однажды

Ино целует долго и так отчаянно, словно это не поцелуй вовсе, а спасительный глоток воздуха. Словно он так долго был под водой, что лёгкие и сердце уже начали отказывать. Словно всю жизнь до этого поцелуя он только погибал, бесконечно долго погибал, а вот сейчас, наконец, появился шанс спастись. Просто долго-долго прижимается искусанными губами к губам, привстав на носочки, жмурится, и не дышит. - Инош?.. Гунгю промаргивается, когда Ино отстраняется, отходит на шаг, но так и не открывает глаз. - Инош, это… - Прости, - едва слышно бормочет самый странный парень во вселенной, и только ниже опускает голову, прячет глаза за отросшей чёлкой. – Неудачно пошутил. Я никогда не умел шутить. - Что тут у вас происходит?.. Ино слышит чужой голос, вздрагивает, выдыхает «мне пора», и выметается из комнаты для практики, чуть не сбив с ног замершего в дверях Сынхи. Гунгю стоит, как замороженный, только ладонь к горячим своим губам прижимает, и не может понять, спит ли он сейчас, или всё это произошло на самом деле. Хан Ино его… поцеловал? По-настоящему поцеловал? Они знакомы девятнадцать лет из их общих двадцати одного, и всё это время они были не разлей вода, всегда вместе. Ино всегда был не таким, как все, странным и настолько тихим, что окружающие считали его угрюмым и предпочитали обходиться без его общества. Поэтому он так и не выучился общаться, заговаривать с незнакомцами, смеяться при свидетелях, доверять кому бы то ни было. Гунгю всегда ему помогал. С первого класса заработал репутацию безнадёжного драчуна и хулигана, потому что сверстники были жестоки, а Ино просто не мог за себя постоять. Приходилось научиться драться, и с одногодками, и со старшими, чтобы защищать друга. Каждый раз гордился новым синяком, или ссадиной, хвастал силой и храбростью, а Ино просто молча наклеивал новые и новые пластыри, всегда цветные, с мультяшками и динозавриками. До сих пор обычные, телесного цвета пластыри не помогают, не держатся, отваливаются, хоть целый десяток их налепи. Гунгю Ино всегда доверял, но по-своему, по инопланетному: ничего не рассказывал толком, ни разу не пожаловался на равнодушие мамы, на всегда отсутствующего дома отца, на одиночество. Но смиренно кивал на вопрос «тебе грустно?», а на неловкое «тебе одиноко?» выдыхал стандартное «самую малость». Но сразу кривенько улыбался, и добавлял уверенно «но Гю со мной, поэтому я в полном порядке». Никогда не завидовал обеспеченному и любимому родителями и одноклассниками, а потом и девушками другу. Никогда не просил ничего, кроме внимания и времени. Просто был рядом и вечно попадал в неприятности, словно специально, чтобы Гунгю мог чувствовать себя супергероем, круче, чем в комиксах. Когда подросли, когда перешли в старшую школу, попав в один класс, на все расспросы о любви отмахивался улыбчивым «мне это не интересно», но терпеливо выслушивал Гунгю о всех его бесконечных сиюминутных влюблённостях. Учёба обоим давалась нелегко, но если Гунгю просто был балбесом, привыкшим рассчитывать на удачу, то Ино действительно с трудом справлялся с базовой программой. Но старался больше, чем позволяли силы, и умудрился поступить в тот же колледж, что и лучший друг, даже не поинтересовавшись факультетом. Где-то в конце средней школы начались танцы. Увлечение захватило обоих с головой, и уже не отпускало. В танцах Ино оказался таким же нелепым и нескладным, как и во всём остальном, и так же остро, как в детстве нуждался в защите, так и не научившись за себя стоять. Возможно, Гю и переключился бы на что-нибудь другое, ведь когда у тебя ветер в голове, так сложно долго увлекаться чем-то одним, но Ино, кажется, по-настоящему влюбился, и пришлось остаться. Учить бесконечные новые танцы, слушать множество разной музыки, тренироваться и тренироваться, до седьмого пота, после школы, после пар, вместо пар. У Гунгю всегда было двадцать две тысячи знакомых и приятелей, но они всё равно всегда были вдвоём. Вот мир, а вот – эти двое, бесконечно родные друг другу. У Ино же не было никого, кроме Гунгю. Вот мир, вот – Гунгю. И всё. Гунгю никогда не задавался философскими вопросами, но одно знал точно: жизнь не понять, людей не понять, а вот Ино он знает настолько лучше, чем самого себя, что никогда-никогда в нём не ошибается. В его чувствах, в его поступках, в его реакциях. И это всегда не просто успокаивало, но делало почву под ногами твёрдой и надёжной, а жизнь – лёгкой и приятной. И вот теперь, ни с того, ни с сего, на ровном месте – этот странный поцелуй. - У него… жар, - тихо говорит Гунгю удивлённому Сынхи, словно это может не просто объяснить, а даже отменить увиденное им. – Он болеет опять, но всё равно пришёл на репетицию. Не хотел всех подставить… он такой дурак! - И он, типа, упал, потому что закружилась голова, а ты поймал? - Да! Да, всё так и было. – Гунгю благодарно улыбается на это нелепое и наспех выдуманное оправдание, но всё ещё не знает, как разрядить удушающую неловкость. Сынхи, так-то, просто отличный парень. Настолько хороший, что Ино даже иногда может с ним разговаривать. И сейчас этот хороший парень, явно решив следовать им же выдуманной версии происходящего, вопросительно приподнимает брови. - И он убежал. С жаром и головокружением. Тебе не кажется, что это нехорошо? Ты же за него в ответе, Нам. Гунгю тормозит бесконечные несколько минут, а потом решительно хватает свою ветровку и спешит из зала, на улицу, чтобы догнать, и… может, поговорить. А может просто доставить домой. - Да ладно?.. – стонет он, потому что начавшийся буквально в одну секунду дождь, это как-то немного слишком. Это же жизнь, а не дешёвый фильм с не менее дешёвыми спецэффектами! Но природа решает, что сухие декорации слишком скучны, поэтому приходится смириться и продолжить путь в моментально промокших кроссовках. Через несколько минут промокает и одежда, буквально до нитки… а у Ино и правда жар, и провожать его придётся не домой, а в больницу, хоть тот и боится врачей, как маленький. - Ино! Гунгю видит его недалеко от моста, и прибавляет в скорости. Хорошо, как же хорошо, что он со спортом на «вы», в отличие от Гунгю. - Ино, постой! Ну куда ты так несёшься? Подожди, Инош, пожалуйста! Ино останавливается под мостом, мокрый, как мышь, крохотный и тощий настолько, что у Гунгю в груди сердце сжимается в точку. Он сам далеко не атлетического телосложения, но с Ино всегда так было: поставь его рядом с кем угодно, хоть с ребёнком, а он всё равно будет казаться каким-то невозможно маленьким, малюсеньким даже. Как новорождённый котёночек. - Ино?.. – Гунгю тоже оказывается под бетонными перекрытиями моста, по которому там, в недосягаемой вышине, куда-то спешат автомобили. – Тебе что, парни нравятся? Я… я просто не знал. Ино стоит спиной к своему извечному спасителю, подняв плечи, вжав в них голову, и долго-долго молчит. А потом резко оборачивается, широко-широко, дурашливо улыбаясь. - Да ну, что за глупости! Скажешь тоже. Даже с расстояния в несколько метров, в неверном свете ночных фонарей, Гунгю видит красные, зарёванные глаза. В последний раз Ино плакал ещё в младшей школе, когда какой-то кретин из параллельного класса назвал его «убогой сироткой» и успел дать подзатыльник, пока Гунгю не подоспел и не навалял придурку так, что потом его родителей вызывали к директору за побои. После этого Ино пообещал не доставлять другу так много проблем, и больше не плакал. Никогда. Наверное, стоит уточнить: «никогда при Гунгю». Если бы сейчас он ревел, размазывая слёзы вперемешку с текущей с волос дождевой водой, было бы проще. Проще и понятнее, и был бы шанс просто отшутиться, успокоить чем-нибудь глупым, но эффективным – Гунгю умеет такое. Но он улыбается так, как улыбался всего пару раз в жизни, так, словно ничего-ничего плохого в жизни не было, нет, и не может быть. - Ты всё неправильно понял, - говорит Ино, почти громко, почти весело, только голос дрожит. – Ты всё совсем неправильно понял! Я… я нормальный. - Ты абсолютно ненормальный, - спорит Гунгю, но, почему-то, не решается подойти ближе. – Но когда это мне мешало? Инош, пожалуйста, я никогда не пытался вытрясти из тебя правду, но сейчас… - Иди домой, Гю. Дождь сильный, ты можешь простудиться. - … сейчас – тот момент, - упрямо договаривает Гунгю, - когда нужно, чтобы ты сказал мне всё как есть. Ино шмыгает носом и вытирает глаза и щёки ладонями, как малыш. - Я… я не знаю, Гю. Я так запутался… я действительно запутался так сильно, что хочется плакать. - Ты уже, дурак. - Может… - Говорит Ино, и смотрит умоляюще, так и не перестав улыбаться этой своей ужасной, ненастоящей улыбкой, - мы можем сделать вид, что даже не встречались сегодня? Не разговаривали, не виделись, и ничего не было? А завтра, или послезавтра, мы встретимся снова, и ты будешь улыбаться мне, и рассказывать, как провёл время, давать мне послушать новые песни, и всё такое… и всё будет в порядке. Можно? Вообще-то, конечно не «можно», но Гунгю совершенно раздавлен этой улыбкой со слезами, красными глазами, этим большим подвигом маленького беззащитного человека, поэтому он кивает. Кивает, когда должен протестовать. - А сейчас… - Ино, наконец, снимает жуткую улыбку с лица, и опускает голову. – Не мог бы ты… пожалуйста… меня обнять? Один раз, словно просто на прощание? Как бы в шутку… Гунгю делает несколько уверенных шагов, берёт за руку, дёргает на себя, и обнимает сильно-сильно, прижимает к своему плечу горячую глупую голову, и стоит так, не позволяя себе не просто говорить, но и даже думать что-либо. Ино даёт вытереть свою голову полотенцем, безропотно переодевается в предложенную футболку, и привычно забирается в дальний угол кровати Гунгю. Заворачивается в одеяло с головой и крепко закрывает глаза. И спит почти целые сутки, чихая во сне, горячий и совершенно простуженный. - Почему я должен нянчиться с тобой? – ворчит Гунгю, но одевается и идёт в аптеку за всеми доступными лекарствами. Потом даже возится на кухне, ежесекундно сверяясь с рецептом из интернета, потому что, кажется, заказанные пицца, или чаджанмён – не лучшая еда для болеющего человека. Ино спит, прижав к животу скомканное одеяло, тяжело дышит через рот, и его короткие густые ресницы подрагивают, словно ему снится что-то такое, от чего хочется поскорей проснуться, но не получается. Или, наоборот, не просыпаться. Гунгю смотрит на него долго-долго, пока остывает наверняка не самый вкусный куриный суп. Пока наступает вечер, а потом и ночь. Просто смотрит на человека, который всегда, всю жизнь был рядом, казался таким изученным, человека, ни разу ничего не попросившего, если не считать объятья под мостом. Смотрит, и никак не может понять, что же делать дальше. Как жить теперь. То, что Ино нравится вообще кто-либо – само по себе невероятно. То, что ему нравятся парни, а не девушки – не вызывает совершенно никакого негатива, да и кажется вполне логичным и даже закономерным: куда уж такому мышонку взваливать на себя ответственность за какую-то дамочку, когда сам едва справляется с повседневной жизнью. То, что ему нравится Гунгю… это же просто невозможно! Они же с самого раннего детства вместе, как семья, как братья. Братья не влюбляются друг в друга. Ино, конечно, тоже о Гунгю всегда заботился, в меру своих возможностей. Не силой, не энергией, не храбростью, а чем-то таким неприметным, маленьким. Всегда приносил именно те вкусняшки, которые Гунгю любит; терпеливо выслушивал; ни за что не осуждал, не только вслух, но и внутри; незаметно подкладывал леденцы в ярких фантиках в карман; присылал смешные картинки, в которых сам ровным счётом не понимал ничего, но знал, что Гунгю посмеётся; слушал всю предложенную музыку, даже ту, что не приходилась по душе; учил те танцы, которые хотелось Гунгю; незаметно наводил порядок в комнате… И ещё великим множеством мелочей. Сейчас в голову лезет бесконечность воспоминаний, и теперь они кажутся куда более значительными и двусмысленными. - Что же мне теперь делать? От воспоминании о неловком, но до боли искреннем поцелуе начинают ныть губы, и Гунгю прикасается к ним осторожно, самыми кончиками пальцев. Наверное… Нет, абсолютно точно – это же был первый поцелуй в жизни странного инопланетного парня, беззащитного, как душа новорождённого. И, если Гунгю не приложит в этом направлении должных усилий, он останется единственным. Таким важным сокровищем. Ино спит долго-долго, Гунгю даже кладёт холодное мокрое полотенце на его горячий лоб, отведя спутанные лохматые волосы вверх. Красил их совсем недавно, а они уже вымылись до привычно неопределённого цвета. У Ино всегда всё так с разными мирскими штуками. Он отчаянно пытается вписаться в понятный людям, привычный Гунгю мир, но ничего не выходит: украшения теряются, пароли от соцсетей забываются, телефон ломается, краска из волос вымывается с фантастической скоростью. Неизменным остаётся только тихое, бескорыстное присутствие рядом. Наверное, этот глупый, неприспособленный к жизни парень просто всё напутал. Перепутал детскую привязанность и благодарность с неуместной романтической влюблённостью. От этой мысли перевёрнутый мир Гунгю на целых несколько минут обретает былую понятность и твёрдость. И от сердца отлегает. Но Ино улыбается едва заметно, когда Гунгю гладит его по волосам, а потом так ласково берёт за руку, что выдуманные надежды на простое и удобное объяснение рушатся, как карточный домик. - Что же мне с тобой делать?.. Гунгю не нравятся парни, совсем, никак, ни капельки. Впрочем, если подумать, девушки ему не нравятся тоже. Ему нравятся поцелуи и объятья, нравится хвастать перед приятелями очередной завоёванной красоткой, ему нравится секс, в конце концов. Но сами по себе девушки ему не нравятся совсем. Как только очередные отношения грозятся перейти в ранг «серьёзных», он тут же находит предлог расстаться, чтобы не усложнять себе жизнь, отдыхает пару недель, и просто находит очередную пассию. И всегда, неизменно, от любой сложной или неприятной ситуации сбегает к Ино, с самого детства. Проблемы с родителями, отметками, танцами, девушками… всё это забывается за несколько секунд, стоит только оказаться рядом с лучшим другом. С лучшим другом? Если посмотреть на других людей и сравнить, то всё то, что происходит между ними, нормальной «дружбой» назвать максимально сложно. Они разные, по-разному смотрят на мир и жизнь, они не горят чем-то общим, если не считать танцев. Просто им хорошо вместе, но не так, как это бывает между братьями, или другими родственниками. Гунгю смотрит на спящего, и медленно, несмело кладёт свободную руку на его лоб. Потом осторожно перемещает её чуть ниже, накрывая глаза. Короткие ресницы щекочут чувствительную ладонь, и это ощущение сейчас кажется самым невероятным в жизни. Самым трогательным. Самым острым и глубоким. Ино расслабляется и начинает дышать глубже и спокойнее. Жар к утру спадает. - Привет? – спрашивает Хан Ино гнусавым от заложенности носа шёпотом, когда гунгю открывает глаза. – Прости, я доставил тебе столько неудобства. - Как ты себя чувствуешь? Ино улыбается своей маленькой улыбкой, и осторожно кивает, отвечая привычное: - Гю же со мной, так что я в полном порядке. - Балбес. Тебе нужно поесть, ты очень долго спал, у тебя был сильный жар. Я сейчас… - Отдыхай, - просит Ино, выбирается из постели и, слегка пошатываясь, идёт самостоятельно заботиться о еде. Заботиться. Гунгю ложится на спину, которая порядком затекла от сна в неудобной позе, раскидывает руки и смотрит в потолок. Впервые в жизни он оказался в настолько непроходимом тупике. - Инош! - М? И чёрт с ним, что так нельзя. По крайней мере, Ино сейчас на кухне, и не смотрит своим проницательным, всепрощающим взглядом. Гунгю молчит несколько секунд, а потом говорит негромко: - Инош, ты меня любишь? Конечно же, Ино его слышит. Он всегда его слышал, в любой ситуации. - Люблю, конечно. Очень сильно. На кафельный пол кухни падает стеклянная тарелка, и звон осколков заставляет обоих вздрогнуть. - Ты поранился? - Нет, всё в порядке, Гю. Лежи, я сейчас всё приберу, и принесу тебе поесть… ты сам, что ли, готовил? Можно, я немного переделаю? Хотя, и так вкусно, конечно, ты же старался… - Я не знаю, - перебивает Гунгю, и не угадывает, а точно знает, что крохотный инопланетянин, похожий на новорождённого котёнка, а то и вовсе на мышку, сейчас замирает, подойдя чуть ближе к двери, чтобы лучше слышать, и жмурится, борясь с желанием попросить замолчать. – Как тебя любить так же. Ты же для меня самый важный человек на земле, роднее тебя просто не может быть, Инош. Но… я понятия не имею, как целоваться с тобой. - Ты не должен, Гю. - Я должен! – Гунгю спорит жарко, от самого сердца спорит. – Я должен, Инош, потому что ты хочешь. Потому что я обязан о тебе заботиться, потому что от этого зависит твоё счастье. Потому что я хочу сделать тебя счастливым, по-настоящему счастливым! Но я пока просто не знаю… - Гю. Ино всегда называет коротким, ласковым именем, и так больше никто не делает. Он входит в комнату, решительно подходит к кровати, и даже строго хмурится. - Гю, прекрати. Мы же договорились, что ты всё не так понял. Не было ничего такого, какое «целоваться»? Где я, и где поцелуи? Я для такого не предназначен, ты же знаешь это лучше всех в мире. - Тогда, - Гунгю, почему-то, сердится на это упрямство, хотя оно, мягко говоря, ему на руку, - посмотри мне в глаза, и прямо скажи, что не влюблён. Один раз скажи мне это, и я забуду всё, что было в тот вечер, потому что ты не умеешь мне врать. Садится в кровати и жестом просит сесть напротив. Скрещивает руки на груди и ждёт. - Скажи мне это, Хан Ино, и я клянусь, что больше никогда не вернусь к этой теме. Ино покорно садится, куда велено, и в глаза смотрит, как велено, только больше не строго, а умоляюще и просительно, пронзительно, как первый весенний ветер после долгой зимы. - Я не… я не жду от тебя никаких поцелуев. Гунгю опускает лицо в ладони и молчит. Потому что Ино и правда никогда не врёт, даже если от этого зависит его жизнь, как сейчас. А сказал он совсем не то, что Гунгю надеялся услышать. - Гю… - Подожди. Помолчи сейчас. Ино молчит, кусает губы, и проклинает себя, самого последнего во вселенной идиота, предателя доверия, глупого, глупого слабака. Гунгю молчит очень долго. Потому что вот сейчас – действительно важный момент его жизни, куда уж там прошлым «трудным решениям». И всё нужно взвесить, и понять всё, и набраться смелости. - Пожалуйста, прости меня… - Помолчи. Ты всегда молчишь, даже когда не нужно, а сейчас болтаешь, хотя не нужно. Пожалуйста, дай мне подумать. Ино закрывает себе рот двумя ладонями, и очень хочет заплакать опять. Изо всех своих маленьких сил держится. - Если, - наконец, говорит Гунгю, но не поднимает головы, трёт напряжённый лоб, - я тебя сейчас поцелую… - Гю! - Или не сейчас, а позже – не важно – это на всю жизнь. Мне двадцать один год всего, я не был готов к таким масштабным решениям. Если я тебя поцелую, то это уже навсегда, потому что ты – не тот человек, которого можно будет отпустить, выбросить, забыть. И переиграть уже будет нельзя, хоть ты и простишь мне всё на свете, я знаю. Но я – не прощу. Поэтому, мне нужно время. Ино слушает, а потом просто подаётся вперёд, и обнимает. Как большой, как сильный, как взрослый, но так нежно и ласково, как не снилось ни одной матери, ни одному святому, ни одному влюблённому. Просто обнимает, осторожно и хорошо, лбом в плечо тычется, дышит тихо-тихо, и молчит. Потому что говорить ещё не разрешали. И сердце в его хрупкой груди стучит так сильно, что Гунгю чувствует его, как своё собственное. Будет ли ещё хоть кто-то в этом мире любить его так сильно? Так бескорыстно, так безгранично, так преданно и верно, просто любить? Безо всяких «но», без всяких «за», - просто любить с силой, за границами понимания? Нет, конечно. Это попросту невозможно. И хорошо бы сейчас решить ответить взаимностью, найти в себе силы, в своём сердце их неожиданно обнаружить, и любить так же сильно. Но он знает Ино всю жизнь, они росли вместе, менялись вместе, они знают друг о друге решительно всё, как казалось. И вот так просто взять, и сжиться с новой концепцией бытия просто не получается. - Мне нужно время, Инош. Мне нужно ещё немного времени, я не могу справиться так быстро. Давай, просто поедим, посмотрим какое-нибудь кино лёгкое, поиграем в комп, я не знаю… просто ещё немного поживём нашей обычной жизнью? Пожалуйста. - Конечно. И ни один из них не следит за сюжетом фильма, и оба прилагают максимум усилий, чтобы впихивать в себя еду, и каждый размышляет о сложившемся. Ино думает «вот бы мне не любить тебя этой дурацкой любовью», Гунгю думает «вот бы мне выучиться тебя любить такой вот любовью». А губы у Ино мягкие, очень красивые, только улыбаются редко. И поцелуй был приятным, возможно – самым приятным в жизни. Но поторопиться, ошибиться – настолько страшно, что голова начинает болеть. Ино, конечно, ничего не ждёт, как и всегда – ничего не просит, просто есть рядом, и это невыносимо хорошо. Знать, что этот чудной, безумный, так и не понявший, как жить среди обычных людей человек , просто рядом – самое правильное, самое светлое, самое важное в целой вселенной. Правильное. Если Гунгю что и нужно по-настоящему, так это оно – Ино, который всегда рядом. Который никогда не предаст, никогда не обидит, не оставит, не забудет, не разлюбит. Гунгю обнимает осторожно, прижимается грудью к худой спине, когда закрывает глаза в безуспешной попытке уснуть, тихо вдыхает едва уловимый запах спутанных волос, и сам не замечает, как легонько гладит по животу. И хорошо же с ним, ладно так, уютно. Даже странно, что никогда так не обнимал. - Спишь? - Нет, Гю. Не уснуть. - Любишь меня? - Люблю. - Тогда, повернись, пожалуйста. – А потом говорит ещё тише, когда Ино возится, путается в одеяле и слишком большой для себя футболке, но поворачивается лицом. Хорошо, что в комнате совершенно темно. – Я не могу принять решение, пока не попробую снова. Одного раза было очень мало. И, не дав начать спорить и отпираться, целует сам. По-настоящему целует, очень медленно и очень, очень долго целует мягкие, такие красивые губы, и дыхания совсем не чувствует, только бешеный пульс. Поэтому поднимает руку, успокоительно гладит по голове. - Ну же, ты дыши, пожалуйста, давай, выдох, потом вдох… и ещё… дыши, Инош… это оказалось совсем не так, как я боялся. Не так сложно. И не так… - …противно? - Глупый какой, - улыбается, потому что Ино очень старательно дышит, а потом несмело ластится к его руке. – Не противно. Очень даже приятно. Знаешь, я ещё никогда не чувствовал, что делаю что-то, настолько правильное. Доверишься мне? Ино кивает без малейшей паузы, потому что не сомневается. Потому что доверяет изначально. И правда, дурак. - Только тебе придётся мне помочь, я совершенно не знаю, что нужно делать… - Словно я знаю. - Значит, вместе научимся, да? Ты только в меня верь обязательно, каждую секунду верь, что я смогу. Тогда у меня всё получится. Получится тебя любить… такой вот любовью. А, на самом деле, уже любит. И, быть может, всегда любил. Просто не давал себе труд это понять, а теперь потихонечку понимает. И будет понимать это всю жизнь. Потому что вот такая любовь – это навсегда, без вариантов. OWARI