***
Молчал… Я начал говорить с бумагой, когда понял: больше не могу оставаться один в тишине, что душила меня. Наверное, этого и хотел… он. Мне было всё равно, что Дракула читал записи о том, что видел вокруг и чувствовал извечный враг и пленник каменных лабиринтов. Я ждал его, он не мог не знать, и мистическим образом материализовывался внутри «клетки» только тогда, когда сон брал над моим сознанием верх. Вновь зажигал свечу, чтобы было удобнее записывать его жуткие мемуары. Ему нравилось, как я мешал их с бесконечными предсмертными записками, обращёнными к губительной тишине. Я чувствовал это… по его победной ухмылке. Перед тем как падал в бессознательное небытие. В одной из записей я рискнул пожаловаться на то, что не вижу солнца, что гибну без света, как вампир от него же гибнет. Граф, к удивлению, позволил мне однажды разглядеть сквозь мутные заколоченные окна крохотную частичку потерянного живого мира. Слабый и тонкий солнечный луч боязливо проникал в комнату и падал на седые камни. Впустивший его, остался в тени, пряча длинные мёртвые пальцы в кожаные перчатки. Я не видел его. Он знал, что я не стану зацикливать внимание на его чужом чёрном силуэте в углу. Золотой лучик… Такой прекрасный и чистый, недостижимый. Поднялся выше, коснулся постели и сочувственно лег мне на руку. Оцепенело, в глубокой печали, я не мог отвести взгляд от сей ниточки жизни и не расслышал, как мучитель вышел, заперев дверь. Должно быть, я впервые в жизни пролежал без движения до вечера, лишь бы сохранить каждый миг этой красоты. О, если бы Смерть не поглядывала на меня вечерами и ночами в ту же самую спасительную щёлочку! Окно выходило как раз туда, куда Дракула сносил и закапывал жертв в сырую землю. Она смотрела на меня стеклянными глазами юных красавиц, и я проклял этот мир, в котором не могу до конца уничтожить эту тварь! Я плевал ему в лицо записями, которые он так благородно позволил мне вести. Он читал их, сглатывая яд, но свеча всё равно оставалась зажженной, а папка с чистой бумагой пополнялась. Загубленные жизни начали приходить ко мне в кошмарах: их лица, стоны, последние удары сердец. Мне казалось, рассудок оставлял меня, равно, как и ощущение времени, которое будто остановилось. Я сел рисовать. Их. Чтобы запомнить, и чтобы другие когда-нибудь узнали, кто лежал в пропитанной кровью земле и спал вечным сном. Моя собственная жизнь не так важна, как гибель невинных людей, которые бездушными куклами еженощно втаптывались глубоко во тьму. А сколько их было до этих скупых записей, которыми я говорил с тишиной… или графом?***
Вчера мне думалось, что умираю. Я так надеялся: то вино, которое Дракула оставил на столе рядом с новой медовой свечой, отравлено! Но силы и надежда на спасение ощутимо оставляли меня и без него. Боже, как мало… Как мало иногда воздуха. Будто бы нечто давило на лёгкие, заполняя собой. Оно росло с каждым днём, с каждой минутой. Душило... душило. Вампир сидел на краю постели, когда я почти провалился в желанный сон. Его чёрные от голода глаза зачарованно разглядывали моё безнадёжно исхудалое тело, но больше всего стремились встретиться с взглядом. Что он хотел увидеть в моих глазах? Боль? Отчаяние? Страх? Ощутить, как оставляли последние силы его вечного врага? О, Всевышний! Я так давно не смотрелся в зеркало, но отчего-то уверен, что от меня остались только одни глаза. Светло-голубые. Некогда чарующие молодые девичьи сердца. Я попытался разозлиться. Хотел бросить в его бледное, дьявольски аристократичное лицо проклятие, но не смог пошевелить губами. — Небо, — вдруг пораженно обронил он, или мне только послышалось. Вампир обнажил в улыбке белоснежные клыки, и я, должно быть, отключился, но всё равно продолжал созерцать в полудрёме статный силуэт в чёрном плаще, слышать лёгкие шаги по полу, чувствовать запах медового воска… Нет, князь Ночи не убил меня, даже не забрал с собой в свой бессмертный Ад.***
Он зажигает свечи, уходя и возвращаясь, снова гасит их… Садился возле меня на постель и дожидался мига, когда провалюсь в сон. Беспомощное пограничное состояние между бодрствованием и сном — самая страшная часть вечной пытки из-за личного присутствия графа в ней. Я окончательно потерял счёт времени. Стал реже вести записи, чем явно вызвал беспокойство. Он стал приходить чаще, почти не прятался, и всё ловил мой взгляд, стоило мне захотеть лечь спать. — Небо, — по-прежнему повторял он, и я, наконец, позволил себе мысль, что это кровожадное существо тоже тайно или явно желало дотянуться до губительного, но такого прекрасного солнца, бескрайнего синего неба. Желало коснуться, подчинить… Наблюдая, как Дракула закапывал очередное тело, я вдруг обжегся о мысль, что находился здесь не только из-за мемуаров. Мне подумалось, чудовище играло со мной, отвлекаясь от привычной охоты. То, что истошный крик очередной жертвы не вызвал в нем привычного ответного смеха, только усугубило подозрение. Ещё одна пытка… Я никому не мог помочь, и не смотреть не мог. А ещё со страхом осознавал, что начинал понимать суть вампира. Сколько лет я здесь?***
Эти чёртовы свечи… Сколько же их у него в закромах? Мне начинало казаться, что я проживал один и тот же день, только записи делал разные. Будь я проклят. Будь я проклят за то, что стал принимать от него еду. Как же страшно ощущать, в какое животное может превратить человека голод! — Смотри, — он не просил, он заклинал. Я очнулся от того, что он ударил меня в грудь и впервые увидел в ненавистном лице неподдельное беспокойство. Должно быть, я висел на волоске от гибели, но разве мог сам граф Дракула переживать о своей миллионной жертве? — Смотри, — тон стал приказным, а жадный чёрный взгляд буквально пожирал моё едва бьющееся сердце. — Убей, — просил я и видел, как тонкие яркие губы растянулись в улыбке. Мертвенно-холодной ладонью он вёл по моему лицу, касался клыками пульсирующей артерии на горле, но не пронзал её. Дразнил и отстранялся. Горький яд обжигал кожу.***
Почему же я так слабею? Вчера он взял меня за руку, а я и не почувствовал: так легка и тонка она стала. Выражение лица Дракулы перестало быть различимым для зрения. — Где оно? — прошипел он, и мне впервые захотелось улыбнуться. Небо… Небо он искал в моих глазах, только нет его в пустоте и мёртвой темноте. Всё, что было, сейчас ускользало вместе с последней жизнью в этом проклятом замке. Так больно… Так смешно, больно и спокойно. Я знаю, даже Дракула не смог бы исправить необратимые процессы в организме человека. Если Смерть чего-то действительно желала, то она сразу это получала. Дракула чувствовал, что за болезнь душила меня, и знал, что яд его меня не излечит. Он способен лишь оборвать жизнь, а Дракула, как видно, этого не хотел. «Да, и ты над миром не властен», — подумалось мне, когда я услышал отдалённо рык. Он грубо притянул меня за ворот и посмотрел прямо в глаза так близко. Тьма лилась из его тёмно-красных зрачков искрящимися реками. — Нет, я не твой, - сказал тихо. Дракула слышал, и во мне впервые за всё проведённое здесь время проснулись силы изобразить руками святой крест. Дракула, на удивление, почти не дрогнул, взгляда не отвёл, словно соглашаясь. Залила ночное пространство какая-то странная грусть. Я чувствовал: граф притащил меня сюда и запер, словно некую драгоценность. Оберегал от самого себя, как бы парадоксально это не звучало и не выглядело. Пламя свечи взметнулось и задрожало, послав в воздух чёрные ниточки дыма. Огонь отразился в глазах того, кто однажды станет последним, кого я увижу в жизни. Удивительно, что ему именно я оказался так сильно нужен — это читалось в его немом отчаянии. Словно он надеялся с такой «игрушкой» ощутить то, что чувствовали смертные, встречая рассветы и закаты. Какие краски неба они видели? Будто бы он не ожидал, что моё небо так скоро померкнет для меня, и для него. И встретил это, должно быть, впервые печалью. Чужой, незнакомой, с которой он тоже наедине во тьме. Губительной тишине, над которой царствует веками. — Небо, — снова роняли губы. Скоро он погасит мою свечу.