Грехопадение

Чарли слишком трепетно и наивно верит в светлое — право, где слов-то таких понахватывалась? — будущее; слишком нелепо идеализирует черную, матово поблескивающую всеми грехами, тьму, скользящую тенью под карнизами фантасмагорически уродливых домов; слишком, до раздражающей боли в угрожающе ощетинившихся клыках часто, пытается найти яркий конец проклятой радуги, забывая, что рожденная в Аду не может увидеть солнца, что шанса на исправление не дано, если в небе горит пентаграмма. Крошка Лотти грезила наяву, бездумно исследуя длинные коридоры родового поместья, блуждающим огоньком ведомая мыслью о добре и настоящем, не истекающем темнотой свете, от которого макушка покрывается плотным слоем горячей паутины, и натыкалась на хищный кошачьй прищур, недовольный, задумчивый, все более настойчиво проникающий в затворки тщательно убереженного сознания. Крохотный мир, построенный на уже сотворенных грехах человечества крайне ветхий, но, тем не менее, отвратительно стабильный, когда дело касается обмана. Именно поэтому широкая улыбка Люцифера смазывается тусклым пятном из памяти Чарли, заменяясь тщательно замаскированным под слоем сахарной пудры разочарованием, слишком часто мелькающем в его взгляде. Свет очерненный всегда темнее — это Чарли впитала с самого рождения, вместе с тихим шепотом матери и алым блеском двух трепещущих огней-глаз где-то слева от себя; как и то, что яркий окрас сопровождает хищников, если конечно речь идет не о гребанной радуге, мелькающей трепетным отголоском на изголовье кровати и в тарелке за завтраком. Не почувствовавшая выбор данный при земной жизни, — глупости, его-то ни у кого нет, — не ощутившая настоящего падения, когда белоснежные, зефирно-легкие перья осыпаются на расквашенную, превратившуюся в кровавое месиво землю, — не осознает всю вину и всю желанность, не отрежет себе крылья сама, и не будет упиваться истинной властью, — потому что смертные грехи никогда не закончатся, не перестанут сочится гнойные раны, не перестанет мрак ломать свет, выворачивая крылья-веточки наизнанку, осыпая, растаптывая, уничтожая, — подобное к подобному. Люцифер самый темный здесь, самый опаленный чернотой, самый жадный к тому, что можно потушить, подтолкнуть к краю, — кто больше него знает о падении? Она же никогда не горевшая, уже утонувшая в своем естестве, в природе своего создателя, даже не знающая о свете ином, но мечтающая об огне согревающем, а не сжигающем, о том, к чему стремится каждое существо, пусть уже позабывшее, но все равно жаждущее. Чарли слепо тянется к свету, потерявшись среди пропущенных звонков матери, вновь неоправданно разбитых надежд, забывая, что свет в её отце потух задолго до появления всех её желаний. Чарли вспоминает скрипичные ноты, бархатную ткань сюртука и ничем не омраченный белый цвет, напополам с краткостью поцелуев в макушку, — воспоминания из детства, мимолетные, крохотные. Мало. Разочарованно потускневший взгляд, — отель для поиска пути в свет. Еще меньше. И Чарли не придумывает ничего более лучшего, чем попробовать живую тьму, упиваться ею жадно из неопустошаемого стакана, доверчиво прижиматься ближе, не видя как добродушный оскал тускнеет, наливаясь грехом, — падшему ангелу легко вести за собой, и так же легко плевать на все моральные устои. Так мало нужно для полноценного шага в бездну, лишь ощутить на своих губах порочный шепот, corruptio optimi pessima, ну же, маленькая Ева, прыгай, яблочные плоды уже ждут тебя, разливаясь сладким соком. Крошка Лотти грезила наяву, захлебываясь и утопая в жарких яростных поцелуях, барахтаясь пойманной в сети рыбкой, забывая, где верх, а где низ, — не этого ли ты искала, маленькая грешница? ты разве не слышала о яркости полета перед падением? наслаждайся же. Тьма ни разу не видевшая свет гораздо светлее мрака очерненного. До поры до времени.