Смотри в меня в упор

      Стул жалобно поскрипывает и опасно кренится, когда сидящий на нём парень получает очередной неслабый удар по лицу. Удар приходится куда-то в скулу, отчего по щеке мгновенно начинает расползаться алеющее пятно, а по холодному подвалу проносится сдавленное шипение.       — Эх, Паша, Паша, — Музыченко щурится, мельком взглянув на одинокую лампочку Ильича, на честном слове болтающуюся под потолком. — А я ведь совсем не больно тебя ударил. Я же ещё и не начинал тебя бить.       — А я и не говорил, что мне больно, — парнишка огрызается после непродолжительного молчания и дерзко смотрит на своего похитителя.       Юре такие заказы не нравились никогда. Поймать, отвезти подальше от города, не убивать. Не было в этом никакого азарта, никакой жизни. С таким же успехом можно было загнать голодного кота к беспомощной мыши, у которой нет возможности убежать, позволить ему наступить ей на хвост, а потом с размаху дать тапком по морде: "Ты сегодня веган, ты сегодня не жрёшь". Цирк, да и только. И Юра ни за что не взялся бы за такой заказ. Но Никитина платила, как и всегда, слишком хорошо и уговаривала слишком сладко. "Юрочка, только не покалечь мальчика, мы его должны целого отцу сдать, а не по частям". Да и дело было не только в деньгах — с этой дамой оказалось чертовски приятно работать.       Отец Паши, Вячеслав¹ Личадеев, — крупный бизнесмен, отказавшийся делить прибыль от своего производства с кем бы то ни было. А петербургская мафия не осталась в восторге от этой новости. Поэтому действовать решили по-старинке — похищение детей, даже выпорхнувших из родительского гнезда, ни разу ещё сбоя не давало. После таких событий даже самые матёрые волки соглашались, управляемые стрессом, выплачивать ежемесячные "пособия" в пользу мафии. А некоторые, особенно нервные, бросали к чертям весь бизнес, отдавая его на откуп похитителям, чем несказанно радовали конкурентов, которые мгновенно — конечно же, за отдельную плату, — становились обладателями акций всех компаний.       Юру такой расклад не устраивал, но и расстраивал, признаться, не особо. Он хоть и привык работать с обездвиженными телами, удовольствие от игры с мышью, которая не достанется ему, получал. Это возвращало в самое начало его блестящей "карьеры", когда он не понимал, как вести себя с жертвами, и больше мешался под ногами старших товарищей, чем помогал поскорее закончить общее дело. Это напоминало, что он не может забирать жизни у всех подряд, когда ему заблагорассудится. Хоть руки и чесались.       — Расскажи мне, Пашенька, как твои дела? — ещё удар, и губа Личадеева разбита. — Ты, я так понял, учёбу в университете прогуливаешь? А если папочка узнает, а? Не простит он тебе, если из тебя не получится приличного финансиста, ой, не прости-и-ит.       — Иди. Ты. Нахуй, — кровь тонкой струйкой сочится из разбитой губы и стекает по подбородку. Парень морщится после каждого слова, поэтому паузы между ними получаются больше вынужденными, чем задуманными. Но головы не опускает, буквально впившись голубыми глазами Музыченко в лицо.       — Какой невежливый! Запомни, если будешь вести себя хорошо, я сделаю так, что твоё пребывание здесь — а мы не знаем, насколько оно затянется — будет отдалённо напоминать твою обычную жизнь. А если нет — я превращу твою жизнь в ад.       — А это он может! — раздаётся голос откуда-то со стороны.       — А Руль-то знает! Я ему по пьянке череп проломил!       Юра сгибается пополам в неконтролируемом приступе смеха, и слышно, как Руль эхом вторит ему из дальнего угла, периодически прерываясь на: "Ну ты и сука!" и "Да больно же было!". До Паши медленно доходит, что этот мудак, проломивший голову своему приятелю, способен на что угодно. Удивляться этому не приходится, вспоминая, как пару дней назад Юра в одиночку затащил в машину Пашу, двухметровую сопротивляющуюся детину. То, что он отбитый, понятно стало и без дополнительной экспертизы.       Музыченко кашляет и перестаёт ржать. Отодвигает свой стул в сторону и присаживается на корточки напротив Паши, слишком близко, рассматривая так, будто до этого видел через алкогольную пелену — только очертания, без подробностей. Зарывается пальцами в длинные волосы и оттягивает назад, наблюдая за реакцией.       — Ты не похож на отца.       Личадеев и без него это знает. Слишком очевидный факт, который неоднократно озвучивали даже отцовские партнёры по бизнесу, между собой тысячу раз обсудившие, что Пашку мать нагуляла где-то на стороне. Масла в огонь добавляло и то, что продолжать дело отца парень не хотел совсем — его с раннего детства тянуло к музыке, а на предложение-приказ отца отучиться в финансовом университете он согласился только для того, чтобы по окончании кинуть диплом родителям на стол и уйти исполнять собственную мечту. К третьему курсу желание исполнять чьи-то ещё мечты практически растворилось, и пропусков в журнале успеваемости Личадеева стало больше.       Звонок мобильника заставляет Юру нехотя отвлечься от парня и поменять тон.       — Да, Анна Серговна, я слу... Да Сергевна, Сергевна, вам послышалось, — усмехается и подмигивает Паше. — Да, клиент у меня. Жив, здоров и пока даже с полным набором целых костей.       Театрально закатывает глаза, выслушивая ответ с того конца провода, и вынужденно соглашается:       — Я всё помню, не перегибать. Не в первый раз работаем, вы же меня знаете! — несколько раз соглашается с собеседницей в чём-то ещё, через минуту сбрасывая вызов.       — Эх, Павлик, знал бы ты, какая женщина о тебе беспокоится! — руками рисует в воздухе силуэт женской фигуры и многозначительно кивает, мол, ничего ты не понимаешь.       Паша действительно происходящее понимает смутно — в подвале холодно, он не ел ничего уже несколько дней, зато побоям подвергался регулярно. И время от времени по голове прилетало тоже. И хоть Музыченко и был уверен, что все кости у пленника целы, Личадеев его уверенность не разделял — грудная клетка ныла так, что казалось, что сломана как минимум половина рёбер.       Юра чиркает зажигалкой и, улыбаясь, делает первую затяжку. Хорошо.       — Слышь, Руль? Домой хочешь? Давай сегодня я с мелким потусуюсь. Ты уже две ночи оттрубил, вали спать. Завтра утром Кикирон приедет, ты можешь хоть к вечеру возвращаться.       Мужчина шумит чем-то в дальнем углу подвала, и Паша надеется, что это не оружие. Хотя бы не огнестрельное. Быть убитым в 20 — не совсем то, что входило в его планы.       — Юрец, от души! Рубит дико, не знал уже, чем себя занять!       Напарники жмут руки, обнимаются, что-то обсуждают шёпотом, и Руль, согнувшись, выходит в дверь, которая ведёт к выходу из их "офиса".