И только сон будет свидетелем

Едва различимый силуэт в фиолетовых одеяниях кажется блеклым призраком, вызывает привычное чувство легкого смятения и неподдельного любопытства, заставляя затаить дыхание. Лица не различить, не увидеть ни единой черточки, не услышать звука чужого голоса, но Лю Цингэ и не пытается, знает, что бесполезно. Этот незнакомец уже не первый раз посещает его до странного реалистичные сны, принося с собой лишь всполохи молний и запах надвигающейся грозы, от которого кружится голова, но более ему ничего увидеть не дозволяется. Очередное сновидение начинается со знакомого свиста. Не сразу приходит осознание, что этот звук сопровождает рассекающий воздух кнут, который стал новой деталью в собранном по частичкам образе. Лю Цингэ надеется однажды узнать, что же это за человек, который не дает ему покоя уже несколько месяцев, но все попытки оказываются тщетны и разбиваются вдребезги. Но он все равно не сдается – никогда не сдавался – и в один из таких снов пытается ухватить удаляющийся силуэт за руку, бежит, что есть сил, и наугад тянется к размытой тени, но та разлетается на тысячи мерцающих осколков, что медленно оседают и покалывают кончики пальцев. Видение исчезает. Полумрак мягко стелется, забивается в темные уголки, не желая поддаваться яркому свету, но тонкие солнечные лучи уверенно отвоевывают свои права, освещая помещение. Лю Цингэ открывает глаза и щурится: растерянный, все еще пребывающей в смятении после сна, где мираж не отличается от реальности. Эта грань перехода настолько тонкая, что ее можно в любой момент потерять, оставшись блуждать в мире иллюзий злобного духа – именно так он и думал раньше. Вот только многочисленные проверки показали, что это не дух, не демон, а самый обычный образ, вызванный собственным сознанием. Образ, который преследует его на протяжении довольно продолжительного времени. Поделиться бы с кем, рассказать, но он все это время молчит, сохраняя присущую лорду пика Байчжань невозмутимость. Колебаться нельзя. Если его душу затронут сомнения, порождающие за собой волнение, а следом и тихие шепотки за спиной, то опора пошатнется. Сначала – внутренняя, личная. Потом – внешняя. Не зря он был горным лордом. Воином. И не мог позволить, чтобы в нем треснула даже малейшая частичка, в особенности из-за такой глупости, как сон. Лю Цингэ сегодня ждет насыщенный день. Помимо уже обыденных дел, в список добавилась еще нежданная встреча с главой какого-то ордена из дальних краёв, с которым они должны будут то ли заключить союз, то ли просто встретиться. И он бы с радостью не пошел – честное слово, зачем? – все эти политические тонкости и прочие заморочки вовсе не являлись чем-то, в чем он бы мог назвать себя знатоком. Но Юэ Цинъюань очень настойчиво попросил присутствовать, а уж когда к просьбам присоединился и Шэнь Цинцю, не осталось ни единого шанса к отступлению. И все равно он безбожно опаздывает. Врывается в зал собраний, приковывая к себе многочисленные взгляды, и уже хочет спокойно пройти на свое место, обменявшись приветствиями, но слова застревают в горле, когда в глаза бросается столь непривычный для здешних мест, но одновременно с тем до боли знакомый фиолетовый цвет одеяний. Этот человек. – Лю-шиди, позволь тебе представить главу ордена Цзян. Цзян Ваньинь, глава ордена Юньмэн Цзян. Лю Цингэ готов поклясться, что в воздухе витает сгустившийся запах грозы, а в глазах напротив сверкают вспышки молний, искрятся весело, словно заманивают. Бормотание Шэнь Цинцю на фоне он уже не слышит, как и не прислушивается к переговорам – все это становится таким маловажным. Незначительным. Не каждый день ведь встречаешь людей из своих снов – он ручается, что не ошибся – потому нет ничего необычного в том, что им овладевает неприкрытый интерес, почти азарт, будто перед долгожданной битвой. А Цзян Чэн губы поджимает, хмурится и смотрит недоверчиво, но быстро берет себя в руки и вновь уделяет все свое внимание переговорам. Глаза заволакивает густая темнота и единственной путеводной нитью во сне остается голос: глубокий, с резковатыми нотками, отдающий легкой хрипотцой, от которой кожа непроизвольно покрывается мурашками. Короткие фразы и обрывки диалогов – это все, что можно услышать, но даже такой малости хватает, чтобы в душе поселилась твердая уверенность, что этот голос он не перепутает ни с каким иным. Не перепутал. Стоило лорду пика Байчжань сказать всего одно слово – узнал. И теперь абсолютно не имел понятия, что с этим знанием делать, и как вообще возможно нечто подобное. Цзян Чэн слышал раньше истории о так называемых родственных душах, которых связывают сновидения, но искренне считал, что все это – сказки, выдуманные наивными идиотами, которым делать нечего, кроме как дурачить людей бреднями. Объяснений сложившейся ситуации имелось не так и много: либо он постепенно сходит с ума, либо открыл в себе дар предвидения, либо же бредни оказались реальностью. И никакой из этих вариантов не приносил радостных ощущений. Прослыть сумасшедшим не очень-то хотелось, видение будущего вообще не особо походило на что-то правдивое, а в родственные души Ваньинь не верил и верить не собирался – вот еще, на всякие глупости вестись. Но «глупости» приходят сами и разрешения не спрашивают. Впервые Цзян Чэна не поглощает непроглядная тьма, стоит лишь закрыть глаза, но он и не ожидает увидеть перед собой водную гладь озера и небольшой причал, на котором сидит уже знакомый человек. Нет никаких сомнений, что это сон, но тогда как? Лю Цингэ не похож на иллюзию, он оборачивается медленно, когда ощущает на себе пристальный взгляд, и выглядит не менее удивленным. – Глава Цзян. – Горный лорд Лю. Просто обмен приветствиями – не более. Но эта осознанность и до странного живое чувство реализма только усиливают подозрения, что их сновидения выходят за рамки чего-то стандартного и, если призадуматься, изначально не были обыденными. Когда тебе на протяжении нескольких месяцев снятся отдельно взятые детали образа кого-то неизвестного – это же нельзя назвать нормальным, верно? Цзян Чэн именно так и считает. Лю Цингэ – тоже. И в самую первую очередь обоих смущают не столько сами сны, сколько осознание, что без них вдруг стало бы пусто. Они видят друг друга буквально второй раз, косятся с недоверием, заталкивая вспыхнувшее любопытство на задворки сознания, но все равно не расходятся. – Мне это не нравится. – Мне тоже. Что «это» – пояснять не требуется. Неожиданно, но Лю Цингэ понимает его без излишних объяснений, спокойно подтверждая, что да – обстоятельства крайне абсурдные и, конечно же, как только можно было допустить мысль, что происходящее может понравиться. Однако вырываться из пут сна почему-то никто не спешит, а спустя пару минут Ваньинь присаживается рядом и заводит непринужденный разговор, который даже не выходит кривым и топорным, он напротив ловит себя на мысли, что еще никогда не получал настолько безграничное….понимание. Ни со стороны близких, ни уж тем более со стороны не просто не знакомых, а совершенно чужих людей. Просыпаются они с уверенностью, что больше подобного не повторится. Интерес удовлетворили – все, на этом следует остановиться, им же это взаимно не нравится, какой смысл? На следующую ночь уже Цзян Чэн сидит на причале и ничуть не удивляется, когда замечает Лю Цингэ. Сближаются они медленно, долгое время не выходя за рамки обычных разговоров, а то и вовсе проводят ночные встречи в молчании. Но это молчание не тяготит, не напрягает, а словно бы обволакивает мягко лучистым теплом, позволяя разделить его на двоих. Вскоре привычными становятся не только длительные диалоги, но и тренировочные спарринги, легкие подколки и мимолетные прикосновения: похлопать по плечу в знак поддержки или одобрения, пожать руку, изредка – приобнять. А сны заменяют реальность, в которой они не смогли бы видеться так часто из-за расстояния. – Я бы хотел, чтобы однажды ты навестил Юньмэн. Цзян Чэн падает на пушистую траву – замена поднадоевшему причалу – и бросает неуверенный взгляд на растянувшегося неподалеку Лю Цингэ, который лениво приоткрывает глаза и поднимается с изумрудного поля, грациозно потягиваясь. А Ваньинь наблюдает и ждет. Эта с виду легкомысленная просьба значит для него гораздо больше, чем просто спонтанное приглашение, и услышать отказ было бы очень неприятно. – Хорошо. Я приеду. Обязательно приедет. Лю Цингэ не может сказать «нет» своему другу. Пристань Лотоса воистину поражает своей красотой и радует глаз, но еще больше его радует, что Цзян Чэн наконец рядом: настоящий, такой незнакомый и по-своему родной. И ни одно самое живое сновидение не заменит реальность, в которой суровый глава ордена лично показывает местные окрестности, делится новостями, а вечером заваливается с кувшином вина, бормоча хмуро себе под нос что-то о Вэй Усяне, про которого Лю Цингэ уже был наслышан. Как оказалось, обсуждать своих шисюнов – это весело. Сложившуюся идиллию вскоре рушит внезапно нагрянувшее осознание, что пора возвращаться обратно. Горный лорд – это не просто звание, потому задерживаться дольше Лю Цингэ не имеет права, как и Цзян Чэн не может бездумно бросить орден, будучи его главой. И пусть для них все еще остаются открыты встречи во снах, на душе отчего-то становится тяжело. Необъяснимая печаль душит, заставляя почти физически ощутить на шее крепкую хватку, но горные лорды не ломаются. И горные лорды не влюбляются. Когда это становится невыносимым, Лю Цингэ предпочитает оборвать связь. Уходит из сновидения еще до того, как появится друг, который почему-то вдруг перестал быть всего лишь другом, забрался в подкорку сознания и вытряхнул, вывернул наизнанку и захватил сердце. А он не защитился, не среагировал вовремя и вынужден расплачиваться, находя для себя спасение в побеге из снов. Никогда раньше не убегал, никакой опасности не страшился, сам шел напролом, но это – не очередная битва, где все можно решить силой. И он уверен, что стоит встретиться с проницательным взглядом Цзян Чэна – тот поймет сокрытое. Всегда понимал. Ускользнуть Лю Цингэ не успевает. Проваливается в сон, а там его уже поджидают. Ваньинь раздражен, хмур и разъярен, даже на приветствия не разменивается, а просто валит свою «жертву» на покров мягкой травы, чтобы уж наверняка не сбежал, и смотрит пристально, словно бы пытается выцепить в чужих глазах что-то еще, помимо ноток неприкрытой растерянности. И улавливает. Понимает. А Лю Цингэ жмурится и готовится к тому, что Цзян Чэн сейчас просто встанет и уйдет сам, окончательно обрывая уже пошатнувшуюся связь, и тем неожиданнее становится неловкое прикосновение сухих губ. В нос ударяет сгустившийся запах грозы, который окутывает их обоих, позволяя отдаться порывистому поцелую. Смущение испаряется вместе с более настойчивым касанием, плавно перетекающем в личную маленькую борьбу. Лю Цингэ срывает заколку, распуская аккуратно уложенные пряди – давно мечтал – и путается пальцами, прячется за темной занавесью, пока Цзян Чэн целует его, вырывая из горла хриплые вздохи. Это похоже на вспышку молнии. Неистовое безумие, которое постепенно перетекает в теплые, уютные объятия и ворчание Ваньиня, что приводить в порядок спутанные волосы Лю Цингэ теперь будет сам, на что тот просто затыкает его новым коротким поцелуем, с искренним наслаждением расплетая и косички под внимательным взглядом. Они ничего не обсуждают и не рассыпаются в слащавых признаниях – этого и не требуется. Не зря же они понимают друг друга без слов. И Лю Цингэ до сих пор считает, что горные лорды не влюбляются. Вот только Цзян Чэн стал для него не любовью, а всей жизнью.