***
Никто не хочет в этом признаваться, но жильцы третьего этажа общежития А приняли коллективное решение, что парня Азирафаэля Фелла не существует. По большей части им стыдно за такие мысли. Кроме Гавриила, конечно, который по коллективному решению признан мудаком. Однако просто невозможно поверить, что: а) Азирафаэлю удалось сделать то, что обещают делать все первокурсники, но тут же терпят в этом неудачу, а именно — сохранить отношения со своей школьной любовью, пробыв в универе больше трех часов; и б) его предполагаемый парень похож на фотографию, которую он держит у себя в телефоне. Есть целый ряд мнений насчет ситуации с парнем Азирафаэля Фелла. Самый великодушный лагерь придерживается мысли, что это интернет-роман и бедного паренька водят за нос или троллят, и это действительно скверно. Менее великодушные считают, что Азирафаэль выдумал этого человека и он просто одинокий неудачник. Где-то посерединке находятся несчастные влюбленные, которые думают, что, может, человек и настоящий, а вот отношения существуют только в голове этого несчастного обманутого парня, и сердце его разобьется со дня на день. Сосед Азирафаэля Ньютон с радостью бы держался подальше от спекуляций на эту тему, спасибо большое. Сам-то он надеется, что парень настоящий. Во-первых, потому что их общий сосед Гавриил ведет себя как последняя сволочь всякий раз, когда Азирафаэль отвечает на сообщения в его присутствии, и Ньютону хочется, чтобы он оказался не прав и наконец прекратил все это. А, во-вторых, если у Азирафаэля Фелла есть горячий бойфренд, тогда, может быть, и у Ньютона есть шанс встретить симпатичного человека, который найдет его особенности очаровательными, а не крайне отталкивающими. Азирафаэль — это лучик надежды для ботанов в вязаных безрукавках, и Ньютон болеет за него, правда болеет.***
Слухи пошли по вине Азирафаэля. Вроде как. Косвенно это его вина. В первую очередь потому, что, кажется, Азирафаэль постоянно с кем-то переписывается. Очень много переписывается. И Ньютон знает, что это не он, потому что его телефон — это древняя раскладушка, и его тариф имеет ограничения на СМС-ки, так как любая техника посложней имеет склонность вдруг кончать с собой всякий раз, когда он оказывается от нее на расстоянии плевка. Он набирает текст своих работ на печатной машинке, настолько все плохо. Азирафаэль очарован его печатной машинкой, потому что он один из самых странных людей, которых Ньютон встречал в своей жизни. Ему только восемнадцать, но он выглядит как профессор английского перед уходом на пенсию. Не лицом, конечно, лицо у него ангельское, а еще у него золотистые волосы, добрые глаза и славная улыбка. Однако он носит брюки цвета хаки, которые хранят следы длительного любовного обращения, но не кажутся затертыми, лоферы, целую вереницу клетчатых рубашек, вязаные жилеты, джемперы и твидовые пиджаки. Он мог бы выглядеть как хипстер, если бы не был столь искренен во всем, что он говорит и делает. Он вяжет. Он связал Ньютону шапку, когда тот сказал, что у него ее нет. На следующий день он прибавил к ней шарф, потому что по его словам Ньютон «по-прежнему выглядел замерзшим». Сам шапки он не носит. Теоретически он пользуется зонтом, но на деле постоянно забывает его и приходит домой в промокшем пальто, потому в дождливые дни вид у него особенно несчастный. — Почему ты не носишь с собой зонт? — спросил его Ньютон, когда это произошло в третий раз. Азирафаэль тяжело вздохнул. — Да надо бы. Просто у меня нет такой привычки. Обычно Кроули напоминает мне о подобных вещах. — Кто такой Кроули? — наивно уточнил Ньютон. Азирафаэль просиял, словно кто-то выкрутил регулятор освещения до упора. — Мой парень, — он радостно улыбнулся. — Ты должен был видеть его фотографию в нашей комнате. Изображение, о котором он говорил, по мнению Ньютона было фотографией машины — с любовью отреставрированной винтажной Бентли, крупной старомодной тачки, которая наводит на мысли о джазе, лунном свете и Бонни и Клайде. Конечно, на фотографии присутствовал и человек. Он с грозным видом прислонялся к капоту, одет он был в черные узкие джинсы, черный же пиджак, у него были волосы цвета меди, которые яркий солнечный свет превратил в пламенный ореол, а еще острые темные очки. Ньютон не был уверен, что очки могут быть «острыми», но на вид казалось, что они могут порубить тебя на куски. Он всегда думал, что человеку на фото отведено второстепенное место. Тот выглядел почти хмуро. А если кто-то делает фото, особенно тот, кто тебе дорог, то можно хотя бы постараться выдавить из себя дежурную улыбку. — О, эта… Я думал, это просто плакат с машиной. — Да, это его Бентли. Он так гордится ей, что это почти раздражает, — Азирафаэль закатил глаза, и Ньютон решил, что на этом все кончится, что это была всего лишь одна из тех незначительных странных бесед, что возникают между двумя молодыми людьми, которых студенческая жизнь бесцеремонно столкнула друг с другом. Ньютон ошибался. Как только Азирафаэль понимает, что у Ньютона не случится гомофобного припадка и он не велит ему заткнуться и не болтать о своей личной жизни, он начинает поминать Кроули почти в каждом разговоре. Например, «О, Кроули обожает черный кофе» или «Кроули надулся из-за того, что убили его любимого персонажа в этом ужасном сериале, который он смотрит». Или когда во время покупок они забредают в отдел с комнатными растениями — «Растения же нельзя пересылать почтой, да? Кроули бы понравились эти орхидеи». Ньютону все равно, правда, все равно. Он даже находит это милым. Это уже потом они оказываются на одном из этих нелепых мероприятий, которые администрация устраивает для сплочения студентов раз в две недели, и кто-то подслушивает, как Азирафаэль упоминает Кроули. Разговор, свидетелем которого является Ньютон, в будущем будет протекать практически по одному и тому же сценарию. Речь заходит о таинственном Кроули, и далее следует диалог в духе: Случайный прохожий: «Кто такой Кроули?» Азирафаэль: «Мой парень» Случайный свидетель: *смотрит на Ньютона выжидающе* Ньютон: «Не я, он сюда не приходит» Азирафаэль: «Он здесь не живет, мы в основном переписываемся» Случайный свидетель: «А, понимаю» Затем они бросают жалостливый взгляд поверх головы Азирафаэля, как бы говоря Ньютону: «Что за наивный бедолага, как мило с твоей стороны поддерживать его веру в вероятно-несуществующего-бойфренда». Или они бросают осуждающий взгляд поверх головы Азирафаэля, как бы говоря Ньютону: «Серьезно? Ты позволяешь потенциальному интернет-хищнику морочить голову этому наивному бедолаге? Как не стыдно!». Короче говоря, Ньютону хочется, чтобы Азирафаэль был выше ростом и не таким… Азирафаэлем. Потому что, с какой стороны ни глянь, Азирафаэль — действительно милый. Он печет печенье на общей кухне и оставляет их в общей зоне во время экзаменов. Его половина комнаты представляет собой зону бедствия, полную книг, свитеров, разных записей и еще большего количества книг, но он держит все это на своей половине их тесного жилища и изо всех сил старается не дать книгам заполонить собой и гостиную. Он не чистюля, но он аккуратист и не шляется по вечеринкам как четвертый жилец их квартирки (которого Ньютон встретил лишь однажды и которого больше никогда не видел, и уже начинал верить, что Гавриил убил его и очень хорошо спрятал тело. Ну или он просто отбитый тусовщик. Ньютон склоняется к последнему варианту, потому что каждые несколько дней поутру гостиная оказывается заваленной мусором, что ведет к тому, что Гавриил из напыщенного превращается в сучливого, ибо он спит на диване, в то время как его сосед развлекается и мусорит за его спиной). Быть может, у Азирафаэля странное имя и чувство стиля как у дедули, который называет Вторую мировую просто войной, будто никакую другую не застал, но он действительно хороший человек. Он даже кормит уток, живущих на территории кампуса. Хотя Ньютон уверен, что эти утки представляют собой что-то вроде мафии, занимающейся вымогательством, потому что лично видел, как они терроризировали пришедших на экскурсию старшеклассников, требуя отдать им хлеб от сэндвичей и вынуждая бедняг довольствоваться мясом и жухлым латуком на обед. Вот так победоносные водоплавающие пируют на останках их достоинства. Пируют хлебом, слава Богу. Но Азирафаэль покупает черствый хлеб специально для уток, что, кажется, способствует их хорошему поведению на целых двенадцать часов, так что он, вероятно, представляет собой силы добра. Или же каким-то образом наводит на них небывалый ужас. И то, и другое возможно. Потому, хоть Ньютон и не знает, реален ли этот неуловимый Кроули, он готов поверить в его существование просто назло и потому, что хочет защитить своего соседа от недобрых домыслов. А потом Азирафаэль напивается.***
Ньютон знает, что стало причиной этому, но не чувствует себя ни капельки лучше, потому решает, что лучше забыть об обстоятельствах, что привели к этому, а сосредоточиться на исправлении того, что наделали он и три бутылки мерло. Экзамены как раз подходят к концу, и все кажутся несколько изможденными. Даже Гавриил, которому необходимо вытаскивать себя на ежедневную пробежку утром и вечером, не надоедает им своими попытками отобрать у них учебники и затащить в спортзал. К концу недели начинают выставлять оценки, а Ньютон наконец-то получает подтверждение, что их четвертый сосед жив, подслушивая их пьяный скандал с Гавриилом, который выставляет того из спальни, вынуждая спать на диване. Ньютон прячется в их с Азирафаэлем комнате, пока на горизонте не становится чисто. Когда он позже спрашивает Гавриила об этом, тот ворчливо говорит, что «кому-то приспичило отметить выставление оценок в два часа дня». Он пригвождает Ньютона своим фирменным взглядом. — И НЕВАЖНО, что где-то уже пять часов. Ньютон просто кивает и спешит ретироваться. А вскоре Азирафаэль выясняет, что завалил тест по этике философии. Ньютон понятия не имеет, кто в здравом уме, глядя на Азирафаэля, который, несмотря на свой стариковский гардероб, выглядит, как серафим или херувим, сошедший с полотна Эпохи Возрождения, вероятно, не имеет водительских прав и уж тем более не должен пить, мог подумать: «Да, я продам этому сущему ребенку три бутылки дорогущего вина». Но очевидно, кто-то это сделал, потому что Азирафаэль появляется со всеми тремя бутылками в охапке и с выражением мрачной решимости на лице говорит: — Давайте напьемся. Гавриил пытается протестовать, ссылаясь на раннее время, но Ньютон бьет его диванной подушкой и говорит: — Заткнись, сейчас буквально пять часов вечера. Ньютон знает, что Азирафаэль очень умный. У него ум чемпиона конкурсов орфографии. Он ходячая и говорящая энциклопедия. Он может дискутировать на тему морали дни напролет и помнит наизусть меню всех ресторанчиков в радиусе пяти кварталов. Ньютон просто не может поверить, что Азирафаэль Фелл способен завалить какой бы то ни было тест, даже если он и не итоговый. А потом он видит тест своими глазами. — Тебе стоит подать жалобу насчет этого, — говорит Ньютон, поднимая глаза от почерканного красным маркером листа и видя, как Азирафаэль в один присест выпивает целый стакан вина. Гавриил глядит на него в ужасе и оцепенении. — Вы когда-нибудь задумывались о том, насколько умные киты? — вдруг спрашивает Азирафаэль. Ньютон умоляюще смотрит на Гавриила, одними губами произнося «Помоги!». Гавриил лишь пожимает плечами и допивает вино, не сводя глаз с их соседа, чьи глаза начинает заволакивать дымкой. — Серьезно, Аз, — говорит Ньютон, — оценку выставили несправедливо. Лишь то, что ты не согласен с личным мнением профессора, не говорит о том, что твои аргументы несостоятельны. Ньютон не студент-философ. Он специализируется на математике. Но даже он может понять, что такое количество красных подчеркиваний в столь хорошо написанном эссе явно несправедливо. — Это все неважно, — отмахивается от него Азирафаэль и наливает себе еще вина. — Гавриил, — шипит Ньютон, но их сосед, очевидно, решил, что оказывать дружескую поддержку — это пить наравне с Азирафаэлем и смотреть куда-то в даль. — У китов нет стремлений. Никакой миссии или цели. Мне больше по душе акулы. Всегда движутся вперед. Не отступают! Не сдаются! Победа или уничтожение! — Гавриил! — одергивает его Ньютон, и как раз в этот момент Азирафаэль издает вопль отчаянья и принимается горячо защищать китов. Ньютон сдается, закрывает тему несправедливых оценок, чтобы обсудить ее, когда Азирафаэль не будет так сильно расстроен, и включает «Планету Земля» на Netflix. Похоже, это то, что нужно, потому что оба его соседа радуются такому развитию событий. Гавриил восклицает: «О да! Круговорот жизни! УРА!». Азирафаэль хлопает в ладоши, щебеча: «Дельфины!». Ньютон укладывает голову на кофейный столик и приказывает себе быть трезвым до конца вечера. Час или два спустя Гавриил уже дрыхнет, а Азирафаэль, соскользнув с дивана, устраивается на полу, кладет голову на плечо Ньютона и шмыгает носом, разглядывая финальные титры. — Я скучаю по Кроули, — говорит Азирафаэль. Его голос очень нежный и очень тихий. — Когда у меня что-то не выходит, он убеждает меня попробовать снова. И вот тогда Ньютону все становится ясно. Ему больше не нужны никакие доказательства. Кроули просто должен быть настоящим. — Может, позвоним ему? — осторожно предлагает Ньютон. Уже поздно, но не слишком, и если сообщения Азирафаэля так важны для Кроули, то он в конце концов ответит, даже если они просто напишут ему. Азирафаэль снова шмыгает носом. Не то чтобы он привлекает к себе много внимания в повседневной жизни, но его личность напоминает о себе особым образом, окутывая все вокруг странной почти материнской нежностью и светом. А теперь он кажется таким незначительным. И печальным. — Дай свой телефон, — говорит Ньютон, несмотря на риск, что мобильник, как и все прочие электронные устройства сложнее тостера, не переживет физического контакта с ним. Тот уже разблокирован, и, конечно, вместо обоев на заднем фоне фотография подлинника Шекспира. Ньютон заходит в контакты и находит «Кроули». Возле имени нет сердечек или милого прозвища, которые обычно ассоциируются со школьной любовью. Даже не ясно, имя это или фамилия. Просто «Кроули», написанное простыми черными буквами. Ньютон нажимает кнопку вызова и спешит передать телефон до того, как на него ляжет проклятие неисправности или типа того. Азирафаэль хватает мобильник неуклюжими пальцами и прижимает его к уху. Он все еще прислоняется к Ньютону, потому что, как видно, теперь они не только друзья, но и собутыльники, однако он вовсе не против. Когда кто-то вяжет тебе шапку и шарф, потому что ты кажешься ему мерзляком, то тебе вроде как стоит свыкнуться с таким сближением. Ньютон ждет, что вызов переключится на голосовую почту, но после второго гудка в трубке звучит тягучий голос. — Поздновато для звонка, ангел, все в порядке? О, блядь! Ньютон перестал сомневаться в существовании загадочного Кроули с тех пор, как Азирафаэль захмелел, но все еще несколько сбит с толку и с трудом сопоставляет этот голос с именем и репутацией вышеуказанного. — Не совсем, но я не хочу говорить об этом, — бормочет Азирафаэль. — Ты что, пил? — Может, немного. Чудесное мерло, хоть и чуть дороговатое. И Гавриил выпил почти все. — Ну что за урод. — Он не так уж и плох. — Ага, конечно. — Конечно. Пауза. Ньютону определенно становится не по себе от того, что он подслушивает, хоть и невольно. — Так о чем ты хочешь поговорить, ангел? — произносит тягучий голос. Слова звучат мягко и ласково, несмотря на иронию. — Расскажи мне о дельфинах, — говорит Азирафаэль. — Я как раз посмотрел документалку про них. — Ладно. И Ньютон засыпает на полу их общей гостиной под пьяное бормотание своего чудного соседа, толкующего об интеллекте дельфинов со своим совершенно-точно-настоящим парнем.***
На следующее утро Азирафаэль не проявляет никаких (что совсем нечестно) признаков похмелья, и, кроме того, он полон праведного гнева из-за несправедливой оценки. Он отправляется подавать жалобу, Гавриил увязывается за ним, потому что Гавриил всегда не прочь поскандалить, а Ньютон тащится за ними обоими, потому что чувствует странную ответственность за двух чудил, с которыми делит квартирку.***
Оценку исправляют. Ньютон получает сообщение со скрытого номера: «Это Кроули, ты Ньют, верно?». Ньютон пишет ответ: «Ньютон Пульцифер, чем могу помочь?». В ответ приходит вереница пустых квадратиков, которые должны быть эмодзи, которые не распознает его раскладушка, а так же: «Черт возьми, если я спрошу дату твоего рождения и номер соцстрахования, ты мне их тоже сразу скажешь, да?». Ньютон не знает, что на это ответить, так что просто пишет: «У меня лимит на сообщения в тарифе. Пиши короче, пжл». «Присмотри за Азирафаэлем. Напиши мне, если я буду ему нужен» — все, что Ньютон получает в ответ. Он отправляет «Конечно, само собой», и ему приходит еще один пустой квадратик, который должен быть каким-то улыбчивым эмодзи.***
Либо Гавриил оказывается не таким уж мудаком, когда ты узнаешь его получше, либо он представляет собой что-то вроде вьющегося растения, чьи дурные качества по мере разрастания дарят твоему разваливающему викторианскому особняку то, что называют «атмосферой». По крайней мере он лучше ведет себя с Азирафаэлем, когда дело касается его… якобы-несуществующего-парня-но-Ньютон-точно-знает-что-он-существует-и-очень-любит-эмодзи. Остальная часть жильцов третьего этажа общежития А не принимала участия в распитии вина и просмотре документальных фильмов и, конечно, не имела возможности переменить мнения насчет Кроули, потому продолжает смотреть на Азирафаэля свысока каждый раз, когда речь заходит о его парне. А случается это часто. Это не особо действует на нервы, правда, это представляет собой всего лишь череду мимолетных упоминаний, провоцирующих волну жалости и снисхождения у всех присутствующих кроме Ньютона, который знает, что Кроули настоящий, так как тот шлет ему странные, неуместные, а порой и угрожающие мемы, и Гавриила, которому, похоже, теперь плевать, выдумщик Азирафаэль или нет — тот будет защищать его ценой собственной жизни. Наступают Хэллоуинские выходные. Ньютон входит в их квартиру, его голова идет кругом после ударной дозы подсчетов и вычислений. Можно ли ими передознуться? Ньютон думает, что да. Всему есть предел. И он перешел эту черту, он зашел так далеко, что ему кажется, что его может вывернуть наизнанку. Ньютон сжимает в руках свой пятый эспрессо, ему хочется просто упасть лицом вниз на свою койку и забыться на ближайшие двадцать четыре часа. И, конечно, в тот один-единственный раз, когда он входит в комнату спиной, толкая дверь бедром, потому что его руки заняты книгами, кофе и калькулятором, случается кое-что совершенно неожиданное. — И что ты, черт возьми, делаешь? — раздается голос откуда-то сзади, и Ньютон, здорово переборщивший с кофе и возбужденный, как кролик на крэке, вздрагивает так сильно, что бьется головой о дверную раму, хлопает дверью по ноге и роняет на пол все, что держал в руках. Кроме кофе, который он проливает себе за пазуху, зарабатывая ожог. Когда в итоге он оказывается на полу, то решает оставаться там, пока комната не перестанет вращаться вокруг него. Ньютон закрывает глаза, а когда открывает их, то обнаруживает, что над ним склонилась Самая Красивая Девушка В Мире. Рядом с ней какой-то смутно знакомый парень, одетый в разные оттенки черного и серого. Он похож на рок-звезду, которую ты тут же узнаешь внешне, но ни за что не вспомнишь ее имя, а еще он носит темные очки в помещении, потому производит впечатление щегольского придурка. Самая Красивая Девушка В Мире одета в темные брюки с завышенной талией и черный вязаный топ. На ней круглые слегка хипстерские очки в черной оправе, которые каким-то образом делают ее еще привлекательнее. Ее пышные темные волосы собраны в свободный пучок, а кожа покрыта идеальным золотистым загаром. Ньютон гадает, не видение ли она. — Смотри, что ты наделала, — говорит парень в темных очках. — Я ничего не сделала, — шипит в ответ Самая Красивая Девушка В Мире. — Что ж, надеюсь, это тот тип, которого все не любят, — отзывается парень в очках. — А я надеюсь, что я не тот тип, которого все не любят, — бормочет Ньютон. Он почти уверен, что это вырвалось само собой. — Ему нужна помощь. Поднимем его с пола? — спрашивает Самая Красивая Девушка В Мире. — На меня не смотри, — говорит парень в очках. — Это ты у нас специализируешься на всей этой исцеляющей и кристаллической фигне, — он делает неопределенный жест рукой, точно хочет охватить за раз области медицинской ботаники, органической химии и, возможно, геологии. — Так, зрачки у него одинаковые, так что, думаю, сотрясения нет. — Думаешь, Анафема? У Самой Красивой Девушки в Мире есть имя! На Ньютона как будто сходит благословение. А кроме того головная боль. И, конечно же, Гавриилу нужно было появиться и чуть не споткнуться об него, потому что он все портит. По крайней мере сейчас его бахвальство и уверенность в том, что он самый умный, приносят пользу, потому что он умеет оказывать первую помощь и может на глаз определить, смертельна ли травма Ньютона. Оказывается, не смертельна, что, конечно, к лучшему. Они вытягивают Ньютона из-под груды книг и помогают улечься на диван. Гавриил вручает ему два пакета со льдом, таблетку Аспирина и велит перестать быть таким неуклюжим. Когда Гавриил уходит на кухню, чтобы заняться своими Гаврииловыми делами, типа приготовления и употребления зеленых протеиновых коктейлей, Анафема и парень в очках устраиваются рядом с Ньютоном. — Поздравляю, Энтони, ты чуть не угробил соседа, — Анафема усаживается на кофейный столик, скрещивая ноги, и смотрит на своего друга. — Вообще-то это ты его спугнула, — хмурится парень (Энтони?). — Это ты настоял на том, чтоб подвезти меня, когда я захотела поехать сюда на выходные. — Это я хотел приехать сюда на выходные. А ты упала на хвост, чтобы проведать свою психованную бабулю. — Ее зовут Агнесса Псих, но она вовсе не психичка, — протестует Анафема, и что-то подсказывает Ньютону, что они не впервые заводят этот спор. — Твоя бабушка — профессор Псих? Преподаватель истории? — спрашивает Ньютон, чувствуя себя контуженным. — Они с профессором Шедвеллом с кафедры математики ненавидят друг друга. Он хихикает, потому что даже взрослый мужчина может хихикать, когда треснулся головой. — Это так клево, — Ньютон делает паузу, собираясь с мыслями, — но она все равно меня пугает. Энтони пристально смотрит на него сквозь линзы своих темных очков. — Надеюсь, до того, как Анафема ударила тебя головой о дверную раму, ты был нормальным. — Я не била его головой ни обо что! — протестует Анафема, и как раз в этот миг дверь отворяется. — Видишь, он кривится, у него психологическая травма, — говорит Энтони, указывая на Ньютона. Он замолкает, когда раздается еще один голос. — Кроули, дорогой, я очень на тебя разозлюсь, если ты проделал весь этот путь только для того, чтобы терроризировать моего соседа. Он не одно из твоих растений, ты же в курсе? Ньютону казалось, что со всеми сегодняшними расчетами, ударом головой, прищемленной дверью ногой, кофе за пазухой, появлением Энтони В Темных Очках и Анафемы, Самой Красивой Девушки В Мире, он пережил достаточно потрясений как для одного дня. Но он поворачивает голову, видит Азирафаэля Фелла, стоящего в дверях с такой яркой улыбкой, что она могла бы питать электроэнергией небольшую страну, и с невероятной нежностью глядящего на Энтони В Темных Очках, и понимает, что, как и расчеты, количество странных событий за день ничем не лимитировано. — Вот почему он казался таким чертовски знакомым, — бормочет он себе под нос, видя, как крутой, несколько саркастичный и отстраненный парень в темных очках расплывается в лужицу при виде его старомодного соседа. Азирафаэль сияет — иначе это не описать. Он словно маяк, а Кроули (видимо, это все же фамилия) — корабль, который благодаря его свету нашел путь домой. Как и он сам до того, Азирафаэль роняет все вещи на пол у двери, и через две секунды в его руках оказывается его парень, который совершенно точно существует. Они обнимаются, и это задевает что-то внутри Ньютона, задевает где-то там, где, как он думает, располагались бы его душевные струны, если бы таковые у него имелись. Они обнимаются, словно люди, пережившие страшную катастрофу и наконец-то отыскавшие друг друга, как люди, не видевшие друг друга много лет, или как будто один из них после долгих лет скитаний наконец-то вернулся домой. Они целуются только спустя еще несколько долгих мгновений, и это совсем не похоже на поспешные поцелуи от избытка гормонов, которые можно наблюдать у восемнадцатилетних. Есть что-то невероятно трогательное в их воссоединении, и Ньютону хочется отвести взгляд, чтобы подарить им еще несколько секунд наедине друг с другом. И, конечно, Гавриилу нужно все испортить, потому что такая роль отведена ему в их дружбе. Он появляется как раз вовремя, чтобы застать часть с поцелуями. Он роняет капустный протеиновый коктейль на пол и практически орет: — Ебана мать, он настоящий! Азирафаэль пытается отстраниться от своего парня, но Кроули, словно удав, сжимает свои руки кольцом вокруг его плеч и прижимает к себе так, чтобы ему было удобно положить голову на его грудь. Сам он устраивает подбородок на кудрявой голове Азирафаэля и бросает на Гавриила уничтожающий взгляд. — Конечно, я настоящий, ты, урод. — Кроули, веди себя хорошо. — Нет. — Да. — Нет. — Пожалуйста. — Ох, ладно. Конечно, я настоящий, ты… Шимпанзе. — Что ж, уже лучше, — вздыхает Азирафаэль. — Шимпанзе жрут молодых особей из чужих стай. Азирафаэль снова загорается. — Ты посмотрел тот выпуск. Гавриил пытается оспорить свою схожесть с приматами-каннибалами, но тут вмешивается Анафема. — Хоть кто-нибудь в этой общаге способен что-то удержать? Книги? Кофе? Странные капустные напитки? Свои мысли при себе? Гавриил принимается отмывать пол от остатков своей жидкой капусты, а Ньютон поднимается, чтобы пойти отстирать пятно кофе с одежды, но его отпихивают обратно на диван. — Не ты, — говорит ему Анафема, — у тебя травма. — Сколько людей не верит в мое существование? — спрашивает Кроули, уже стоя в дверях. — О, уверен, не так уж… — начинает Азирафаэль. — Все, — перебивают его Гавриил и Ньютон, хоть последний и неохотно. Что-то меняется в осанке Кроули, он поворачивается и хватает Азирафаэля за руку. — Пора вламываться во все комнаты и пугать всех до чертиков! — Кроули, — пытается протестовать Азирафаэль, но, очевидно, неискренне, потому что в его глазах загораются озорные огоньки. — Где твой дух праздника, ангел? — вопрошает Кроули и выбегает из комнаты, ведя за собой смеющегося и пыхтящего Азирафаэля. Анафема и Ньютон смотрят друг на друга. — Знаю, что у меня травма и все такое, — говорит Ньютон, — но я могу свести профессора Шедвелла и твою бабушку, если хочешь посмотреть, как они ссорятся. Он все еще уверен, что больше пострадал от математики, взболтавшей его мозг, чем от инцидента с дверью. Анафема улыбается, и это еще раз напоминает Ньютону, что она Самая Красивая Девушка В Мире. — Звучит неплохо.