Возвращайся ко мне

Сколько себя помнила, Тсуна никогда не жила по-настоящему. Видения наполняли её разум ещё с тех пор, как она была малышкой. В колыбели она лежала, заворожено разглядывая цветные картины будущего и прошлого, сплетавшиеся прямо перед её глазами, а её мать потихоньку начинала верить, что дочь отстаёт в развитии. Тсуна проваливалась, путалась в разноцветных, невесомых для обычных людей нитях, пыталась порвать паутину предопределённости, но лишь ещё сильнее укрепляла страшное будущее. Снова и снова. Снова и снова. Как ни пыталась юная провидица вырваться из власти иллюзорного мира, существующего лишь в её разуме, Тсуна принадлежала ему и при всём старании не могла сымитировать развитие обычного ребёнка. Кажется, она всегда осознавала себя взрослой. Одинокой. Уставшей от этой жизни, ещё до того, как та началась. Когда приехал отец, Тсунаёши уже знала, что произойдёт. У Луче были холодные пальцы, тёплая улыбка и лживый язык. Тсунаёши не понимала, какой смысл обещать, что всё будет хорошо, если они обе видели правду. Луче, наконец, нашла преемницу и теперь могла умереть, передав бремя Пустышки Аркобалено. «У тебя будет семья», – говорила она, расчёсывая пока ещё короткие волосы подопечной. – «Не такой уж плохой обмен, верно?» Слабые руки её дрожали, а девочка смотрела в своё отражение тёмными глазами, предпочитая не встречаться взглядами с приёмной матерью. «Нет, это у тебя была и есть семья», – думала Тсунаёши, знающая, чем обернётся для неё смерть Луче. К счастью, женщина была не настолько беспощадна, чтобы вручить ей Пустышку в детстве, тем самым остановив взросление. Ещё десяток лет Аркобалено Неба была готова потерпеть, но все в особняке знали, что произойдёт, когда Пустышка обретёт новую хозяйку. Никто не говорит этого Тсунаёши в лицо, никто не упрекает её вслух, но маленькой провидице было достаточно тех произнесённых в запале (ещё нет и, возможно, никогда нет) слов, которые она видела в будущем. У Тсуны будут подчинённые, будут те, кто станут умирать за неё по её приказу и ради её защиты. Будут те, о ком она станет заботиться в память о Луче. Но и Семья нынешней Аркобалено, и Тсунаёши будут тяготиться этим долгом, связанные навеки волей умирающей Луче, не в силах ни расстаться, ни стать ближе. Тсунаёши шестнадцать, когда её Небо разворачивает незримые крылья. Это не ласковое безоблачное Небо Луче, но с тихим шорохом оно простирается над землями Джиглио Неро. Тсуна ёжится от холода одиночества. Отклика нет, как нет Хранителей, тех, кто смог бы разделить с ней бремя. Цепью, пригибающей к земле, на шёлковой ленте повисает Пустышка Аркобалено, надетая рукой Луче. В этот миг будущее воспитательницы Тсуны стремительно поглощает чёрная пелена. Женщина с облечённым вздохом закрывает глаза и на губах её навеки застывает загадочная улыбка. Качнувшись от неожиданной тяжести, Тсунаёши хватается рукой за воздух. Её почтительно поддерживают, на неё смотрят в ожидании… Тсуне просто хочется, чтобы её обняли. Луче лгала ей, но это она воспитала девочку, пугавшую собственных родителей. Девушку отводят в кресло, подают стакан воды и почтительно замирают рядом с креслом. Что ж, как она и предвидела. Их будет держать рядом долг защитников Аркобалено. Она сделает всё, чтобы Джиглио Неро не посмели тронуть. И если Луче в последние полвека мечтала только об уединении и спокойном освобождении от бремени, Тсунаёши покажет всему миру, за что уважали и боялись провидиц. Сколько себя помнил Реборн (в детстве и подростковом возрасте он перебрал десяток имён и прозвищ, прежде чем остановился на этом, а настоящего он никогда и не знал), что-то хорошее у жизни нужно было выгрызать. Зубами. Ногтями. Отбиваясь от конкурентов. Еду. Мелочь, оброненную растяпой-туристом. Закуток, где можно переночевать. Место в более-менее сильной банде. Право называться, как хочешь. Жаловаться он не собирался, последовательно стремясь наверх, выдёргивая себя из дерьма, в которое упорно его пыталась вернуть судьба. Повезло ему всего трижды. Когда из уличного воришки – едва не стал трупом, потому что залез в карман не к тому, – он внезапно превратился в мальчика на побегушках у настоящего мафиози. Потом жадно подслушивал и подглядывал, как тот учил сына (остолопа и бестолочь!), а когда Реборна застали за отработкой подсмотренного, то не убили, а привлекли к занятиям. Старик (тогда ему все люди старше двадцати казались стариками) надеялся, что конкурент заставит его сына заниматься усерднее, но вышло, что Реборну от этих занятий было куда больше пользы. Третий раз, кажется, был сейчас. Сейчас, когда молодой мужчина, на прощанье обматерив стерву-судьбу и продавшего его напарника, идущего по следу, подыхал от потери крови. Сейчас, когда босс Джиглио Неро, равнодушная и немного жуткая с этими своими пустыми глазищами в традиционном белом костюме провидиц, опустилась перед ним на колени, пачкаясь в грязи и крови, и ковырялась в открытой ране прокалённым на Пламени Неба ножиком, пытаясь достать пулю. Хотя Реборн не был уверен, что это везение, а не извращённая пытка перед смертью. Сначала мужчине показалось, что это ангел спустился за ним на землю – весь в белом. Холодные пальцы, касающиеся лба, облегчали жар боли, а потом по венам хлынуло что-то… бескрайнее, бесконечно высокое, но звонкое и стеклянное, будто небо в морозный безоблачный день. И на это откликнулось, казалось, навсегда погасшее от истощения Пламя Солнца. Вот тогда-то Реборн и пришёл в себя, наткнулся взглядом на неуместную соску, покоящуюся на груди девушки, словно странное украшение, и сообразил, кого видит. Собственно, по Пустышке и огромной белой шапке он и вычислил босса Джиглио Неро – не того он полёта птица, чтобы знать таких дам в лицо. Маленькая ручка девушки держала крепко, или он был так слаб, что рефлекторные попытки оттолкнуть не мешали ей ничуть, – посторонняя мысль мелькнула и пропала, прежде чем Реборн, наконец, оказался в объятиях милосердной тьмы. Очнулся он в комнате, превосходившей самые лучшие номера отелей, что ему доводилось снимать, наверное, даже лучше, чем могла быть обставлена комната его нынешнего босса. Извлечённая из него пуля лежала на тумбочке, стоявшей у изголовья кровати. – Ну пиздец! – заключил мужчина, разглядев неожиданный подарок, после того, как закончил проверять перевязку. – Я знала, что ты оценишь. Она стояла в дверях, с тем же жутким и будто затуманенным взором. Про неё говорили: «сильнейшая провидица за последние несколько поколений». И: «не дай бог оказаться ей интересным». И: «эту ведьму надо сжечь, как ей подобных жгли инквизиторы». Но руки всех, кто разделял последнюю точку зрения, неизменно оказывались коротки. Реборн не успел даже рот открыть. – Мне теперь её у сердца хранить? Что тебе нужно? Не думай, что можешь распоряжаться мной, только потому, что спасла мою жизнь, – насмешливый и звонкий голос провидицы озвучивал возникающие в голове мужчины мысли одну за одной до того, как это успевал делать он сам, пока она подходила к кровати. – Может, скажешь что-нибудь поинтереснее? Да как это работает? Что ж, теперь Реборн понимал тех, кто хотел её сжечь. Красивые женщины обычно бывали стервозны, но конкретно эта переходила границы. Наверное, поэтому он напрягся и резким рывком уронил ойкнувшую девушку на себя. И хотя было больно, удивление на её лице того стоило. – Такой красивый рот, – очертил он контур пальцем, – а говорит такие гадкие вещи. Удивить провидицу. Ха! – Ещё даже не начинала, – заверила девушка, впервые глядя прямо на него, но почему-то замолчала. И ему бы вздохнуть с облегчением, но далёкий от мистики и романтики Реборн смотрел в карие глаза, а видел перед собой почему-то только синеву зимнего неба, чувствуя, как адски полыхает его собственное Пламя Солнца, выстреливая протуберанцами в сторону стеклянной вышины. – Что за дичь? – пробормотал мужчина. Абсолютные незнакомцы (хотя было ли так для провидицы, сумевшей предсказать все его слова?), у него и этой холёной девочки, привыкшей получать, что пожелает, не могло быть ничего общего. Но они лежали на одной постели и смотрели друг другу в глаза. У Реборна было такое чувство, будто их наживую сшивает огромной невидимой иглой. Тсунаёши, затаив дыхание, смотрела, как переплетается её судьба с судьбой человека, ещё недавно обречённого умереть при всех раскладах. Её прихоть, её желание получить себе что-то своё, доказать себе и своим видениям, что всё не так беспросветно, привели к неожиданным результатам. Теперь в её видениях Реборн выздоравливал и уходил, не попрощавшись. В её видениях вся Семья была против присутствия рядом с боссом подозрительного типа с самого дна общества, в котором Тсунаёши вынужденно крутилась. Но этот мужчина, будущее которого она не могла прочитать еще несколько часов назад, смотрел на неё несколькими месяцами позже на улице. С насмешливой улыбкой угощал дрянным кофе из забегаловки на углу. Пил с ней вино, стоя в тени того кабинета, где Тсуна решала большую часть вопросов. И девушка знала, что её волей те, кто сейчас размышляют, как убить удачливого наёмника, сами погибнут раньше, чем Реборн уйдёт из особняка. Она медленно опустила голову, прижимаясь ухом к чужой груди. Сердце, которое должно было быть мертво, стучало мощно и размеренно. – Не хочешь объясниться? Девушка улыбнулась. Для неё всё уже было решено, но этот мужчина тот ещё любитель поспорить с судьбой. Так что не стоит выкладывать сразу все карты: – Ты можешь уйти от меня, когда захочешь. «До тех пор, пока ты будешь ко мне возвращаться».