«Знаешь, ты мне нравишься…» «Нравлюсь?» «Да. То есть, я думаю, что я люблю тебя.» Ты замолчал. «Я знаю, что люблю тебя.»
Эти строчки часто всплывают в моем мозгу, как кошмары. Я помню, как это было: шум гостей на заднем фоне, тусклый свет комнаты, в которой мы были вдвоем, помню твои глаза, которые в миг отрезвели. Я и сам словно отрезвел. Я помню твое лицо испуганной лани, и как у меня защемило сердце. Я помню, как горели мои губы, как они плавились от желания к тебе припасть. Я хотел тебя: встрепанного, смущенного, жмущегося к спинке кровати, пытающегося смотреть куда угодно, но не на меня. Я хотел тебя всего: от кончиков ресниц до трещинок на губах. Я хотел прижать тебя к себе, как ребенок ревностно прижимает к груди любимую игрушку, хотел забрать тебя всего, хотел украсть твою улыбку, хотел отдать тебе всю свою жизнь. Господи, я бы отдал тебе всю свою жизнь. Я не хочу умирать. Если бы мне оставили жизнь, я бы отдал ее этому мальчику, лишь бы он только принял ее. Господи, я хочу жить. Не забирайте у меня жизнь. Я только недавно заново обрел его. Я только недавно приобрел звонки по телефону, обсуждение семейной жизни, я только недавно получил первую за эти годы поздравительную открытку от него. У нас совсем недавно установилось перемирие — шаткое, неустойчивое, мы боязливо обходим острые углы, я прикусываю язык каждый раз, когда хочу пошутить. Я столько лет слушал его только через песни. Столько лет обменивался письмами через адвокатов. И вот теперь я слышу его по телефону, храню в бардачке открытку, написанную от руки знакомым, идеальным почерком. Глупая открытка с корявым сердечком в конце, контур которого я обводил тысячи раз. Не забирайте у меня все это. Если меня кто-то слышит, не забирайте. Не забирайте у меня возможность растить сына, не забирайте у него отца. Я сам лишился отца в пять лет, я не хочу, чтобы Шон почувствовал тоже самое. Не заставляйте Йоко плакать по мне. Она и так слишком часто это делала. Я всегда извинялся, но если я сейчас умру… то не извинюсь за эти слезы. Я сделал столько ошибок, но уже поплатился за них годами страданий и самобичевания. Я был вылечен любовью моей женщины, я был прощён ей, я был прощен своей прошлой женой, я был прощен тем, кого любил полжизни. Я не хочу уходить так. Это мое наказание? Такая смерть? Смерть от рук сумасшедшего фаната? Это карма за ту глупую шутку про Иисуса? Это ирония судьбы? В таком случае, кто бы не затеял эту шутку, она не смешная. Иисус, блять, если ты меня слышишь. Я столько раз молился тебе в моменты отчаяния. Я не умел молиться, но я пытался найти у тебя ответы. Ты никогда мне не отвечал. Я заперся в ванной, и как в бреду, пытался тебя позвать, но ничего. Я нашел все ответы путем проб и ошибок. Смерть, ебаная ты сука. Ты забрала у меня мать, дядю, Стюарта, Брайана. Ты забрала у меня детей, не дав им даже родиться. Теперь ты хочешь еще и меня? Оставь меня!Я хочу жить.
Все мое существо трепетало и оставалось неподвижным в тоже время. Когда я прислушался, то услышал звуки окружающего мира. Они доносились до меня через какой-то барьер, словно я находился в вакууме. Я попытался разобрать этот шум, чтобы понять смутную картину происходящего. Это отвлекло меня ненадолго от страха перед смертью, и я наконец ощутил свое тело. И это было невыносимо больно. Я не ощущал себя в полной мере, не мог контролировать свое тело, но почувствовал десятую часть боли, что, должно быть, должен ощутить человек, продырявленный пулей, а то и несколькими. Куда он попал? Задел ли жизненно важные органы? Я успокоил себя мыслью, что если бы он попал в сердце или голову, то я бы ничего не ощущал вовсе, превратившись в кусок мяса. Хотя, я так похудел в последнее время, что наверное походил бы на мешок костей. По-крайней мере, так заявлял мой бывший напарник, Пол. В отместку я говорил, что тот, похоже, набрал пару лишних килограмм или находил на голове несуществующую проседь. Боже, воспоминания его ошарашенного лица в те моменты вызвали у меня улыбку. Всегда крутится у зеркала полдня, как девчонка перед первым свиданием, и пытается выглядеть хорошо, даже если уже выглядит идеально. Эх, идеальный Пол со своей счастливой, идеальной семьей, живущей в какой-то шотландской глуши. Верный жене и кучкой маленьких МакКартни. Гастролирует по всем Штатам и каждый раз захватывает первые места чартов. А мне, похоже, уготовлена судьба умереть в сорок лет. Звучит неплохо. То есть, я покину этот мир в рассвете сил: с полным ртом зубов и выцветшими, но не поседевшими волосами. Наверное, все будут плакать. Это же так драматично — умереть у крыльца дома от рук фаната. Люди будут говорить, каким я был добрым, милым и умным. Что я был гением. Возможно, в свете этих мрачных событий все забудут, что я когда-то был наркоманом, что у меня был невыносимый характер и что я плохо обошелся с первой женой и первым сыном. Блять, о чем я думаю? Я не умел утешать людей, и себя не могу. Я сдохну у крыльца своего дома, страна будет крутить мои песни по радио месяц или два, а затем моя могила покроется сорняками. Как тут темно и холодно. Где я? Я нахожусь тут минут пять, или часов, или дней. Черт, я уже скучаю по солнцу. И по своему телевизору. И много еще по чему. А здесь только темнота. И звуки. Слышу встревоженные голоса, слышу вой сирены, мерный стук колесиков койки по коридору больницы. Я почти могу уловить тошнотворный запах антибиотиков и смерти, который впитали в себя белые стены. Иногда я слышу все так отчетливо, что могу разобрать слова, а иногда все и вовсе затихает. С болью тоже самое. Она взрывается вспышками, но всегда зудит на заднем фоне, и… что это? Музыка? Черт, да. Не просто музыка. Я узнаю это из всех песен, потому что сам ее написал. Ну как, Пол ее написал, еще во времена одинаковых причесок и споров с интервьюерами. Я пытаюсь уловить, откуда идет мелодия, и словно бегу за ней вслед. Несусь на звук, спотыкаюсь и периодически падаю, но продолжаю идти дальше. Даже не знаю зачем. Как будто так надо. Я уже близко. Перед глазами всплывают цветастые пятна, словно я долго тер глаза руками. С нарастающей громкостью возвращаются другие вещи: ощущение времени, света, своего тела, жизни… …я распахиваю свои веки, и казалось, что они были бетонными, настолько сложно их было поднять. Дневной свет ослеплял, и глаза долго привыкали к нему. Я даже не понял, что пришел в себя, пока не почувствовал, как кровь растекается по венам, пока не услышал стук своего сердца. Я взглянул на свою руку, от которой шли множество проводов. Вот дрянь. Надеюсь, они вкололи в меня куча обезболивающих. Я ужасно не люблю боль и немного боюсь иголок. Я пытаюсь оглядеться, но увы, я все еще близорукий, и обстановку палаты видел нечетко. Я не мог нормально пошевелиться, и сосредоточил все свои силы, чтобы повернуть голову набок. Как оказалось, сбоку от меня на стуле сидел спящий человек. Кажется, я узнал его по дыханию, еще до того, как подтвердить догадку глазами. Пол. В руках он держал маленький радиоприёмник, откуда раздавалось его радостное, многообещающее: «And I will send all my loving to you…» Он дремал, словно только-только наполовину зашел в сонное состояние, и ресницы трепетали на его лице, как бабочки, затаившиеся в траве. Я хотел его позвать, но в горле застрял ком. Я наблюдал, как солнечные лучи ярко освещают его лицо. Наверное, я бы так просидел еще как минимум час, если бы прибор не выскользнул из расслабившейся хватки рук. Радио стукнулось об кафель, и резкий звук тут же вывел Пола из дремоты. Он тут же нагнулся вперед, выключил аппарат, а я все ждал, когда мы встретимся глазами, и сердце мое видимо совсем очухалось от сна (или комы?), и билось в груди как бешеное. Он взглянул на меня. Его глаза сначала были обеспокоенными, затем в них промелькнуло удивление, и в конце они наполнились чём-то теплым, почти медовым. — Привет, — наконец-то сказал я. Мой голос прозвучал, как не смазанная ржавая калитка. Я кашлянул. — Джон, — выдохнул Пол с облегчением, и я почти клянусь, что услышал, как огромный валун упал с его души. Он повторил мое имя еще раз, как будто не верил. А затем еще раз. Я не выдержал его взгляд, и опустил глаза на свое лежащее тело. — Где мои очки? Он тут же спохватился, и вытащил их из кармана куртки. Аккуратным движением одел оправу на мой нос. — Я знал, что ты проснешься, и тебе нужны будут очки. Поэтому таскал их с собой. «Я знал, что ты проснешься.» Я посмотрел на него, и теперь моему взору стали доступны новые детали: во-первых, его глаза наполнились не только теплотой, но и слезами. Во-вторых, он выглядел так, словно его мучали на допросе, то есть невыспавшимся и давно не евшим. Мне стало неловко, и я предпринял жалкую попытку пошутить. — Я заставил тебя поседеть на пару прядей? Но Пол рассмеялся. — Ты здорово всех нас напугал. — Наверное, мне здорово влетит от твоей жены, раз её красавчик Макка постарел на пару лет за ночь. — О, да иди к черту, — почти автоматически и совсем беззлобно отвечает Пол. — Даже в предсмертном состоянии ты умудряешься бесить людей. — Я полон сил и энергии, приятель, — шутливо заверил я. Он вытер свои слёзы. У меня почти слетело с губ: «неженка», но я вспомнил, что он никогда при мне не плакал. И точно не из-за меня. — Это просто чудо, знаешь. Пуля не задела ничего такого, я имею ввиду. Внутренняя часть бедра. Воцарилась тишина. Бедро, значит? Смогу ли я ходить, или стану инвалидом? Сколько времени займет реабилитация? Сразу стало как-то мрачно, просто от мысли, что я был так близок к смерти. Я тяжело дышал, и мое тело было обессиленным. Я бы с радостью поспал еще пару дней, потому что каждый сантиметр тела пронзала усталость. И вдруг я услышал тихий всхлип, и резко очнулся. Пол давился слезами. Они вновь брызнули из его глаз, которые он закрыл, даже не пытаясь прикрыть лицо руками. Его ресницы были насквозь мокрыми. И наверняка солеными на вкус. Эта мысль кольнула разум. Он дышал тихо-тихо, словно боясь, что еще раз всхлипнет, и беззвучно ронял слезинки на свои колени, обтянутые в джинсы. — Я думал, что потерял тебя. Вот и все, что он сказал, но я все понял. Он боялся меня потерять. На этот раз навсегда. Он боялся, что между нами так и останется барьер невысказанных обид. Но кого бы он потерял? Друга? Мы слишком часто ссорились для этого. Напарника? Мы больше не работали вместе. Чтобы потерял он, олицетворение успеха, чье имя теперь высечено в Книге Гиннесса? Зачем ему нужен старый, никчемный Джон Леннон, который боится высказать всю свою любовь даже заочно, по телефону, и записывает музыкальные потуги на кассету, чтобы затем ее передать по почте? Дурак, дурак, дурак. Ты обуза для всех, побольше Шона. Ты заставляешь людей плакать и приносишь им боль, даже не хотя этого. — Пол. — Да? — он поднимает свои покрасневшие глаза, и у меня щемит сердце. — Наклонись ко мне. Пол непонимающе моргает. — Я не могу двигаться, — поясняю. Пол склоняется поближе, но недостаточно. — Ближе. Расстояние теперь совсем маленькое. Я чувствую его неровное дыхание на своей коже. Я поддаюсь вперед, и целую Пола в губы, а затем почти сразу же вновь валюсь на койку. У Пола теперь красные не только глаза, но и щеки. — Close your eyes and I kiss you, — напеваю, прервав тишину. — Серьезно, «All my loving»? Включил бы что получше. — Это вышло случайно! Ее транслировали по радио. Я блаженно улыбаюсь. Конечно, я знаю это. Непонимание тает в глазах Пола. Ему становится менее неловко. Я рад, что он не стал орать и бить меня. Может, стоило давно это сделать? — Прости, я не чистил зубы целую вечность. — Заткнись, — прыскает от смеха Пол. — В бедро, говоришь, попали? Хочешь сказать, что там не находится ничего ценного? Да мне чуть хер не отстрелили. Пол больше не выглядит бледным. Он раскрасневшийся, улыбающийся и живой. Такой, каким я помню его еще до всего финансового дерьма и распада группы. — Это была бы потеря века, Пол. Особенно для тебя… — Еще одно слово, и я сам всажу в тебя пулю, — Пол хохочет, и от слез остались только мокрые дорожки. Теперь его глаза искрятся. — Все слышали? На меня опять покушаются! Солнечные лучи заскользили по простыням, и я почувствовал тепло. Еще меня согревала улыбка Пола. Он улыбался мне, и мы шутили друг с другом, как будто я не валялся полумертвый еще вчера, как будто не было всех этих черных полос в наших отношениях. Мы смеялись, словно нам опять по двадцать, и за окном не серые пейзажи Нью-Йорка, а ночной Париж. У Пола улыбка такая же светлая и почти благодарная, как когда он потягивал через трубочку купленные мной коктейли. От его почти нежного взгляда мне хочется встать, схватить его за щеки и зацеловать каждый сантиметр лица, чтобы почувствовать соленые, высохшие дорожки и светлые веснушки на носу. У меня нет сил даже для того, чтобы встать, но я чувствую себя живее, чем когда-либо за последнее время.