Cursed to remember

      С того самого момента, как она стала обладательницей Камня Чудес в комплекте с Тикки, живым воплощением Удачи, Маринетт Дюпэн-Чэн едва ли не тут же осознала – шутки кончились. Тот факт, что таинственный мастер Фу избрал её защищать покой и благополучие мирных парижан, она приняла со всей серьёзностью – хоть, конечно, и не обошлось без истерик, криков и риторических вопросов вроде «Почему это произошло именно со мной?», вылившихся, в итоге, в отчаянную – и довольно глупую, – попытку передать серьги своей подруге Алье. К вновь свалившимся же ей на голову обязанностям девушка отнеслась ответственно.       Ну хорошо, не совсем – хотя она, безусловно, старалась. Но ей же было четырнадцать лет, в конце-то концов! В таком юном возрасте наверняка простительно неумение всегда держать голову холодной, а сердце – свободным от личных привязанностей. Особенно, если это самое сердце было до чёртиков влюблено. А оно было – с того самого злосчастного, дождливого вечера, когда милый одноклассник, которого она по ошибке заподозрила в попытке брать пример с Хлои, поделился с ней его зонтом; вечера, который она, в минуты отчаяния, была готова едва ли не проклясть. Иногда, после очередных так и не состоявшихся признаний, приглашений в гости или просто хоть каких-то попыток обратить на себя внимание, Маринетт в сердцах думала, что совершенно не согласна с той известной поговоркой, утверждавшей, что лучше обрести любовь и затем её лишиться, чем вовсе не знать никакой любви. Да и то, что жила она не где-нибудь, а в небезызвестном «городе любви», казалось какой-то жестокой издёвкой – уж в чём-чём, а в любви ей не везло точно.       Но, с другой стороны, что она могла с собой поделать? До того, как порог их коллежа не переступил обаятельный сын известного модельера, Маринетт никогда не влюблялась – не влюбилась она и когда познакомилась с Котом Нуаром, который, напротив, очень пытался обратить на себя её внимание, не слишком, правда, в этом преуспев. А вот тогда, когда она взглянула в искрящиеся зеленью глаза Адриана Агреста, казалось, остановилось само время – не захлопни она случайно зонт прямо над своей головой, она, наверное, вечность могла простоять, не сводя с него взгляда, не двигаясь и, наверное, даже не дыша, и тогда… а чёрт его знает, чем оно могло бы закончиться тогда. В конце концов, явно не тем, во что это вылилось в итоге…       В общем, хотя ей и приходилось после этого выслушивать множество нотаций от Тикки, Маринетт считала что её неудержимая любовь служила уважительной причиной для тех немногочисленных случаев, когда всегда готовая к самопожертвованию Ледибаг использовала собственную силу не слишком-то подобающе – например, чтобы не дать своему тайному возлюбленному потанцевать с вечно бесящей её Хлоей, или чтобы отвадить от него Лилу Росси, которая бесила её ещё больше. Да, потом её, конечно, помимо нравоучений квами мучили ещё и угрызения совести, но когда влюблённое сердце решает действовать, холодный рассудок, как известно, замолкает. Замолкал он в такие моменты и у Маринетт – и хотя она понимала, что то, как она поступает, не только неправильно, но и бросает на неё тень, как на героя Парижа, лишь одна мысль о том, что никакая стервозная дамочка не посмеет тронуть её обожаемого блондина, странным образом грела ей сердце.       Однако стоило начаться бою, стоило очередному миньону врага вновь напасть на Париж – как весь розовый туман моментально испарялся из её головы. Тогда она становилась Ледибаг не только внешне, но и внутри. Её долг требовал от неё полной самоотдачи, особенно тогда, когда акуманизированные зелоты стали особенно опасными. Тут уж было не до личных проблем, даже о самой себе она как-то не задумывалась – благополучие горожан для неё моментально вставало на первое место. Но, так или иначе, поначалу она справлялась неплохо – так считала и она сама, и Тикки, и сами парижане, сделавшие непобедимую героиню в костюме божьей коровки своего рода символом французской столицы. Правда, продлилось всё это недолго – Бражник, очевидно, поняв, что просто так он собственных целей не добьётся, прибегнул к более радикальным мерам.       О Бражнике Маринетт старалась не размышлять, хотя и знала, что в первую очередь должна была найти именно его – пока он владел своим Талисманом, нападения акум могли продолжаться бесконечно. Но именно здесь девушка впадала в тупик – с одной стороны, она понятия не имела, где искать; лично она встречалась с Бражником всего однажды, на День героев, и могла с уверенностью сказать, что не знала о его гражданской личности абсолютно ничего. А с другой – ей было элементарно страшно. Бражник явно был гораздо старше неё, уже взрослым, физически крепким мужчиной; сверхспособности значительно усиливали тело Маринетт, но то же самое было верно и в отношении её врага, так что не было ничего удивительного в том, что в бою один на один Бражник без каких-либо усилий одолел бы её. «С акумами бороться проще», – так думала она поначалу. Они, конечно, тоже бывали далеко не сахар, но у них, по крайней мере, было уязвимое место, которое лишь требовалось найти. Как сражаться с другим владельцем Камня Чудес Маринетт не представляла абсолютно.       Но время шло, и Бражник, очевидно, терял терпение – Маринетт понятия не имела, какое желание он так страстно хотел исполнить, раз уж ему понадобились их с Котом Талисманы, но чем дольше шла эта война, тем, казалось, более беспринципным он становился. Рефлекта, превращавшая всех людей в копии себя, или Месье Голубь, подчинивший себе птиц во всём Париже, были довольно безобидны, хотя и могли доставить множество проблем; Робокоп и Кукловод причинили серьёзные неприятности локального характера, а Сапотисы или Зомбизу вообще иначе, как «оружием массового поражения» назвать было нельзя, из-за чего Маринетт пришлось даже временно предоставить талисманы собственным одноклассникам. С каждым последующим разом всё становилось хуже и хуже, и, если быть честной, Маринетт не имела ни малейшего понятия, во что это в итоге выльется – да и, к тому же, не слишком-то хотелось это знать. В принципе, тот факт, что довольно скоро её начала мучить бессонница было первым звоночком, но Ледибаг тогда только отмахнулась от него, списывая всё на переутомление и нервное перенапряжение – в конце концов, акума могла спокойно поднять её и в три часа ночи.       Постоянно обтиравшийся неподалёку Кот Нуар тоже не прибавлял юной Дюпэн-Чэн душевного спокойствия; скорее наоборот, выступал едва ли не в роли главного его нарушителя. Инстинкт самосохранения у этого вечно каламбурящего и непрерывно флиртующего идиота, кажется, отсутствовал вовсе, за что Ледибаг порой очень сильно хотелось огреть его своим йо-йо в воспитательных целях (надо ли говорить, что временами она действительно не могла себя сдержать?). Впрочем, и её нотации, и просьбы быть поосторожнее да повнимательнее, и возмущения, и даже пару раз прилетавшее по голове увесистое йо-йо, похоже, были этому кошаку совершенно до лампочки. С него сталось и поболтать со злодеями прямо во время боя, и отпустить парочку, как ему казалось, великолепных острот (на взгляд Маринетт они были просто ужасны – как, впрочем, и его чувство юмора вообще) или непременно ляпнуть парочку «забавных» (и жутко раздражавших) каламбуров. А уж сколько приглашений на свидания она получила за этот год – не счесть.       Кот раздражал, надоедал своей навязчивостью, чересчур развязным и каким-то детским поведением, а иной раз откровенно выбешивал до белого каления – однако он, всё же, был для Маринетт другом, причём таким, каким для неё стать не могли ни Алья, ни, тем более, кто-либо другой. Он был, наверное, единственным человеком, которому девушка доверяла безоговорочно – если бы от неё потребовалось прыгнуть с башни Монпарнас, понадеявшись лишь на то, что Кот поймает её внизу, она бы со спокойной душой прыгнула, не сомневаясь ни секунды – поймает. Обязательно поймает. Потому что иначе ещё не случалось, не бывало такого, чтобы её верный Котёнок хоть как-то подводил её. А если опасность начинала грозить ей самой, все ещё существовавшие барьеры этого ушастого шутника, казалось, слетали напрочь – он закрывал её собой, лез в самое пекло, чтобы выиграть ей время, бесчисленное количество раз становился марионеткой акуманизированных, только чтобы дать ей время отступить и придумать план… и за всё это время он не требовал от неё ничего. Просто быть рядом. Просто быть с ним. Как раз то, что Маринетт никак не могла ему дать, ибо сердце её, увы, уже принадлежало другому.       Времеход была первой. Первой, кто сломал её.       Это был просчёт Ледибаг, не Кота. Это Ледибаг совершила ошибку, не Кот. Это Маринетт замешкалась, на какой-то миг утратила сосредоточенность, позволив молниеносно перемещавшейся на своих суперроликах злодейке подобраться к ней едва ли не вплотную. В конце концов, это, наверное, был первый раз, когда она не справилась, и, наверное, она даже заслужила бы, забери Повелительница Времени её силы.       Но смертельный удар, предназначавшийся ей, взял на себя Кот.       Она поначалу даже не поняла, что произошло – хвостатый герой возник пред ней едва ли не в мгновение ока, опустившись на колени и крепко обняв, а уже в следующую секунду она смотрела на то, как растворялся под её пальцами чёрный спандекс, как её колени – её собственные, красные в чёрных пятнах, мать их, колени, – просвечивали сквозь тело Нуара, которое исчезало у неё на глазах.       Тогда её мозг быстро придумал первое попавшееся ему правдоподобное объяснение – иначе Маринетт не была уверена, что не сошла бы с ума прямо на этом самом месте. Повелительница Времени что-то бормотала про «энергию для путешествия в прошлое», и Ледибаг ухватилась за эти слова, как за спасительную соломинку. Да, это просто магия. Это всё не взаправду, и когда она очистит акуму, то всё станет как раньше. Лишь потом, когда вторая Ледибаг растворилась в вихре ярко-красных божьих коровок, она могла признаться самой себе в одном простом, совершенно незамысловатом факте, который полностью выбил у неё из под ног и без того изрядно колыхавшуюся почву.       Кот Нуар умер. Погиб, закрыв её собой от смертельного удара. Просто постепенно растворился бы в воздухе, в последний раз в своей жизни обнимая её. Исчез бы, словно его никогда не было на свете.       Один-единственный час, тот злосчастный, проклятый час, её Котенок был мёртв.       Мёртв… Мёртв… Мёртв…       – Мою Леди, наконец, впечатлила красота этого Кота? – мурлыкнул Нуар, игриво пошевелив бровями, – Твоя трансформация вот-вот истечёт, а ты всё никак не хочешь меня отпускать.       – П-прости, – слегка запнулась Ледибаг, понимая, наконец, что действительно всё ещё держала Кота за руку и как-то очень неохотно разжала пальцы, – Мне… Действительно пора бежать. И тебе, кстати, тоже.       Подушечки зелёной лапки на его кольце начали мигать, равно как и единственная точка на её серьгах, и героиня в красном раскрутила йо-йо, готовясь бежать прочь по парижским крышам… и в то же время ничего не желая больше, чем остаться рядом с ним, пока липкий, тягучий страх не оставит её.       – Миледи, – позвал её Кот, и в его тоне больше не были слышны флиртующие нотки. Ледибаг обернулась – Нуар внимательно смотрел на неё, а его большие зелёные глаза были полны настоящего, неподдельного беспокойства. И почему сердце так знакомо ёкнуло в груди…?       – С тобой всё в порядке? – проницательная спросил он, а Ледибаг отвела глаза. Она не могла сказать ему правду. Не потому, что беспокоилась за его реакцию – потому что знала, что стоит этим словам сорваться с её уст, как она просто бросится ему на шею и останется с ним, наплевав и на глазеющих на них зевак, и на тайну личности, и на любовь к Адриану, и вообще на всё на свете.       – Я просто… рада, – слабо улыбнулась она, так и не взяв на себя смелость посмотреть ему в глаза, – Что с тобой всё в порядке. Но всё же, будь в следующий раз осторожнее. Потому что она не хотела снова видеть, как когтистая рука, которую она только что сжимала в своей ладони, вновь растворялась в воздухе.       Когда спустя год Адриан Агрест, ко всеобщему удивлению, начал встречаться с известной фехтовальщицей Кагами Цуруги, Маринетт сдалась окончательно. В конце концов, на что она надеялась? Она обклеила всю комнату его плакатами, фотографиями, вырезки из всех модных журналов, обложку которых украшал он, знала наизусть всё его расписание, знала возраст, рост, вес, группу крови, дату рождения и много чего ещё – но при этом по-прежнему заливалась румянцем, безудержно заикалась и несла какую-то несусветную чушь, стоило ему лишь поздороваться с ней. Стоило ли удивляться, что она, неуклюжая мямля, не смогла заинтересовать этого бесконечно доброго, обаятельного и бескорыстного парня, который в глазах Маринетт был абсолютно идеален?       Кагами подходила ему прекрасно – сильная, волевая, не лезшая за словом в карман… Маринетт не нужно было быть гуру в любви, как Алья, чтобы прекрасно понять – они вдвоём были идеальной парой. А она… А что она? Она ведь жила как-то раньше и без любви к Адриану – научится и в этот раз. Так что когда сияющий от радости Адриан заявил всему классу об их отношениях, Маринетт лишь негромко сказала «Рада за тебя», робко улыбаясь и изо всех сил сдерживая рвущиеся наружу слёзы. И, кажется, это первый раз, когда она смогла что-то сказать ему, ни разу при этом не заикнувшись. Тот вечер она провела у Альи, заливая её плечо слезами, словно в последний раз оплакивая свою оказавшуюся столь несчастной первую любовь.       Со временем она привыкла. Привыкла видеть, как Адриан целует Кагами у ворот школы и после провожает её домой, привыкла частенько видеть их на свидании в городском парке, где они медленно гуляли, держась за руки и наслаждаясь тёплыми, солнечными лучами, пробивавшимися сквозь зелёную листву. Поначалу она сама их избегала – лишь один взгляд вызывал у Маринетт болезненный укол где-то в области сердца. А потом тлеющую где-то в глубине души боль сменило равнодушие. Она перестала краснеть, заикаться, нести бессвязный, лишённый всякого смысла бред. Она смогла начать, наконец, нормально общаться с Адрианом – то, чего не могла сделать весь прошедший год. И как только она начала узнавать его, как только стала к нему ближе, то поняла, наконец, что любила человека, не зная о нём, в общем-то, почти ничего.       Она не знала, что его доброта и вежливость – напускные, что особняк с кучей прислуги – золотая клетка, из которой нет выхода его свободолюбивой душе, что известность и слава – утомляют, что жизнь под строгим отцовским контролем – невыносима, и что двумя самыми заветными желаниями, которые юный Агрест бы загадал на Рождество, были бы возвращение мамы и возможность навсегда покинуть пустой и холодный дом, где отец сутками не выходит из собственного кабинета, общаясь с единственным сыном через планшет. И пусть Маринетт больше не любила его, пусть понимала, что никогда не станет для него ближе Кагами, с щёк которой он стирал остатки мороженого и которой дарил нежные, любящие улыбки, юная Дюпэн-Чэн была готова дарить ему любую заботу и поддержку, какая была ему необходима – ведь даже теперь он был для неё едва ли не самым близким другом.       Кот Блан был вторым, кто разбил её.       Тот день прошел в полной суматохе – в конце концов, у Адриана Агреста был День рождения, а это для нее по-прежнему значило очень многое. На какой-то миг она даже обрадовалась, что ее первая любовь закончилась, толком не успев начаться – по крайней мере теперь она не волновалась так, что тряслись коленки, и даже не забыла подписать подарок Адриану, как в прошлом году! Знала бы она, во что это выльется…       О своем будущем Маринетт не задумывалась с тех самых пор, как отказалась от любви к Адриану. В конце концов, было очевидно, что ни Хьюго, ни Эмме, ни Льюису так и не суждено будет появиться на свет, а коли так, то стоило ли вообще чем-то забивать себе голову? Так Ледибаг по крайней мере размышляла до того, как встретилась с Банникс, оказавшейся ни много, ни мало, но ее собственной одноклассницей из будущего. А уж когда она дала крайне двусмысленный ответ на настойчивые вопросы Кота Нуара о их совместном будущем, то мысли о ее собственной судьбе вновь стали посещать ее – и, незаметно для себя, юная Дюпэн-Чэн вдруг стала понимать, что перспектива их совместного будущего с Котом не так уж сильно ее и пугает.       А потом Банникс заявилась к ней едва ли не в панике, что-то крича о конце света, временных парадоксах и «хронометрическом самоисправлении линии времени». Кажется, она пыталась донести до Маринетт, что будущее изменилось и теперь Банникс медленно исчезает. И будущее действительно изменилось – так, как лучше бы не менялось никогда.       Мир перед ней лежал в руинах и казался сплошной мешаниной белого и синего цветов. В лазоревом небе – куда более насыщенном, чем Маринетт могла вспомнить всю свою жизнь, – неспешно проплывали белоснежные облака и бешено сверкало солнце. А чуть поодаль, над самым горизонтом, отражая солнечный свет, ослепительно сияла расколовшаяся на куски луна, отражаясь в затопленных океанами улицах Парижа – города, в котором, как и во всем мире, не осталось больше никого и ничего живого. Никого – кроме одного-единственного человека.       В Коте Блане Маринетт казалось неправильным в буквальном смысле всё. Зато в окружающее его пространство он вписывался идеально – не только его костюм, но и волосы у Кота были ослепительно белыми, даже кожа, казалось, утратила свой привычный румяный цвет и выглядела какой-то сероватой, а в небесно-голубых глазах читалось чистейшее, неподдельное безумие.       – Ты однажды сказала, что любишь меня, – тихонько напевал он себе под нос, сидя на крыше, глядя в пустоту и раскачиваясь взад и вперед, словно в каком-то трансе, – Почему ты не рядом со мной?       Ледибаг едва сдерживала слезы, стирая их со щек того, кто когда-то был ее напарником. Кот мог её раздражать своей навязчивостью, выбешивать ужасным чувством юмора, но меньше всего она желала, чтобы ее напарник стал таким – сломленным, раздавленным, сошедшим с ума от горя, одиноким Котенком посреди разрушенного, умирающего мира.       – Кот, где акума?       – Там, где ты никогда не сможешь её очистить, Маринетт, – говорит ей Кот, и из его голубых глаз по щекам льются слезы, – В моем навеки разбитом сердце.       Мысль, промелькнувшая в ее сознании, – «Он знает!» – тогда была быстро задавлена; в конце концов, уворачиваться от зарядов Мегакатаклизма Белого Кота было гораздо труднее. И хотя Маринетт чувствовала себя полной дурой, она оставила свой подарок неподписанным, совершенно не понимая, почему именно эта злосчастная подпись и испортила все. Но так сказала Банникс, а Ледибаг была готова на все, чтобы больше никогда не видеть этих полных безграничной любви и одновременно безумных голубых глаз.       В ту ночь ей впервые за год приснился кошмар. В нем в ярко-синем небе, по которому неспешно проплывали белые кучевые облака, яростно сверкало солнце. А из-за горизонта, искрясь серебристым сиянием, медленно вставала расколотая на мелкие кусочки луна. Белые лучи падали на мертвый, затопленный город, а на крыше того, что осталось от башни Монпарнас, сидел Кот Блан и тихонько напевал, покачиваясь, как безумец: – Маленький котенок на крыше так одинок без своей Леди…       Кот Нуар стал третьим, кто разбил её.       Они просто отдыхали после одного из патрулей, глядя на закатное солнце. И тогда Кот Нуар признался, что отпустил ее и попробует идти дальше. Он извинялся за навязчивость и за флирт, говорил, что теперь постарается соблюдать дистанцию и относиться к своим геройским обязанностям более ответственно… а Ледибаг просто слушает и не может понять саму себя. Она ведь должна радоваться, надоедливый напарник больше не будет к ней приставать – тогда почему сердце так скручивает болью, как тогда, когда она отпускала Адриана? Почему ей вдруг внезапно захотелось, чтобы он продолжал флиртовать, продолжал звать на свидания? Но она лишь изо всех сил пыталась улыбаться, сказала, что рада за него – какое облегчение тогда отразилось в его изумрудных глазах, какая неподдельная радость от того, что она так спокойно это приняла, – а сама просто положила голову ему на плечо, чувствуя себя так, как будто кто-то медленно поворачивал острый кинжал прямо у неё в груди.       – Ты однажды сказала, что не любишь меня, – насвистывал Нуар, прикрыв глаза и беззаботно болтая ногами, – Но я рад, что ты рядом со мной.       А Ледибаг пробирала дрожь от таких знакомых ноток в его голосе и на какой-то миг у неё возникло странное, поистине извращённое желание вновь оказаться там, посреди разрушенного, затопленного Парижа, рядом с одиноким Котом Бланом, который, по крайней мере, всё ещё любил её и не отказался от своих чувств даже после её собственной смерти…       Лука, старший брат её одноклассницы, стал настоящим лучиком света в её, казалось, совсем уж беспросветной жизни.       С ним всё было совершенно не так, как с Адрианом. Он был старше неё, из-за чего Маринетт поначалу чувствовала себя с ним почти так же неловко, как и со всем известным блондином; однако Лука не был идеальным, не был принцем на белом коне, живущим в золотом особняке, чьё лицо украшало рекламные постеры по всему Парижу. Но с ним было хорошо, уютно и спокойно – а большего измученная всем, что на неё свалилось, Маринетт и не желала. Поначалу они просто встречались на его корабле и она, закрыв глаза, полностью уходила куда-то в себя, краем уха слушая, как старший Куффен негромко бренчит на гитаре какую-то незамысловатую, но очень приятную слуху мелодию. Каким образом они преодолели путь от едва знакомых приятелей до возлюбленных, Ледибаг без маски и сама не понимала – казалось, это всё произошло как-то само собой.       Однажды он просто пригласил её на прогулку – тогда в Париже только-только начиналась весна, снег уже успел полностью сойти, а на деревьях распускались свежие, молодые листочки. Вечерами ещё было довольно прохладно, и она, закутанная в толстовку Луки, гуляла с ним по набережной Сены, держа его за руку и болтая обо всякой ерунде.       – Я люблю тебя, – прошептал он однажды, глядя ей прямо в глаза и нежно поглаживая щёку, – Но я… слишком уважаю твои чувства… чтобы принуждать.       – Я, – Маринетт уже устала; от беспокойств, от душевных терзаний, от неразделённой любви. Ей просто хотелось быть любимой, хотелось простого человеческого счастья, с которым ей, как на зло, так не везло, – Я тоже люблю тебя.       И тогда он поцеловал её – сладко, нежно, так, что у Маринетт подогнулись колени и перехватило дыхание. Если бы Лука тут же не прижал её к своей груди, она не была уверена, что устоит на ногах.       А потом она, держа его за руку, смущённо объявила одноклассникам об их отношениях. Алья восторженно визжала о том, что «её девочка стала совсем взрослой», а Адриан дружелюбно улыбнулся и сказал, что рад за неё. И Маринетт, на совсем короткий миг, на долю секунды, вдруг почувствовала, что это было правильно. Что все тревоги позади, что она, наконец, обрела своё счастье.       Бражник стал четвёртым, кто сломал её.       Кот Нуар больше не любил её – у него, в конце-концов, была девушка. Он не флиртовал, не звал на свидания, не называл «своей Леди». Однако одна его черта не изменилась совершенно – совершенно непонятная, безрассудная тяга к самопожертвованию. Нуар по-прежнему бросался в самое пекло, по-прежнему прикрывал её собой от любого удара, по-прежнему готов был на всё что угодно, лишь бы дать Ледибаг отступить, лишь бы она была в безопасности, лишь бы не дать злодею добраться до неё.       – Зачем ты это делаешь?! – в сердцах кричала героиня в красном, когда сверкающее лезвие Ландскнехта просвистело буквально в миллиметре от кошачьей головы.       – Ты мой лучший друг, и я беспокоюсь за тебя, – пожал плечами Нуар, – Плюс, ты единственная, кто может очищать акуму, а значит куда более ценна, чем я.       Ледибаг еле удержалась тогда от того, чтобы не дать ему пощёчину – за то, что ему вообще хватило духу говорить о себе такое.       Но, как и раньше, все её нравоучения не оказывали на Кота совершенно никакого эффекта. Он продолжал защищать её.       Продолжал умирать.       Маринетт слишком поздно сообразила, в чём главное коварство способностей Мируара, когда крикнула Коту, в каком предмете находится акума. А когда поняла – то почувствовала, как кровь в её жилах стынет от ужаса.       – Катаклизм! – воскликнул Нуар, занеся когтистую, охваченную чёрным дымом ладонь. Ему даже не показалось подозрительным, что акуманизированный как-то не слишком стремится ему препятствовать…       – Кот, нет! – крикнула Ледибаг. Глаза Нуара удивлённо распахнулись, когда, вместо того, чтобы разрушить заражённый предмет, Катаклизм начал пожирать его собственную плоть.       – Леди…! – единственное, что успел вскрикнуть Кот, прежде чем чёрный дым обратил его тело в прах.       Он умер. Умер на её глазах.       И пусть рой божьих коровок вернул её Котенка к ней, стёр его смерть из истории этого мира – он, увы, был не в состоянии стереть её из памяти Ледибаг.       Когда Герострат поджёг Нотр-Дам-де-Пари, Кот, кашляя от дыма и угарно газа, из последних сил вытолкнул её из горящего собора, прежде чем акуманизированный запустил в неё струю огня. Лишь в последнюю секунду Ледибаг сообразила – от ударов, порезов и выстрелов костюм, может, и защитил бы, но ведь голова Кота не имела подобной защиты.       Он не кричал – истошно вопил от боли, когда всепожирающее, стократ усиленное магией акумы пламя медленно обгладывало его тело. А потом Кот умер.       Вновь на её глазах.       Вновь Чудесное Исцеление вернуло его к жизни – всё такого же весёлого, беззаботного, не помнящего ничего о том, что только что произошло. А Маринетт… Маринетт помнила.       Всё то время, пока юная Дюпэн-Чэн была бессменным героем Парижа, она всем сердцем жалела акуманизированных. Быть запертым в собственном теле, совершать зло, не в силах остановить себя, разом лишиться любви, сострадания и милосердия, лишиться всего человеческого, что в тебе есть – такого она не пожелала бы даже злейшему врагу. Однако сейчас она по-настоящему завидовала им – как бы сильно горечь, ненависть, обида или злоба не владели их сердцами, в головах бывших злодеев не оставалось ни единого воспоминания, когда акумы покидали их тела. Чудесное Исцеление исправляло всё – воскрешало умерших, восстанавливало разрушенное, приводило в норму всё, что выходило из равновесия.       Всё, кроме самой Ледибаг. Та, кто спасала их жизни, кто очищал их сердца от зла, была обречена помнить всё.       И однажды она просто не выдержала.       – Кот, стой! – воскликнула она, когда хвостатый герой, откланявшись, уже собирался выходить.       – Что-то случилось? – удивлённо спросил он, не понимая, почему Ледибаг так напряжена? Почему её кулаки сжаты, а руки трясутся? Почему губы столь тонки, что их почти не видно, а глаза выглядят так, словно героиня Парижа вот-вот расплачется?       – Нам нужно поговорить, – её голос напряжённый, дрожащий, и Коту по-настоящему страшно. Он никогда не видел Ледибаг такой, и его охватывает совершенно искреннее, неподдельное беспокойство, – Сейчас.       Он остался. Ледибаг он явно сейчас был нужнее, а Кагами могла и подождать.       Они стояли на крыше, наблюдая, как на сияющий вечерними огнями Париж медленно наползала тяжёлая, чёрная туча, а на горизонте уже полыхали зарницы, обещавшие скорую грозу. Оба молчали. Кот терпеливо ждал, когда Ледибаг, наконец, выскажет, что у неё на душе, а сама героиня в красном, казалось, отчаянно пыталась собраться с мыслями.       – Я устала, Кот, – наконец, совершенно убитым тоном произнесла она. Нуар вздрогнул – Ледибаг смотрела прямо на него, и в её голубых глазах стояли слёзы. Он уже готов был тут же заключить её в объятия, но она заговорила вновь.       – Устала… от всего этого, – она отвела взгляд и как-то неопределённо взмахнула рукой, словно стремилась показать одновременно на всё, что их окружало, и одновременно ни на что, – Это продолжается уже почти полтора года, и я больше не могу это выносить.       – Я понимаю, – вздохнул Кот, кладя руку на плечо Леди, – Акумы с каждым разом становятся всё опаснее и сильнее, и…       – Да не в акумах дело, а в тебе! – рявкнула Ледибаг, сбросив его руку со своего плеча и почувствовав, как горячие слёзы потекли по её щекам.       – Что… Что ты имеешь в виду? – прошептал Кот, отшатываясь, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Она ведь не разочаровалась в нём, правда? Она ведь не хочет, чтобы он ушёл? Или… она собралась уйти сама?!       – То, как ты себя ведёшь, вот что! – всё, что мучило Маринетт все эти чёртовы полтора года, весь страх, все кошмары, вся боль от разбитого сердца – всё это, наконец, вырвалось наружу, – О чём твоя кошачья голова вообще думает?! В ней тормоза вообще предусмотрены? Постоянно лезешь в самое пекло, постоянно бросаешься на злодеев, сломя голову, постоянно получаешь на себя все шишки… Я ведь говорила тебе, Нуар! Я просила, я кричала, я умоляла тебя быть осторожнее! Но как будто я разговаривала с тумбочкой! Ты совершенно не изменился, и…       И тут она захлебнулась в собственных слезах. Тяжёлые, чёрные облака уже висели над городом, явственно слышались громовые раскаты, но двух героев на крыше это, словно, не волновало вовсе. Растерянный Кот осторожно подошёл к Ледибаг, положив ладонь ей на плечо, но это только разозлило девушку ещё больше – она подскочила к нему и со всей силы стала бить кулачками его в грудь.       – Почему?! – прохрипела она, подняв на него мокрые глаза, и в одном этом вопросе было столько боли, что Кот почти физически ощутил, как сжалось его сердце. Он хотел сказать ей, отчаянно хотел, но боялся – боялся, что всё закончится так же, как тогда. Как, вообще-то, заканчивалось всегда, если честно. Но видеть её такой он не мог. Это было выше его сил.       Так что он решил выложить на стол все карты.       – Потому что я люблю тебя, моя Леди, – еле слышно прошептал Кот. Но этого было достаточно, чтобы Ледибаг услышала.       – Нет, – прошептала она, уставившись на него в абсолютном шоке, – Нет, ты же сам мне сказал…       – Я пытался, – просто сказал он. Чёрные уши были опущены к самой голове, как у провинившегося котёнка, а зелёные глаза источали из себя бесконечную любовь и столь же бесконечную вину, – Я честно пытался, Миледи. Я знал, что мои чувства не взаимны, и не хотел портить наши отношения признанием. Так что, – он неопределённо махнул когтистой лапой, и его лицо исказилось от боли, – Я попытался идти дальше, попытался забыть тебя и полюбить кого-то ещё. Но не смог, моя Леди. Не смог.       – Но… – еле слышно шептала Ледибаг, чувствуя, как слёзы полились из её глаз с ещё большей силой, – Но твоя девушка…       – Она хорошая, – слабо улыбнулся Кот, словно предаваясь воспоминаниям, – Честно, Миледи. Сильная, отважная, волевая и находчивая… совсем как ты. На самом деле, в определённые моменты мне казалось, что она – это ты. Но, – он вновь погрустнел, – Мы расстались. Потому что она – не ты, моя Леди, и она поняла это даже раньше, чем понял я сам.       Он криво усмехнулся, и Ледибаг буквально почувствовала на себе его боль.       – Вот настолько ваш верный рыцарь жалок, моя Леди. Видимо, ничто на свете не способно заставить меня разлюбить тебя.       И этой боли, которая неприкрыто светилась в его глазах, этой болезненно неправильной усмешки, в которой исказились его губы, было достаточно для того, чтобы она сорвалась. Всхлипнув, она подлетела к нему и бросилась ему на шею, услышав, как он от удивления мяукнул, прежде чем неловко сомкнул руки на её талии. А затем застучал дождь – тяжёлые, холодные капли забарабанили по крыше, и вскоре Париж орошали потоки низвергавшейся с неба воды. Когда их Талисманы вновь запищали, Кот попытался отстраниться, но Ледибаг и не думала разжимать объятий.       – Нет, – просто сказала она.       – Но… – Кот удивлённо захлопал глазами, – Но ты же сама говорила, что мы должны беречь тайну личностей.       – Плевать, – прошептала она, отстраняясь и всё так же смотря прямо ему в глаза, – Я действительно думала, что так безопаснее. Но теперь… Теперь я хочу знать, кто ты. Ведь, – она колебалась лишь какое-то мгновение, но, в конце концов, решила прыгнуть в омут с головой, – Ведь я тоже люблю тебя.       Потому что история, которую он рассказал ей, была её историей. Потому что ей точно так же хотелось оставить прошлое в прошлом, идти дальше и вновь полюбить кого-то. И точно так же она не смогла это сделать. Потому что как бы она не смущалась перед Адрианом, как бы ей не было уютно с Лукой, лишь рядом с ним, с этим ходячим комком шерсти, с этим ушастым каламбурщиком, столько раз умиравшим и жертвовавшим ради неё, её сердце стучало быстрее. А когда в ответ на её признание лицо Кота расцвело настоящей, искренней и неподдельной улыбкой, она почувствовала себя снеговиком, который тает от лучей тёплого, утреннего солнца. Он протянул её кулачок – как всегда, когда они успешно выполняли свою миссию, – а она, расплывшись в ответной улыбке, стукнулась с ним в ответ своим.       Талисманы запищали как раз в тот момент, когда они разжали ладони и переплели пальцы, промокшие до нитки, с липнущими к лицу волосами, но всё так же не сводившие друг с друга сияющих взглядов. Волны розового и зелёного света пронеслись по их телам, после чего державшаяся полтора года тайна, наконец, рухнула.       И это сломало Ледибаг окончательно.       Нет, дело было не в том, что она, наконец, поняла, кем был её напарник. Не в том, что все эти полтора года сама, по собственной воле отшивала того, кто флиртовал с ней, целовал ей руку и звал на свидания. Не в том, что они оба, в конце-концов, поняли, какими идиотами были они оба – ведь всё стало ясным! Отношения Адриана и Кагами – и Кот, который сказал, что попытается идти дальше и найти новую любовь. Его постоянные отлучки с уроков и опоздания, то самое серебристое кольцо, которое она всегда видела на безымянном пальце его правой руки, но даже не подумала сравнить его с Камнем Чудес Нуара. Даже влюбилась в него она дважды, хоть сама и не заметила этого.       А затем в её голове вспыхнули совсем другие воспоминания.       Это был Адриан. Это был Адриан Агрест всё это время.       Адриан закрыл её собой, тогда, когда они сражались с Времеходом, и его тело медленно растворилось в воздухе. Он умер на её глазах.       – Нет…       – Маленький котёнок…       Адриан применил катаклизм к Мируару и обратился в прах, тут же развеявшийся на ветру. Он умер на её глазах.       – Нет!       – …на крыше…       Адриан вытолкнул её из горящего Нотр-Дама за секунду до того, как сам был сожжён в огне Герострата. Он умер на её глазах.       – Нет! Нет! Нет!       – …так одинок…       Слёзы текут из голубых глаз, обрамлённых белой маской.       – …без своей Леди…       – НЕТ!       Она не почувствовала, как рухнула на крышу, потому что ноги больше не могли держать её; не почувствовала, как вымокла до нитки; не почувствовала, как на колени рядом с ней опустился растерянный Адриан.       – М-моя Леди, ты… – начал он неловко, когда она подняла на него свои полные слёз глаза, – Ты расстроилась, узнав, что я Кот Нуар?       Маринетт не ответила – просто схватила его за воротник насквозь промокшей рубашки и крепко вцепилась ему в шею. Не отпускать. Никогда не отпускать, иначе его вновь заберут у неё, иначе он исчезнет из её жизни как тогда, как множество раз до этого.       Словно и нет на свете никакого Адриана. И не было его никогда.       – Я люблю тебя, – прошептала она ему в ухо, содрогаясь от рыданий, чувствуя, как капли дождя стекали по её мокрым волосам.       – Тогда почему, – Агрест отстранил её от себя и провёл пальцем по щеке, стирая дорожку из слёз, – Почему ты плачешь?       – Ты не понимаешь, Адриан, – тихо сказала она из последних сил. А потом, наконец, сорвалась, – Когда мы сражались с Времеходом, он убил тебя.       – Что? – Адриан поражённо распахнул глаза, но Маринетт больше не могла сдерживаться.       – Ты был мёртв, Адриан! Ты умер на моих глазах, растворился в воздухе, когда она забрала твою силу! А ещё… ещё… когда мы сражались с Мируаром… ты применил на нём Катаклизм… Ты снова погиб! Снова! И вновь на моих глазах! И ещё раз – от Герострата! И ещё… и ещё…       И она больше не могла ничего говорить, она просто притянула его к себе и впилась ему в губы, просто чтобы убедить себя в том, что это не сон, что её Котёнок был жив. Жив, и все эти смерти не были реальными, он был жив! Адриан отвечал ей, одной рукой обнимая её за талию, а второй зарываясь в мокрые, иссиня-чёрные волосы, а небо над ними продолжало грохотать, выплёвывать молнии и заливать «город любви» потоками дождя.       – Я люблю тебя, – прошептал Адриан, когда они, наконец, отстранились друг от друга, – Я всегда любил только тебя. Уже на следующий день Маринетт рассталась с Лукой. Она не могла – да и не хотела – обманывать его, поэтому просто выложила ему всю правду, какой она была, умолчав разве что об их геройских личностях. К её собственному удивлению, парень нисколько не удивился, и, хоть и выглядел расстроенным, но отнёсся к её решению с пониманием. – Я подозревал что-то подобное, на самом деле, – мягко улыбнулся он, – Иногда ты уходила в себя и чему-то мечтательно улыбалась, словно была где-то совсем не здесь… Не бойся, я не в обиде. В конце концов, я рад тому, что ты, наконец, обрела своё счастье. И Маринетт стало так легко и свободно, как будто она очнулась от долгого сна, словно последние полтора года были лишь каким-то выматывающим кошмаром, который, наконец, закончился. Она обняла Луку на прощание и, помахав рукой, побежала на набережную Сены, куда решивший не терять время даром Адриан уже успел пригласить её на свидание. Они шутили, дурачились и целовались, сидя на лавочке у самой реки, укрытые от посторонних взглядов тенями росших неподалёку деревьев. Маринетт взяла с собой скетчбук, но порисовать, естественно, у неё не вышло – да и как, когда она постоянно отвлекалась на своего Котёнка, обхватившего её за талию и мурлыкавшего в шею. Почувствовав, что поблизости нет никого из посторонних, Тикки и Плагг тоже осмелели и почти всё их свидание спорили о том, что вкуснее – печенье или камамбер. Победила Тикки, потому что и Маринетт, и Адриан тоже отдали свои голоса за печенье. А этим вечером Ледибаг без маски, уже собиравшаяся ложиться спать, вдруг услышала стук в окно и с улыбкой открыла люк, впуская в комнату своего парня в весьма хорошо сидящем на нём чёрном обтягивающем костюме (хоть подобные мысли и заставляли её, как в старые добрые времена, заливаться краской и заикаться даже в самых обычных словах). – Я соскучился, – просто сказал Адриан, сняв трансформацию, и этого оказалось достаточно для Маринетт, молча подвинувшейся, чтобы дать ему место в кровати. Она засыпала в его руках, а он, уткнувшись носом в её шею, ласково мурлыкал негромкую мелодию: – Ты однажды сказала, что любишь меня, и я рад, что ты рядом со мной.