О чём поёт виолончель

      Изящный взмах смычка. И взмах этот рождает звук, подобный звуку человеческого голоса, но только глубже, выразительнее... Порой невозможно передать какие-то внутренние беспокойства словами. Плавное движение бледной кистью, имеющей ещё более неестественный оттенок кожи из-за сиреневого освещения комнаты. Прислушайтесь... О, прислушайтесь, и вы не пожалеете, потому что сейчас говорит сама душа того Демона, что так бережно держит инструмент...       Людям свойственно бояться непонятного. Особенно, если это угрожает их жизням. Людям свойственно избегать этого и презирать, не замечая порой, до какой подлости, до какой глупости опускаются в этом, сами уподобляясь низшим тварям, предавая, сознательно оставляя близких гибнуть в опасности, или даже самостоятельно лишая их жизни. Они все в той или иной мере грешники, с каждым годом всё более и более отравляемые влиянием этого мира...       Не скрою, таков же и я, ибо, без сомнения, тоже человек. Наделённый высшим даром и возможностью карать остальных человек. Нет, не божество и не что-то сверхъестественное, что достойно поклонения с чьей-либо стороны. Те немногие, что пытаются подхалимски ползать передо мной на коленях, страшась, что и их души я "освобожу" в мгновение ока, мне искренне противны...       Да и что есть, в конце концов, мой дар? То, что побуждает меня на очередное Преступление, складывая к ногам в длинных бордовых сапогах всё новые и новые жертвы, выстраивая из них ирреалистичную лестницу к новым ступеням плана? Нет.       Переходя из плавно-рассудительной в отрывистую, будто кто-то раз за разом с силой ударял по похоронному колоколу, мелодия набирает темп, каждая нота эхом отражается в практически пустой комнате, отведённой в убежище Крыс специально для этого.       Может статься, и это играет свою роль. И всё же... Нет, самое главное моё преступление было совершено тогда, раньше, задолго до обоснования здесь. А, может, оно было ещё даже в том, что вообще явился в этот мир, хотя никто не просил, с самого начала неся лишь одни беды, разрушения и смерти, подобно чуме Средневековья...       Я отчётливо, как назло, помню и год, и даже дату. Единственная живая душа, которую я мог назвать другом, не отвернувшаяся от меня даже когда стало известно о том, насколько потенциально опасным эсспером я являюсь... И первая же жертва моего очищающего касания. С неверием и ужасом смотря тогда на собственную окровавленную руку, – это вышло почти случайно, в запале пустяковой ссоры – я проклял и возненавидел себя. Впрочем, как и остальные, разом отпрянувшие в стороны после мягкого звука падающего в багровую, парящую на холоде лужу тела. Что мог сделать в той ситуации ещё не окрепший, не сформировавшийся, как личность, ребёнок? Кого мог винить?       Дальнейшие несколько лет подросткового возраста шли как в тумане, смена нескольких городов в попытке избавиться от дурной славы, что гналась за мной по пятам, подобно алчному зверю. Позже, разумеется, я научился либо пользоваться ей, либо действовать вовсе бесшумно, подобно крысе, как и прозвал себя. И свою организацию впоследствии...       Было ли тогда трудно? Не стану отрицать. Способность плохо поддавалась контролю, в минуты гнева её ничто не могло остановить, но и активировать по собственному желанию тоже невозможно. Меня, четырнадцатилетнего хрупкого подростка, было просто застать врасплох, подкараулив в подворотне на пути к очередной "норе", которые, после того, как родители, не говоря ни слова, сбежали куда-то подальше в Европу, мне приходилось менять чаще, чем перчатки. Последняя деталь гардероба, кстати, совершенно никак не сдерживала новоприобретённый дар, уж в этом, поверьте, успел убедиться сполна...       Но пока приходилось выкарабкиваться своими силами, и, когда в очередной раз бьют, бьют ногами, до крови, до душащего саднящего ощущения в груди, до кашля и не проходящих неделями синяков, униженно молить лишь об одном – чтобы не трогали руки, ведь для музыканта, пусть и не профессионального, это самая священная часть тела...       Искусанные подушечки пальцев, повинуясь мысленному приказу, легко порхают над струнами, зажимая нужные лады. Впрочем, также послушно они порой перемещаются над клавиатурой при взломе очередного сервера, базы данных или бортового компьютера. Ход мыслей совсем ненадолго сбивается, ровно до того момента, как виолончель издаёт протяжную, будто жалобную ноту.       В их же сердцах не было жалости. Да я и не требовал её, как и пощады. Как и того, чтобы всё стало, как раньше... Наступил момент, когда то, что происходило, начало даже устраивать. Этот образ жизни и разрыв, протянувшийся между мной, изгоем, предателем, Крысой, и остальным "правильным" обществом стал моим Наказанием за выбранный в этой жизни путь. За ту одну-единственную ошибку в самом начале. Но, как известно, ошибаются даже боги, а я остаюсь всего-навсего человеком...       И, в конце концов, этот человек сломался. Перестал держать своих внутренних демонов для того, чтобы они защитили его, когда остальные отвернулись. Выпустил наружу все переживания и негативные мысли, дабы позволить развернуться потенциалу способности, позволяя этому вскрыть себе грудную клетку, выветрить из сердца всё тепло и человечность, обратить его в однородный ледяной кристалл. Смотреть красиво, а тронешь – сам развеешься в снежное крошево. Почти в прямом смысле.       Моё единение с собственным даром достигло такого совершенства, что даже туман печально известного по недавним событиям Тацухико не смог нас разъединить надолго и противопоставить друг другу... Поистине редкий талант, идеальная машина для искупления чужих грехов. Беспристрастная, не имеющая ни одной слабости...       Детскую беззаботную радость по каждому поводу, присущую прежнему Фёдору, сменило выражение вечно угрюмой усталости, усиленное частыми перебоями в режиме сна, и лишь редкий азарт и торжество над очередным поверженным противником могли хоть как-то разбавить это состояние.       Вновь становясь более тревожным, мотив меняет тональность, кисть, держащая смычок, движется быстрее, резче, без единой фальши или признака утомления выводя ноты. Музыка помогает устранить накопившиеся эмоции, очистить от них рассудок и хладнокровно двигаться по дальнейшему плану.       Единственная отдушина, что мне оставалась... Ах, это чувство веселой, почти бесшабашной, приятной лёгкости, когда один за другим от единственного твоего лёгкого прикосновения падают глупые, грешные люди, некоторые – ещё надеясь спастись и на несколько секунд отсрочить свой уход из этого мира; иные же рухнут на пол безмолвно, безропотно, не издав ни звука, будто уже давно ждали явившееся спасение...       А я пойду дальше, смеясь и чувствуя, будто кисти слегка покалывает, словно сейчас они покрыты невидимыми острыми, длинными шипами, которые и даруют всем упокоение. Каждое прикосновение к кому-либо будоражит кровь, алые брызги везде, они летят в лицо, на одежду, на ближайшие пол и стены... Совсем как в тот раз, на корабле одного из передовых псов Портовой Мафии. Я убил, убил их всех, безжалостно и неумолимо, освобождая от рабского, униженного существования под гнётом хозяйской плети, даруя вечное молчание и вечный же, бесценный покой, который самому может только сниться...       Только избавив этот мир от чёрных, прогнивших насквозь душ, мы смогли бы создать что-то светлое, новое, где люди начнут, наконец, должным образом относиться к себе подобным. И в этом мире нет места одарённым, поскольку способности приносят лишь зло, губя и всех вокруг, и своих владельцев... Я безумен? Очень может быть... Понимаю, если так кто-то считает. Я демон для всех, а для себя самого в первую очередь.       Последние такты мотива рассеялись и угасли в призрачном полумраке помещения вместе с моими мыслями, выпуская их на волю подобно птицам из клетки...       И только тогда на плечи несмело легли две тёплые ладошки – мой единственный зритель и верный слушатель на сегодня.       – Мелодия была грустной, и мне захотелось так сделать... – Помолчав буквально пару секунд, может, просто не решаясь задать следующий вопрос, подросток с волосами цвета корицы и шрамом на щеке прибавляет: – Вы не сердитесь?       Усмешка.       "Убил их всех..." О, нет, нет, я лгу сам себе, пытаясь скрыть собственную слабость, быть может, единственную. Лгу, потому что так не вовремя, в разгар одной из важнейших ступеней своей же стратегии позволил себе привязаться, и к кому? К бывшему рабу одного из своих злейших врагов, которых успел нажить в этом городе. Так неосмотрительно, так глупо и безрассудно, так внезапно... И так накрепко, будто речь идёт не о моральной привязанности, а о вполне физической и реальной металлической цепи. Но цепь эта не душит и тянет, натирая и становясь бесполезной обузой, вовсе не так... Она пьянит и манит пойти за собой добровольно, подобно сладкозвучному колокольчику, обещая покой мне самому, разбивая на мельчайшие осколки тот невидимый барьер, что выстроил между собой и миром...       – Нет, Карма. Нисколько...       Мне стоит лишь протянуть руку, в одно мгновение активировать способность, чтобы закончить начатое тогда и не подвергать более всё убежище Крыс опасности, и так будет проще, так будет правильнее, но зачем? Вместо этого поднятая ладонь зарывается в мягкие прядки, перебирая, как совсем недавно струны излюбленной виолончели.       Вот только из нас двоих лучший музыкант всё же он, так легко и просто затронувший самые потаённые – клавиши ли? струны ли? – чёрной угрюмой души. Так непосредственно влетевший в один день в ледяную клетку моего сердца с гордым заявлением с порога, что поселится здесь, и, пожалуй, навсегда.       Потому и остался жить вообще, на этом свете, а не в моей лишь памяти... Жить, стараясь ежеминутно находиться рядом и по одним лишь моим глазам каким-то образом считывая подлинные эмоции, как я порой, всматриваясь, привычно разбираю даже новые для себя символы в нотной тетради. И делает ли он это из чувства благодарности за то, что я забрал его с того ужасного корабля, или по каким-то ещё своим соображениям – известно одному Богу, если он, конечно, ещё существует...       Однажды я обязательно спрошу у него, почему; когда придёт время. А пока...       Руки откладывают инструмент.       – Это была ужасная жизнь, но...       Пальцы касаются тёплого лба, перемещаются на щёку, отмеченную крестообразным шрамом, попутно убирая от неё несколько неровных пушистых прядей.       – ...повстречав вас, я вновь обрёл надежду, что всё может наладиться...~