинджер — засунув обе своих руки в их карманы. Они выезжают из города после наступления темноты и останавливаются у черта на рогах. Тим запихивает несколько таблеток, которыми он разжился в предыдущую ночь в клубе, себе в пасть и уходит выполнять свои обязанности бойскаута, собирая ебаные палочки и разводя ебаный костер, а потом — свои обязанности повара высокой, блядь, кухни, разбираясь с мясом и шинкуя лук, пока Джинджер разукрашивает Джону лицо, на что у них уходит целая вечность, потому что они беспрестанно целуются. Тим как раз вовсю нарезает почки, перемазавшись кровью по самые локти, когда Джон напяливает свое ебучее платье, которое он таки купил, хихикая как придурочный, и начинает отплясывать вокруг костра, а Джинджер выступает как его блядская группа поддержки и выстукивает безумные ритмы на его гитаре. — Так, — говорит Тим, подхватывая миску с порубленным мясом и поднимаясь. — Мы прямо сейчас садимся в круг и дрочим. Именно так они и делают после небольшой потасовки, и Тим ставит миску на землю между ними и думает, что непременно купил бы и свиную голову, знай он тогда, на рынке, что события будут развиваться в таком поистине восхитительном направлении, он вытаскивает член из брюк своей перемазанной кровью рукой и принимается за дело первым, и Джон говорит, что его сейчас вырвет, а потом задирает свое платье и присоединяется к нему, обхватывая себя своими сердитыми пальцами, после того, как Тим говорит, что среди них троих это не Джон, а он сам постоянно блюет по пустякам, а Джинджер называет их обоих больными ублюдками, а потом тоже начинает дрочить, потому что ситуация между Тимом и Джоном быстро накаляется, и Джинджер тоже теряет последние мозги. Волшебство, думает Тим, помешивая мясо в котелке, пока Джон помогает Джинджеру курить и во весь голос отказывается даже близко подходить к омерзительному ужину Тима. Кулинарное вуду, думает Тим немного спустя, постоянно ухмыляясь, пока оба придурка набивают себе рты его невероятным ужином голыми руками и постанывают. И чем же я это все заслужил, думает Тим довольно много времени спустя, пока оба стонущих придурка дрыхнут, прижимаясь к нему своими горячими телами, и таращится на черную ткань палатки у себя над головой, а ядерный распад пламенеет у него в груди. ***** — Так что, какие мы сегодня? Дикие или окультуренные? — спрашивает Тим утром, передавая Джону его чашку. — Дикие, — отвечает Джон, непристойно улыбаясь ему. Джинджер вздыхает со стоном и говорит, что ненавидит их обоих. Оба они расчесывают ему волосы пять минут спустя, так что вскоре он меняет свое мнение. Они катаются по прибрежным горам и теряются там, и обвиняют друг друга, они кричат и швыряются друг в друга носками и арахисом, они смеются и едут дальше, они гоняются друг за другом по пляжу и падают в соленую воду, они смотрят на закат, сидя на песке, а потом едут обратно в горы и останавливаются у черта на рогах. Тим готовит ужин, который оказывается значительно менее невероятным, чем тот, что он соорудил в предыдущий вечер, потому что Джинджер находит траву у него в кармане, и они выкуривают хуй знает сколько косяков, пока Джон задрачивает свою гитару, так как божественное вдохновение внезапно одолевает его. Они ужинают, а потом Тим и Джинджер просто валяются на земле и не могут перестать хохотать, увлеченно обсуждая книгу Джинджера, которую он дочитал, пока они катались по горам, как будто это не очередной том его занудной философской хуйни, а самое уморительное литературное произведение в мире, а Джон дуется и вытворяет всякие противные вещи со струнами, пока Тим не подтягивает его к ним поближе и не запихивает косяк ему в рот, сказав, что если он действительно собирается поехать в Амстердам вместе с ними, то ему необходимо получить хотя бы начальное образование. После этого случается небольшая потасовка. Потом они втроем просто лежат на земле и ржут без перерыва, обсуждая безудержную чушь, которая бьет из Джона фонтаном. Они лежат кругом, соприкасаясь головами и разбросав конечности в стороны, и передают косяк друг другу, таращась на звездное небо, и Джинджер с Джоном перешептываются и тыкают пальцами в созвездия, как бестолковые влюбленные подростки. — Разумеется, я, блядь, не знаю, как оно называется, — отзывается Тим, когда они требуют его помощи. — Звезды — это вам не животные и не ебучие древнегреческие боги. Звезды — это шары раскаленной плазмы, которые удерживаются в равновесии силами своей собственной гравитации. Джон пихает его локтем, а Джинджер задает ему вопрос, так что Тим еще раз объясняет разницу между ядерным синтезом и ядерным распадом, и Джон тыкает его своими волшебными пальчиками, а Джинджер — слушает с раскрытым ртом. Они лежат кругом, соприкасаясь головами и разбросав конечности в стороны, и Тим с Джинджером курят одну сигарету на двоих, а Джон жует печенье. Джинджер вздыхает. — Я… Я взял у Тима в рот, после того как он меня трахнул, — говорит он. Тим давится дымом. Джон давится своим ебучим печеньем. — Что? — переспрашивает Джон. — Ага, — снова вздыхает Джинджер. — Ну, знаешь, после того, как он вытащил свой член. — Блядь, — говорит Джон. — Чтобы не было никаких недопониманий, — принимается за разъяснения Тим, прокашлявшись и отдав сигарету Джинджеру. — Я усадил его на себя и поливал его дерьмом, пока он не обкончался, как раз когда я описывал эту замечательную идею, и когда он растекся кальмарным желе, на которое я собирался подрочить, он посмотрел на меня и облизал свои блядские губы, и я превратился в термоядерную катастрофу и засунул свой ебаный хуй ему в рот. — Ебаный пиздец, — говорит Джон. — Когда? — За день до того, как ты нас поймал с поличным, — отвечает Тим, забирая сигарету у Джинджера. — Это уже совсем ебануто, — говорит Джон. — Ага, — отзывается Джинджер. — Пиздец как противно. Тим докуривает сигарету и зажигает еще одну. Джон принимается жевать очередное печенье. — Блядь, — говорит он с набитым ртом. — Джиндж. А как это было на вкус? — Ебаный пиздец, Джон, — говорит Тим, и дым вырывается у него из ноздрей, словно он взбешенный бык. — Как обычно, — отвечает Джинджер, забирая у него сигарету. — Как ебаный член Тима во рту. — Блядь, — говорит Джон и хрустит еще одним печеньем. — А он был… Ну, знаешь, он был… — Ебануться, — перебивает его Тим, поворачивая к нему голову. — Разумеется, нет. — Ага, как будто ты проверял, — говорит Джинджер и смеется. — Блядь, — говорит Джон и тыкает Тима своими пальцами. Тим вытаскивает сигарету прямо у Джинджера изо рта и делает глубокую затяжку. — Жалко, что ты его физиономию тогда не видел, — говорит Тим и усмехается. — Картина, блядь, маслом. Как будто он там обкончаться, грохнуться в обморок, блевануть и разрыдаться собирался одновременно. Джинджер с силой пихает его локтем. — Блядь, — говорит Джон. — Это уже совсем-совсем ебануто. Вы оба реально, блядь, сумасшедшие. — Ага, — соглашается Тим. Джинджер забирает сигарету у него. — Джиндж. Я хочу посмотреть, как ты это делаешь, — говорит Джон, пытаясь выудить еще одно печенье из пачки. — Ебаный пиздец, Джон, — говорит Джинджер и заходится кашлем как чахоточный. — Круто же, — возражает Джон. — Блядь, — говорит Джинджер, передавая сигарету Тиму. — Я не знаю, буду ли я еще так делать. Тим заливается хохотом, содрогаясь на земле. — Будешь, — говорит он, наконец отсмеявшись, и делает затяжку. — А Джон на тебя полюбуется. Но только, блядь, не постоянно. Это вообще-то пиздец как негигиенично. Джон заливается хохотом, содрогаясь на земле. Они лежат кругом, соприкасаясь головами и разбросав конечности в стороны, и Тим с Джинджером курят одну сигарету на двоих. Джон садится и поворачивается к ним лицом. — Это должен быть твой самый большой проеб, Тим, — говорит он. Тим сглатывает желчь и передает сигарету Джинджеру. — Я пиздец как сомневаюсь, что он будет последним, — продолжает Джон. — Но это будет твой самый большой проеб. Теперь тебе разрешены только более мелкие. — Ладно, — говорит Тим и сжимает руки в кулаки. Джинджер вздыхает рядом с ним. — Ты больше не будешь убегать из ебаной страны, — говорит Джон. — Ты будешь спрашивать меня, можно ли тебе, прежде чем уехать из ебаного штата. — Ладно, — говорит Тим. Джинджер запихивает сигарету ему в рот. — Ты скажешь мне, если почувствуешь, что тебя опять заносит, — добавляет Джон. — Я пытался, — отвечает Тим, выдыхая дым. — Пытайся получше. Напиши мне записку, если тебе так трудно открыть свой блядский рот, — возражает Джон и тыкает его пальцами в бедро. — Ладно, — говорит Тим. — А тебе, — снова заговаривает Джон и поворачивается к Джинджеру. — Тебе просто надо врезать ему по морде, если он опять начнет вести себя как полный говнюк. — Не хочу я бить его по морде, — вздыхает Джинджер. — Ага, в этом-то и проблема, — говорит Джон и толкает его, чтобы он поднялся. — Он кроме затрещин и оплеух больше ничего не понимает. Территориальная, блядь, акула. — Тебе и правда просто надо мне врезать, Джиндж, — соглашается Тим и тоже садится, выкидывая окурок. Нежные, блядь, любящие щупальца, думает Тим, валяясь на земле, широко раскинув в стороны конечности и выплевывая свои зубы, пока Джон хихикает у него над головой. — Я тебя люблю, — говорит Джинджер и прикасается к его губам. — Ебаный пиздец, Джинджер, — отпихивает его руку Тим. — Я, блядь, это прекрасно знаю. Сколько можно это постоянно повторять? Я же тебе лекций о строении атомов плутония каждый ебаный день не читаю, не так ли? — А может быть, тебе стоит начать, — говорит Джон и снова тыкает его своими блядскими пальцами. — Или, может быть, Джинджеру стоит наконец научиться правильно применять свой эмоциональный арсенал и использовать свои ебаные чувства против меня, — говорит Тим, уворачиваясь от него. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Чувства не для этого придуманы. Тим заливается хохотом, содрогаясь на земле, а Джон хихикает над ним как ненормальный, и Джинджер тоже к ним вскоре присоединяется. — Мы, блядь, совсем упоролись, — резюмирует Тим. Они лежат кругом, соприкасаясь головами и разбросав конечности в стороны, и Джинджер с Джоном грызут печенье. Тим садится. — На тот случай, если я опять так проебусь, — начинает он. — Нет, — говорит Джон. — Да, — возражает Тим. — Блядь, Тим, — выдыхает Джинджер. — Заткнись, — говорит Тим. — Просто на тот случай, если я опять что-нибудь откину. Мне надо наконец-то дать вам несколько рациональных советов, чтобы вы спокойно смогли избавиться от моего гнусного тела после того, как прикончите меня за это. И вам, если что, действительно стоит так сделать. — Блядь, Тим, — повторяет Джинджер. — Нет, — повторяет Джон. — Да. Заткнитесь уже оба и послушайте сюда. — Ебаный пиздец, Тим, — говорит Джон. — Ты что, совсем из ума выжил? Кислота. Ебаная кислота. Блядь. Джинджер вздрагивает рядом с ним. — Господи, — говорит Тим, обводя взглядом парочку белых как мел придурков. — Я, блядь, не серийный убийца или еще что-нибудь в таком роде, если вы сомневаетесь. Я трахался с дамой, которая расследовала уголовные преступления, еще когда жил в Европе. Она много трепалась. Думала, что я из-за этого ерзать начну. — Блядь, — говорит Джинджер. — Чего я нихуя не начал делать, кстати говоря, — усмехается Тим. — Но кое-что полезное я у нее узнал. — Больной ублюдок, — говорит Джон и тоже вздрагивает. — Вы это слышали? — спрашивает Джон в четырнадцати миллиардный раз. — Ебаный пиздец, Джон, — говорит Тим. — Никого там нет. Ты просто на измене из-за травы. Уж поверь мне. — Блядь, — говорит Джон. — Я точно что-то слышал. — Он прав, — обнимает его Джинджер. — И в любом случае, если даже там и правда кто-то есть, то Тим их просто сожрет и все. Тим отпускает смешок и тоже обнимает Джона. — А останки мы закопаем той ебаной лопатой, которую я вчера в машине нашел, — добавляет Джинджер. Тим вздрагивает. Джон вздрагивает. Джинджер вздрагивает. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер. — Почему в твоей ебаной машине лежит ебаная лопата? ***** — Я больше наркотики принимать не буду, — говорит Джон и блюет, высунув голову наружу. — Это просто трава, — ухмыляется Тим. — Трава — это вообще не наркотик. — Отъебись, — говорит Джон. — Ничего подобного в мой рот больше не попадет. — Ладно, — соглашается Тим. — Значит, так дальше и будем туда только хуи совать. Джинджер смеется на заднем сиденье. — У меня концерт через три дня, — говорит Джон, когда они въезжают в столицу, уже на закате. — Нахуй, — отзывается Тим. — Я не могу, — отвечает Джон. — Я один уже пропустил. — Ого, — выдыхает Джинджер. — Ну… — говорит Джон. — Спасибо, — говорит Джинджер. — Ладно уж. Мы тебе билет на самолет тогда купим. Договорились? — спрашивает Тим. — Хорошо, — говорит Джон. — А сейчас мы поедем танцевать. — Заметано, — кивает Тим. — И чтобы никакой дури, — добавляет Джон. — Конечно, — говорит Джинджер. — Спасибо. — Тим. Тим, — говорит Джон, тыкая его своими пальцами. — Что тут написано? — Ебаный пиздец, Джон, — говорит Тим, пытаясь не уронить Джинджера на землю. — Я, блядь, не знаю испанского. — Но это же европейский язык. Джинджер ржет как полоумный и сваливается таки на землю. — Блядь, Тим, — говорит Джон, задыхаясь позади него. — А у меня что, она тоже так выглядит? Джинджер хныкает. — Конечно. Уж будь уверен, — усмехается Тим. — Давай уже. Вставь мне. — Блядь, — говорит Джон, крепко перехватывая его за плечи. Джинджер стонет. — Джиндж, — говорит Тим, проводя языком по зубам. — Ты точно не хочешь тоже попробовать? — Блядь, — выплевывает Джон. — Заткнись. Джинджер трясется. — Тебе понравится. Это как раз по твоей части, — не затыкается Тим, а потом громко ахает, превращаясь в огромный шар термоядерного газа. — Блядь, — говорит Джон, вжимая его в лужу из Джинджера, растекающуюся под ним. — Ты меня заебал. Тебе сейчас пиздец придет. Я твою ебаную дырку сейчас просто уничтожу. И это отнюдь не ошибочное утверждение. — Молочный коктейль, — говорит Джон. — А потом мы пойдем в тот собор. И ты расчешешь мне волосы. И еще отсосешь мне. А я выебу твой поганый рот. А потом ты опять приготовишь эту свою мерзкую мясную хуйню для меня. — Давай-ка, блядь, помедленнее, — говорит Тим. — Я тут вообще-то записываю. Джон хихикает. — Кальмар? — спрашивает Тим, запихивая сигарету Джинджеру в рот. — Отъебись, — говорит Джинджер и делает затяжку. — Значит, поцелуйчики, — говорит Тим. Джон снова хихикает. — Осторожнее, блядь, — говорит Тим, протягивая Джону руку помощи. — Пиздец, какой же ты неуклюжий придурок. Ты ходишь так, как Джинджер трахается. — Иди нахуй, — говорит Джон. — Я играю на гитаре. Я на вулканы не карабкаюсь. — Это не вулкан, — возражает Тим. — Это, блядь, просто холм. — Вулканы вон в той стороне, — говорит Джинджер, показывая рукой. — И иди нахуй, Тим. — Нет, я не с ними, — говорит Тим, улыбаясь как чрезвычайно вежливая акула. — Я не настолько талантливый. — Тим. А кто эта женщина? — спрашивает Джон, жуя попкорн и таращась на экран. — Да черт тебя побери, — отвечает Тим. — Я не знаю. Я не единого слова не понимаю. Я не говорю на ебаном испанском. — Я думаю, она жена того мужика с усами, — говорит Джинджер, ерзая в кресле. — А ты, блядь, откуда знаешь? — говорит Тим, кладя руку на то, что причиняет ему такие неудобства. — Ты последний час только и делал, что мое ебало облизывал. Джон хихикает. — Черт, — говорит Джинджер и кладет голову Тиму на плечо. — Как он еще, блядь, не умер? Они смотрят на Джона, который вовсю отплясывает в толпе: перья, блестки, кожаные штаны и невыносимо прекрасное, блядь, лицо. — А он, знаешь ли, вечно юное божество, — отвечает Тим, выпуская дым. — А мы с тобой просто две кучи доисторического дерьма. Джинджер трясется от хохота рядом с ним. — Давай, — говорит Тим. — Пойдем тоже потанцуем. Покрасуемся в этих твоих ботанских рубашках. — Хватит уже жрать друг другу лица, — говорит Тим. — Ты опоздаешь. Опоздаешь и пропустишь свой ебучий концерт. — Отвали, — говорит Джон и надевает свои возмутительные солнечные очки. — Мы любим друг друга. А ты — просто прожорливая акула. — Мы сразу к тебе приедем, когда вернемся, ладно? — говорит Джинджер и снова целует Джона. — Расскажешь мне про концерт. — Конечно, — говорит Джон и снова целует Джинджера. — Тим, возьми с собой этот охуенный бас, который ты купил. Попилим с тобой. Тим улыбается и смотрит на придурков сквозь полуприкрытые веки. Они машут Джону на прощание. Джинджер прикасается к его руке своими перепуганными пальцами. Тим целует их. — Пойдем, — говорит он. — Наши говноедские рожи. Подушка. Нам с тобой еще бескрайнее межзвездное пространство надо пересечь. ____________________________________________________________