о потерянных идеях и перегоревших лампочках

- Висит груша, нельзя скушать, - с умным видом выдаёт Джисон и щурит левый глаз, осторожно сдирая зубами засохшую кожицу с верхней губы. В тесной однушке не то чтобы места не найдётся для кого-то помимо него, но концентрация никотина в воздухе увеличивается вдвое от показателей нормы, которая нормой вообще-то не является, потому что никотина в воздухе по правилам быть не должно, но – в общем-то, Джисон не жалуется. Около старого дивана на полу стоит бутылка игристого абсолютно дурацкого розового цвета, пепел летит мимо полуторолитровой банки из-под кимчи, а вот окурки – на самое дно. Туда, где находится жизнь Джисона, если уж по-честному и без вранья. И не то чтобы Джисон живёт в розовых очках, скорее в солнцезащитных, ещё и мажет солнцезащитным кремом поверх, чтобы уж наверняка – дерьмо вокруг себя он не разгребает по неопределённым причинам, однако, предпочитает игнорировать во имя мира во всём мире и минимальных потерь. - Ты дебил? Минхо вопросительно вскидывает бровь и на полном серьёзе смотрит на Джисона, искренне ожидая услышать ответ на свой вопрос, но получает только идиотское фырканье и взгляд куда-то в сторону балкона. Незастеклённого балкона, который продувает и из-за которого Джисону всегда приходится носить с собой в кармане назальные капли. Воздух пахнет какой-то какофонией запахов, а Минхо пахнет сигаретным дымом, и это вообще ни разу не романтично. Кажется, Минхо всегда носит с собой этот запах, даже после душа и когда не курит день или два, но это бывает редко. Возникает стойкое чувство, что беленькая сигарета уже является его частью тела, будь то ухо, пальцы или губы. У Минхо острый язык и лампочка от сломанной люстры в руке, которую он, вообще-то, и пришёл чинить, но что-то пошло не так, как нужно, и закончилось тупыми загадками уровня пятилетнего ребёнка. Или не закончилось. Чайник на плите свистит уже минуты три, но Джисон его чисто принципиально игнорирует, а Минхо делает громче музыку на своём телефоне. В полуторолитровой банке из-под кимчи набросана куча всякого дерьма разной консистенции, и у Джисона возникает вопрос, когда Минхо начал так много курить и перестал выбрасывать фантики из своих карманов. После такого хочется почему-то настоящих груш или дюшеса. Или грушевого сидра, а не это дурацкое розовое игристое. - С чего ты вообще взял, что лампочку нельзя съесть? - С того, - говорит Джисон, почти тыча подожженной сигаретой в лицо Минхо, - что ты и без того жрёшь стекло каждый божий день. Нахера тебе лампочка? - Бог умер. - Ты тоже. Джисон беззаботно жмёт плечами и тихо усмехается, смотря на лампочку в руках Минхо. Пальцы испачканы в вечном пепле и мажут им прозрачную поверхность, а потом Минхо стучит по ней ногтем и бросает на пол с громким «заебал меня этот чайник!». Он идёт на кухню, а Джисон громко смеётся. «Дед инсайд, - думает Джисон». Вообще Джисон всегда очень заразительно смеётся, но на Минхо это очень редко действует. «Сейчас, - думает Джисон, - этот придурок вернётся и наступит на лампочку пяткой», но придурком оказывается именно Джисон, потому что Минхо уверенно наступает на лампочку всей подошвой, а затем, когда отскакивает в сторону, канонно ударяется мизинцем и дверной косяк. И орёт. - Блять, - говорит Джисон и смеётся, и Минхо ничего более искреннего в своей жизни не слышал. На часах уже давно перевалило за время, когда маленькие дети смотрят вечерние мультики и ложатся спать, но по телеку – вечный картун нетворк, а за окном – тяжёлое свинцовое небо, которое сам Джисон чувствует своими острыми лопатками, об которые разбилось уже очень много лампочек, на самом деле. В этот самый момент, кутаясь в куртки, оба выходят на незастеклённый балкон, особо не пытаясь спастись от холода. Погода шепчет, что скоро выпадет снег, и получает миллионы средних пальцев в ответ по всей стране, потому что холодов никто не ждёт. Вообще никто. - Солнце – большая лампочка, - задумчиво тянет Минхо и делает ещё одну затяжку, передавая сигарету Джисону. – Такая мощная, что перегорает каждый день к вечеру, а к утру её меняют на новую. А зимой ещё и холодно, вот и менять её приходится чаще. Время наработки сокращается Джисон смотрит на Минхо, в то время как Минхо смотрит на бродячего кота, который сидит на противоположной стороне дороги, подавляя в себе желание его накормить. Джисон подносит сигарету к губам, медленно затягивается и выдыхает дым, кажется, ещё медленнее. Он щурит левый глаз и вкрадчиво, очень осторожно проговаривает: - Да ты, блять, обкурился. - И ты куришь вместе со мной. - Иди пожри стекла. Минхо усмехается и опирается локтями на балконные перила, начиная смеяться и в какой-то момент кашлять. Джисон хочет пошутить чёрным юмором, но сам почти давится сигаретным дымом и решает почти тактично промолчать. - Люди тоже, вообще-то, лампочки, - хрипловато говорит спустя пару минут Минхо и смотрит на Джисона. – Когда одна лампочка перегорает, мы начинаем искать новую, которая ещё горит. Джисон смотрит на свои пальцы и на дым, который выдыхает медленно и не спеша. Он большим и указательным пальцами сжимает фильтр, целится и выбрасывает бычок с балкона почти на макушку бродячего кота, которого хотел накормить Минхо минутой ранее. - Больно, грустно, плохо, страшно, - проговаривает Минхо, и Джисон клянётся, что когда-нибудь удалит к чёрту грёбаный саундклауд с его телефона и заставит слушать Майли Сайрус, Ловато или какого-нибудь Бибера вообще, потому что сколько можно. У Минхо болит пораненная стопа, а сам он впитывает в себя очередную дозу никотина из воздуха, и Джисон решает, что самое время проветрить квартиру перед сном в минус-три за окном и плюс-десять в комнате. - Может быть, - говорит Джисон, - солнце не просто лампочка, а целая люстра. Изо рта вырываются белые клубы то ли пара, то ли дыма, погода отвратительно холодная, и ночной воздух не помогает от слова совсем. Пары игристого остаются где-то не понятно где, но Джисон себя пьяным не чувствует. Джисон чувствует свинцовое небо на своих лопатках и почему-то проникается всей этой темой с лампочками. И даже думает запихнуть перегоревшую разбитую лампочку с пола в свой рот. - Может быть, - отвечает Минхо. Если есть вход, то есть и выход. По крайней мере, так писал Мураками, и не то чтобы ему стоит доверять – тип странный и со своими замудрёнными мыслями без каких-либо пояснений. Джисон доверяет Минхо без каких-либо пояснений, и это объяснениям никаким не поддаётся. Просто в какой-то момент оказалось, что у Джисона слишком много пакетиков чая в квартире, и один он не справится, а Минхо просто проходил мимо и ужасно хотел пить. А потом, как это бывает с дворовыми котами, они остаются, потому что тепло, мягко, чешут макушку и кормят. Существованием своим зачастую никого не напрягают, трутся о щиколотки – некоторые даже ходят в лоток, а не под кровать. А иногда эти уже не дворовые коты уходят гулять, изображая из себя полную независимость и отвлечённость, и в такие моменты небо особенно наливается свинцом, а вместо дождевых капель сыплются шурупчики и гаечки, а чудес на виражах не наблюдается от слова совсем. Потом, конечно, возвращаются домой, потому что тепло, мягко, чешут макушку и кормят. Если нашёл выход, то и вход найдётся. И это, наверное, не во всех случаях хорошо, но зато тема доверия оказывается закрытой. - Одну на двоих ещё раскурим, - говорит Минхо, и это не особо вопрос. Джисон неопределённо жмёт плечами, а Минхо отдаёт ему сигарету после двух или трёх затяжек. Джисон думает, что у Минхо есть коварный план – передать Джисону свой прокуренный запах навсегда, а ещё скормить всё стекло в доме, потому что ему совершенно точно нужно знать, каково оно на вкус. А сам Минхо пожарит себе говядины и зальёт кипятком такой охренительно вкусный рамён. На незастеклённом балконе – не романтичное от слова совсем шуршание курток и уснувшая птичка на ветке дерева около дома. У Минхо мёрзнут руки, и он прячет их в карманах куртки Джисона, подойдя сзади и наваливаясь на его лопатки. Он ведёт носом по загривку, а Джисон делает ещё одну затяжку, чувствуя, что тяжести свинцового неба и тела Минхо его лопатки вряд ли выдержат, но он хотя бы попытается. Минхо думает, что у Джисона есть коварный план – оставить Минхо в своей квартире навсегда, и пока у него это слишком хорошо получается.