Девятый вал

Константин раскраснелся от трех бокалов бренди, но еще не пьян. Рем сидит напротив него на перевернутом ящике с бутылкой в руке и усмехается: ну и каюта досталась. Единственное ее украшение — сияющие глаза Константина, горящие рыжим огнем в свете масляной лампы. Мутный бокал он сжимает пальцами элегантно, будто хрусталь, на дне переливается янтарем алкоголь. Качка начинает действовать на нервы. Душно. Рем приподнимает бутылку и говорит: — За тебя. Он отхлебывает из горла и морщится. Какая же дрянь… Неспроста юнги, которых хотел угостить щедрый Константин, отказались. А может, их остановил от приема дармового пойла строгий взгляд капитана. Константин, удобнее устраиваясь на кровати Рема, осушает бокал и восторженно произносит: — Нет, если тост — то исключительно за тебя, за твой великолепный бой с чудовищем навтов, Реми! Рем с укором смотрит на Константина, но лишь потому, что тот опять сократил его имя до собачьей клички. Князь называл его Ромулом, как и мама. А остальные — коротко, как угрожающий рык; и только Константин додумался звать его нелепым Реми. А вот похвала за бой с чудовищем, вырвавшимся из трюма корабля навтов, приятно грела душу. Да, зверюга была покалеченная, измученная. Но вполне могла размазать Константина одним ударом корявой лапы. Да и Рема едва не зашибла, к счастью, успел откатиться… Но синяк на ребрах остался. Недавние драки уже кажутся далекими, будто из другой жизни. — Я еще твоих похитителей покромсал, — припоминает Рем. — Твое пение им так понравилось, что они решили тебя наградить кулаками. Константин радостно смеется и нетерпеливо тянет пустой бокал к Рему — мол, не забывай ухаживать, бутылка-то у тебя. Рем наливает ему медленно, потому что и его рука, и ладонь Константина мотаются из стороны в сторону, качаются вместе с каютой и треклятой лодкой. Константин вдруг задумчиво говорит: — Неужели ты всерьез думаешь, что они могли бы?.. Я бы показал им все, чему Курт научил меня! Рем смотрит на него исподлобья и делает еще один глоток бренди. Константин же, потеряв браваду, прижимает бокал к подбородку и глядит куда-то в пустоту за плечом Рема. Видимо, прикидывает свои шансы на успех, не вызволи его Рем. Да, про себя отвечает Рем. Они могли бы. Могли бы избить до полусмерти, затолкать тебе кляп или что похуже в глотку. Они головорезы. Им плевать, кто ты, что из себя представляешь. И ты бы, одинокий, уставший, полураздетый, не смог бы дать троим ублюдкам отпор. Тем более что урокам Курта ты предпочитал танцы и литературу. — Ну хватит, — резко велит Константин и переводит взгляд на Рема. — Я ничего не сказал, — оправдывается Рем. Но от настырного Константина не так-то просто скрыться. Рем отводит глаза. Никогда не умел прятать мысли от него. Даже самые потаенные. Тот слишком хорошо его знал. Читал, как свои любимые романы с первооткрывателями земель и покорителями моря. — Мой защитник! — восклицает Константин и, поставив бокал на тумбочку — еще один перевернутый ящик, — наклоняется вперед. Рем протягивает к его щеке ладонь. Константин, прильнув к его грубым, мозолистым от частых упражнений с мечом пальцам, кладет свою руку поверх его. Вот и все, что они себе позволяют. Странные прикосновения — не как у братьев, но и не такие же, как у любовников. Рем ласкает его нежную кожу едва заметными движениями пальцев, а хочет — губами. Языком. Его жжет эта страсть лет десять. И если он находил спасение в тренировках на мечах, то Константин — в пьяном угаре, в безрассудных саморазрушительных выходках. И вот они с каждой минутой оказываются все дальше от дома. Там, где больше не будет тренировок с Куртом, а начнется работа. Там, где Константину придется принять ответственность и взять в узду свой развеселый нрав. И все же Константин лукаво улыбается и шепчет: — Я люблю, когда ты становишься таким грустным и задумчивым, Реми. — Можно подумать, любым другим ты меня не любишь, — машинально отзывается Рем. Константин чуть прикрывает глаза. Он словно хочет что-то сказать, но вдруг каюта заваливается набок, скользит по полу бокал, звякает, падает, и проливается на пол бренди. В одно движение Рем крепко хватает Константина повыше локтей, но удержать равновесие не удается: их тут же бросает в другую сторону, и Рем первым летит со своего ящика под заливистый смех Константина. Грохнувшись на спину, так и держит его за руки. — Я зафиксирую тебя! — объявляет Константин и седлает его бедра. — Пока шторм не прекратится… Но, похоже, волны стихают, девятый вал остается позади, и корабль покачивается в уже ставшим привычном режиме. И Константин. Константин тоже покачивается. Рем смотрит в его широко распахнутые глаза. — Ты не в такт это делаешь, — тихо говорит он Константину. Тот ерзает, устраиваясь удобнее, и член Рема твердеет. — Тогда подскажи правильный ритм, — все еще придуривается Константин. Хочется одновременно поцеловать его и дать затрещину. Он ведь не пьяный даже. Впрочем… Рем разом все осознает. Легко было бы напиться и сделать вид, что все получилось случайно. И требуется определенная смелость, чтобы сделать этот шаг трезвым — нелепый, но все-таки решительный шаг. Стоило только оставить позади отчий дом… Рем дергает Константина на себя, и тот с готовностью ложится ему на грудь. Дыхание его опаляет губы. Ноют ребра, пострадавшие после боя с чудовищем, но эту плату Рем готов отдать за близость Константина. Травянистый, горьковатый запах забивается в ноздри, и Рем вдыхает глубже. — Вот так, — шепчет он и кладет одну ладонь Константину на затылок, а вторую — на ягодицы. И обеими надавливает. Губы Константина такие же нежные, как и его кожа, как и он сам. И Рем целует их почти с религиозным трепетом. Он всем телом ощущает ответную дрожь — и Константин вжимается членом ему в пах, выгнувшись в пояснице. Шелк его волос ласкает пальцы. — Хочу… хочу раздеть тебя, — бормочет Константин. — Тоже, — коротко говорит Рем — на большее его не хватает. Он запускает руку под камзол Константина. Отпускать его не хочет. Да и не может. Не оторваться от него теперь. Константин так и возится на нем, елозит по телу, пытаясь избавиться от одежды. Потрепанный в многочисленных гулянках камзол, рубашка… Коснувшись на прощание губ Рема, Константин выпрямляется. Рем рывком садится, обхватывает его за талию, чтобы удержать на бедрах. Похоже на подростковые игры, когда они, устав от деревянных мечей, кидались друг на друга врукопашную, и Рем поддавался, чтобы увидеть, как радуется наивный кузен. Только на этот раз никто из них не краснеет и не пытается оказаться в другой стороне комнаты как можно скорее. Константин медленно поджимает колени, придвигается ближе. Смотрит чуть сверху. Сверкает в желтом свете — сверкает от счастья. Рем прекрасно знает этот восторженный взгляд. Вот только к нему еще добавляется нежность, и Константин хватает ртом воздух, будто задыхается от нее. Мешая друг другу, они все-таки отправляют на пол и одежду Рема. Он чуть отползает назад и прислоняется к стене, а Константин пользуется этим, чтобы приподняться на коленях и спустить брюки. Рем зачарованно смотрит на него. Не то чтобы он не видел… Но еще ни разу ему не было дозволено дотронуться до крепких бедер Константина, провести ладонями вверх, ставя дыбом золотистые волоски, и оставить руки по линии нижнего белья. Рем приподнимает взгляд. Константин краснеет, словно и не кичился всегда своей искушенностью. — Реми… И от тихого, чуть дрогнувшего голоса совсем сносит голову. Рем ураганом подхватывает его, бросает на кровать — деревянные ножки жалобно скрипят, но выдерживает. Торопливо спускает брюки и наваливается сверху, между распластанных ног, — и тут же горячие ладони оказываются на его спине, губы — снова окунаются в поцелуй. Рем целует его жадно, отыгрываясь за все годы, которые мог об этом лишь мечтать. Сграбастав волосы Константина в кулак, другой рукой Рем проводит по его телу — стройному, крепкому, по талии, по бедру. А Константин скользит ладонью между их животами. Дыхание перехватывает. Рем чуть приподнимается на локте, и Константин касается его напряженного члена. Руки у него — тоже мягкие, тоже нежные… Рем рычит ему в губы. Прикусывает. Константин тут же проводит ногтями по его спине в ответ. Он одновременно борется и поддается: разводит шире ноги, чтобы Рему было удобнее вклиниться, и смыкает зубы на плече. Сдерживаться становится тяжелее. Рем кусает его за шею — оттягивает тонкую кожу под сдавленный выдох Константина — и по-звериному зализывает. Предвкушает, как завтра увидит на этом месте цепочку темных пятен, если оттянет шейный платок. Константин едва слышно стонет. Он обхватывает член Рема, проводит по нему кулаком быстро, напористо. Нет. Этого мало. Хочется его видеть. Рем поднимается на выпрямленной руке, а свободной ладонью ведет от шеи Константина до паха. Любуется. От лампы толку почти нет, он загородил ее своею спиной, широкими плечами. Но все равно внутри что-то сводит от того, как красив Константин. Особенно сейчас. Блестящий от пота, взбудораженный. С потемневшими глазами — зрачок огромный, впитывает в себя весь доступный свет. И скулы горят румянцем. Именно о таком Константине Рем мечтал ночами. Об этом нетерпеливом, умоляющем взгляде. Об этих приоткрытых искусанных губах, растрепанных волосах, об этих ласковых прикосновениях — пальцы Константина как бабочки летают по телу Рема, то по груди, то по бедру дразнят щекотным прикосновением. Рем отвечает ему тем же — дотрагивается до живота и ниже, ниже, чувствуя, как каменеют мышцы. Константина вдруг прорывает на откровенность, он начинает говорить, захлебываясь: — Я же ждал всю… всю жизнь ждал этого, Реми, постоянно, думал — ты откажешь, ты же просто кремень, соляной столб! Дразнил тебя и думал — сейчас все-таки врежешь… Он сбивается, стоит только Рему коснуться его члена. — Я ждал, когда ты решишь, — отвечает Рем и больше не отвлекается: хочет увидеть, как кончит Константин. И все равно текут мысли: да, он ждал. Знал, что однажды они перестанут соблюдать приличия и делать вид, что вовсе не мечтают обладать друг другом, любить друг друга во всех доступных смыслах, раствориться друг в друге до самого конца. Он ласкает Константина, не отрывая взгляда от его лица. Константин тянется было к нему, но руки его падают вдоль тела. Комкает в кулаках простыню. Грудь вздымается вверх часто, и розовые соски такие твердые, острые… Рем наклоняется и прикусывает один под короткий стон. Пальцы Константина обхватывают его плечо, смыкаются на вздувшемся бицепсе опорной руки; и Рем чувствует, как Константину приятно касаться его. Знает его насквозь. Всегда замечал его восхищенные взгляды, стоило только поиграть мышцами. Это щекотало нервы, это подталкивало к необдуманным поступкам, но Рем умел осадить себя. Кто он такой, чтобы предлагать эту связь наследнику князя. И, разворачивая к себе спиной едва знакомых людей и трахая их, неизменно представлял одну и ту же светлую голову, гибкую спину, бледную кожу. Он ощущает, как близок Константин. Стоны чаще срываются с его губ, бедра подрагивают, телом он так и рвется навстречу, но Рем должен, должен увидеть. Он видел слезы и радость Константина, гнев и милосердие, он изучил его в каждом проявлении; кроме одного. Константин почти вскрикивает, выгибается, запрокидывая голову назад, и обнажает горло. Рем наклоняется и быстро целует его в шею, слизывает горький пот. Обмякнув, Константин обвивает его руками, скрещивает на пояснице лодыжки и притягивает к себе. Прижимаясь членом к его животу, Рем проводит носом по его скуле, по виску. Обнимает в ответ. Его с ума сводит нагое тело. Константин под ним едва дышит под ним. Шепчет: — Пусти. Рем перекатывается на бок, отчасти готовый к такому исходу. Может охватить стыд. Но ничего, они переживут эту неловкость. Однако Константин, вопреки его ожиданиям, не тянется за одеждой, а стекает на пол и становится на колени. — Не вздумай! — ошарашенно говорит Рем. — Не указывай мне, — отвечает Константин. Положив ладонь на колено Рема, тянет его к себе. В голове не остается ни единой мысли. Рем подчиняется ему, садится спиной к стене, как совсем недавно сидел с бокалом бренди Константин, и зачарованно смотрит на него сверху вниз. Константин мягко проводит по его бедрам ладонью и как-то ловко, словно всегда так делал, насаживается ртом на член. Рема прошивает от кончиков пальцев ног до макушки. Он даже не решается притронуться к Константину, хотя рука так и тянется сгрести его волосы в кулак и насадить глубже… Губы Константина алеют. Он выпускает член до самой головки и поднимает взгляд — хитрый, довольный. Нет, церемониться с ним нечего, он же нарывается… И Рем, положив ладонь ему на затылок, направляет Константина обратно. Рот его — обжигающий, нежный, и хочется толкнуться по самую глотку, ощутить, как он сглотнет, а в уголках глаз сверкнут слезы с непривычки… Нет, сдерживаться. Константин старается. Берет неглубоко, а по-другому и не надо — голову сносит уже от самого его коленопреклонного вида. От кольца ярких губ. От дрогнувших ресниц. Внутри Рема полыхает, вырастает солнце, и напоследок он все же позволяет себе вольность: держа Константина за волосы, толкается бедрами к нему, и тогда его окончательно затапливает. Он кончает ему в рот, в последний миг рефлекторно закрыв глаза. А когда открывает, то видит, как Константин сглатывает и смотрит на него неотрывно. Подтянув его к себе, Рем прикрывает их одеялом. Константин прижимается щекой к его груди. Не сразу, но все же заговаривает: — Ты не сердишься. Не сомневаешься. Будто все как должное. — А разве нет? — Рем целует прядь его волос. Константин недовольно возится, бурчит себе под нос, что ему, вообще-то, годы потребовались, чтобы решиться. — И потренироваться, — подхватывает Рем. Константин тычет его кулаком в ребра — туда, где синяк. Может, не специально. И все же смеется. Рем, взяв его за подбородок, заставляет посмотреть на себя. Константин мигом становится серьезным. — Я люблю тебя, понимаешь? — зачем-то говорит ему Рем. — За тебя тысячу чудовищ убью. Хоть целый мир. Плевать, что было до и будет после. — И эта кровожадность меня порой пугает, — замечает Константин. Рем улыбается. Нет, не пугает, он знает точно. Знает, что Константина это лишь больше влечет.