Заражение мыслей

Did you ever have a secret yearning? Don't you know it could come true? Now's the time to set wheels turning to open up your life for you. As you know there's always good and evil, make your choice don't be blind, open up your mind and don't be trivial. There's a whole new world to find [1].

— Привет, Сэмми, как дела? — Хиггс облокачивается на полупрозрачную стенку душа чуть выше и левее головы Сэма. Он старается звучать непринуждённо, но взгляд выдает его жадность, свободно гуляя по чужому телу. Сэм изменился с тех пор, как они виделись в последний раз: он отпустил волосы, бороду и усы, а ещё — умереть не встать! — накачал себе такие чудесные мышцы… Вода бежит по коже, и Хиггс видит сотни сотен отпечатков чужих ладоней, а ещё пропечатавшиеся на плечах красные полоски от лямок рюкзака. Лучший доставщик грузов — Сэм Бриджес, который впервые за много лет возвращается домой. Или как ещё назвать это место. Сэм дёргается в сторону больше не от неожиданности, а от того, как Хиггс нагло нарушает его личное пространство и почти касается. И сам Сэм нагой и открытый, в то время как на Хиггсе какая-никакая, но одежда. Его лоб, обычно скрытый тёмной накидкой (Амелия любит шутить про траурную фату вдовы), открыт взгляду Сэма. Чувство, что они оба здесь голые в той или иной степени, прошибает Сэма насквозь от пальцев ног до макушки: сколько бы ни бросал метафор в воздух Хиггс, он, как и многие здесь, показывает всё важное не словами. — Хиггс, какого черта ты прыгнул прямо сюда? — незлобно ворчит Сэм, подныривая под руку мужчины. Да, он нагло пользуется тем, что Хиггс залипает на его живот (Сэм надеется, что не ниже; пожалуйста), и выбирается из душа, не позволяя системе даже толком его просушить и вымыть до конца — сейчас не до того. Влажные волосы щекочут шею и трогательно завиваются концами вверх, пока он быстро натягивает чистые вещи; спину жжёт чужой взгляд, намертво прилипает к линии позвоночника. — Ты вроде хорошо перемещаешься через Берег, мог бы прыгнуть точнее. Хиггс смеётся, ерошит короткие волосы и тоже выходит из кабинки, но абсолютно сухим: над ним система старается от души, раз Сэм выскакивает оттуда как ошпаренный, не дожидаясь окончания работы программы. — Я соскучился, — он разводит руки в стороны в попытке обнять Сэма, но тот опасливо шагает назад. — Мы не виделись… сколько? Почти два года? Ты так спешно нас покинул, — слова сочатся ядом, когда Хиггс резко переходит с насмешливого льстивого тона на обвиняющий. Хитрая улыбка больше не красит его смешливое лицо, даже буквы на лбу словно становятся чернее. — Не объяснил, куда сорвался и зачем… и не пришёл потом, ни разу. Ни разу. Знал ли ты, сколько умерло за эти два года? — Сэм отходит всё дальше, пока не упирается лопатками в стекло, за которым хранится сейчас его костюм; пока на лице не оседает горячее, словно адское пламя, дыхание Хиггса; пока единственным звуком, что он слышит, не становится чужой голос. — Нас осталось… — …семеро, включая меня, — тихо хрипит Сэм, не глядя на собеседника. Потрясённый вздох прилипает к правой щеке, пока он перечисляет: — Ты, я, Локни, Малинген, Фрэджайл, Амелия и Лу. Я знаю. Я поддерживал связь с Отцом. Губы Хиггса дрожат от злости и потрясения. Подозрений о том, что Отец контактирует с Сэмом, у него не возникало. Им-то Клиффорд врал, что Сэм ушёл за редкими материалами, чтобы доставлять всякие вещи другим людям. Монаган думал, что Сэм сбежал, когда понял, что все они — все странные дети, дети Выхода Смерти, дети той стороны, Берега, или чего там ещё — с силами и странностями долго не живут. Отец — Клиффорд — рассказывал, что нашёл их всех на берегу: кого-то в воде, кого-то зарытым в песке, кого-то внутри мёртвых китов по плачу. И пускай отыскал он десятки детей, обладавших жуткими способностями, к этому моменту, спустя четырнадцать лет их действительно осталось всего семеро. Сила убивает их медленно и извращённо, но не даёт умереть от чужого вмешательства, раз за разом пропуская души через Шов, словно нитку за иглой. — Почему… почему?! — Хиггс задыхается, кидается грудью на Сэма, хватается дрожащими ладонями за ткань и трясёт, не осознавая, что даже в пылу ярости не дотрагивается до него. Волна бешенства проходит так же быстро, как и появляется: он вяло стучит кулаком по стеклу и укладывает голову на закрытое униформой плечо Сэма. — Почему ты оставил нас умирать в одиночестве? Это не звучит вслух, но вместо «нас» так ярко подразумевается «меня», что Хиггсу тошно: ненавидеть Сэма и тогда, когда были объективные причины, было нелегко, а сейчас и вовсе невозможно. — Чтобы спасти, — Сэм спокоен, и его дыхание мерно рокочет за рёбрами, откликаясь на стук сердца, — я всё это время искал материалы для лекарства и людей, что могли бы его сделать. И вернулся, потому что… — …потому что нашёл, — Хиггс отступается от Сэма, позволяя ему спокойно дышать. Всё, во что он верит последние два года, оказывается ложью. И сразу становятся понятными тяжёлые вздохи Отца и его мягкие, успокаивающие поглаживания по голове, перебирания волос и слова, что он «всё поймёт, когда придёт время». — Ты нашёл. И вернулся, — тупо повторяет он. А потом сбегает на Берег, зная, что туда Сэм за ним не пойдёт. Сэм среди оставшихся самый… человечный. У Фрэджайл — тело старухи и голова девушки, способность прыгать по Берегам, словно у горных коз. Малинген и Локни — с уникальными телами и способностью сливаться в одну личность. Амелия проводит на берегу жуткое количество времени, изучая Шов, и доводит Хиггса своими всезнающими, якобы добрыми улыбками. Лу — крошка, которая не растёт почти четырнадцать лет. Сам он мог призывать и контролировать Тварей, прыгать по Берегам туда-сюда без откатов, как Фрэджайл. Сэм не видит Тварей — чувствует их, может убивать своей кровью, может возвращаться через Шов, но на Берег, кроме как во сне, не суётся. Поэтому никто из них не мог найти его всё это долгое время. Кроме Отца, который и так знал, куда Сэм шёл и что делал. Хиггс падает на кровать и рассматривает тени на высоком потолке, почему-то вспоминая, как давным-давно, ещё в детстве, Отец — Клиффорд, Клиффорд, Клиффорд — что-то калибровал в устройстве жизнеобеспечения Лу — тогда ещё просто ББ-28 — и попутно беседовал с Сэмом. Они все тогда совсем недавно выбрали себе имена. Хиггс, начитавшись книг по физике, вдохновился частицей бога, что была во всём — и так себя и нарёк. Он ожидал того же и от тихого мальчика с гаптофобией, который так ему нравился среди прочей массы детей. И который на Берегу лежал к нему ближе всех остальных. Но тот не думал долго и выбрал настолько простое имя, что аж плевать хотелось — Сэм Бриджес. Никакой оригинальности. Но нравиться от этого теперь уже Хиггсу он меньше не стал. — Имя? — удивляется Клиффорд, отвлекаясь от настройки настолько, что снимает очки и откладывает их в сторону, чтобы целиком и полностью показать своё внимание. Сэм переминается с ноги на ногу и выглядит как раненый воробей, которого кошка застаёт врасплох. — ББ-28 не разговаривает. И не может выбрать себе имя. Пока что, — уточняет он. Недетская печаль оставляет на лице Сэма свою печать, настолько глубокую и уродливую, что Хиггсу хочется перестать прятаться, вбежать в комнату и обнять его сильно-сильно, крепко-крепко, слиться воедино, как умеет Малинген с Локни. Но Отец опережает его порыв. Он ласково улыбается и жестом приманивает Сэма ближе к ББ-28. Ребёнок открывает глаза, словно чувствуя их приближение, и радостно что-то булькает, пуская пузыри. — А как бы ты его назвал? — Её, — строго поправляет Отца Сэм, осторожно кладя раскрытую ладонь на корпус контейнера; ББ-28 делает то же самое, но с другой стороны. — Лу. Луиза. — Лу? Красиво. Думаю, Лу нравится. Смотри, Сэм, она улыбается. В воспоминаниях Хиггса в тот момент нет счастливых лиц Клиффорда и Лу, есть только неуверенная улыбка Сэма: мягкая и спокойная. — Узнал-таки? — Клиффорд достаёт сигарету из воздуха, сверкая оранжево-красными искрами (он проводит на Берегу много времени, забирая всех детей, вот и перенимает часть таинственных сил), и с наслаждением затягивается. Дым, на удивление, отдает порохом и машинным маслом. Не самое приятное сочетание. Но Клиффорд делает всё это так медленно и показательно, будто романтизирует табак для рекламы. Отчасти Хиггс понимает, почему редкие гостьи и гости смотрят на Отца так, будто хотят съесть: есть в его фигуре и поведении нечто притягательное. Только вот жертвой Клиффорд быть не привык, ведь в любой момент может призвать мёртвый батальон солдат и сожрать нарушителя сам, с потрохами, утопить в смоле, если не хуже. — Тебе понадобилось много времени. — Понадобилось бы меньше, скажи мне ты всё сразу, — огрызается он, раздражённо махая рукой у себя перед лицом, чтобы разогнать противный дым. Клиффорд понимает недвузначный намёк, но сигарету не прячет и не тушит, оставляя в пальцах бессмысленным балластом. С каким-то странным сожалением Хиггс отмечает, что время подтачивает и вечно сурового и непоколебимого, словно скала, Отца: борозды морщин на лице; седина на корнях светлых волос, пока не слишком заметная; очки, опять же, и сигареты. Его годы дают о себе знать. А ещё призыв мёртвых с Берега наверняка тянет силы не по-детски. — Значит, Сэм принёс все материалы для того, чтобы нас вылечить? Клиффорд согласно мычит, равнодушно наблюдая за тем, как вьётся тонкими струйками дым через его пальцы. Спустя две молчаливые затяжки он начинает говорить: — Есть места, в которые прыгать через Берег опасно, так что Сэм вызвался сам туда дойти. Он был физически в лучшем состоянии, чем остальные, потому что силы были выражены у него слабо, к тому же, он ими и не пользовался толком. Так что я первым предложил ему — и он сразу согласился. Ещё и наладил связь с кучей интересных людей, изучающих Берег: прямо изнутри, как Амелия, и с тем, у кого Берега нет — представь, и такое бывает! С кучей учёных, всякими палеонтологами и эфо-биологами, зацикленными на теме Выхода Смерти. Жаль, что так поздно, но хоть что-то, — завершает свою короткую и изобличающую речь Отец, а потом ни с того, ни с сего перескакивает на другую тему:  — Я рассказывал тебе когда-нибудь о том, как нашёл вас? Тебя и Сэма? — в ответ лишь отрицательное мотание головой. — Сэм лежал ближе всего от того места, где я появился в седьмой раз, когда уже забрал Малинген и Локни, дальше всех от воды, смолы и мёртвых китов, просто на песке. Он лежал на боку, но я мог легко рассмотреть, что его живот был крестообразно распорот и словно криво сшит обратно. И из этой не-раны тянулась чёрная пуповина, из которой вперемешку текла смола и кровь, метра три в длину — в твою сторону. Ты лежал в углублении скал совсем близко к воде. Но в этом углублении её не было — только чёрная вязкая смола, в которой ты плавал лицом вниз и задыхался. Я вытащил тебя, отёр лицо и тело — и заметил эти знаки, — Клиффорд машет сигаретой в сторону лба Хиггса, на котором непонятные зашифрованные символы (хотя сейчас им уже известно, что это за формула). — Сейчас, вспоминая это, я подумал, что пуповина похожа на ту, что появляется у меня при призыве мёртвых солдат. Но что это значит, я сказать не могу, — он пожимает плечами, избавляется от сигареты и уходит из комнаты, не попрощавшись. То, что Клиффорд чаще всего находил их парами или тройками, не секрет и никогда им не был. Но такие подробности он наверняка никому до этого момента не рассказывал. Так почему сегодня?.. В задумчивости Хиггс перемещается обратно в комнату Сэма. Бриджес вновь плещется в душе, возвращая себе минуты тишины, спокойствия и влажного тепла, которые отобрали у него раньше, не дав домыться. Хиггс старается не смотреть в его сторону, осматривая скудное убранство ранее заброшенной комнаты. Амелия приносит сюда фигурки, на которых нет и пылинки, Малинген — цветные кепки и очки, которые Сэм наверняка наденет, толком не посмотрев, на автопилоте, Фрэджайл, естественно, банку с парящими криптобиотами. Хиггс ухмыляется и оставляет рядом со всеми этими подарочными прибамбасами пять банок энергетика: он хорошо помнит, как раньше Сэм с жадностью присасывался к жестяной банке, будто бы не пробовал за всю свою жизнь ничего вкуснее. Самому Хиггсу эта штука не доставляет никакого удовольствия: кофеин, сахар и остальная крашеная муть учащает биение его сердца, но потом накатывает такая усталость и тоска, что хоть вешайся — и это не поможет. Возвращенцы названы так не за красивые глаза. Вода шумит так долго и так успокаивающе, что в конце концов он решает: Сэм точно разбудит его, когда завершит своё священное действо. После того, как их прошлый диалог завершился спонтанной мыслью о том, чтобы сбежать, он захочет поговорить. И не так, как с остальными: судя по подаркам, никто Сэма в «побеге» не винит ни одну секунду. Все они знают, что это тяжкий груз, и каждый пытается справиться с этим по-своему. Хиггсу проще — и сложнее — ненавидеть и обвинять, потому что кипящей злобы в нём хватит и на целый мир в придачу. Под эти мысли он засыпает и не знает, не видит, как Сэм, выпрыгнувший из душа вместе с сухими горячими потоками воздуха, со вздохом натягивает одежду, находит тонкий плед и набрасывает сверху. И как на выходе еле ведёт кончиками пальцев по знакам на чужом лбу, как отдёргивает руку, будто обжёгшись, озадаченно хмурится и уходит из комнаты, чтобы не шуметь, предварительно прихватив с собой две баночки энергетика. Разговоры с Хиггсом похожи на неизвестную болезнь, норовящую нарушить все мыслимые и немыслимые границы приличия. Тактильный Монаган в детстве вызывал у Сэма животный ужас: последнего натурально трясло от того, как Хиггс врывался в личное пространство с сиюминутными желаниями подержать за руку или ещё что. Со временем всё осталось так же. Энергетик открывается с тихим пшиком и льётся в горло так же легко, как и вода. Но потом Сэм давится чем-то инородным и выплёвывает обратно в банку чёрную смолу, хмурится и ускоряет шаг: времени мало, надо поторопить Отца, если даже он, Сэм Бриджес, очень редко пользующийся Берегом, подаёт такие признаки болезни, то что же будет с Хиггсом? Жестянка на повороте летит в распахнутый тёмный зев урны. Его окликает Амелия, разодетая в красное платье и такого же цвета туфли с высокими каблуками; волосы ее аккуратно уложены, а кипу на шее блестит солнечным зайчиком, но Сэму не до этого. Он сворачивает так резко, что чувствует головокружение: Амелии не нужно видеть его таким: никому не нужно знать, что болезнь начинает есть изнутри слишком явно. Никому — кроме Отца. Он влетает в комнату Клиффорда без стука и приглашения, вместо приветствия выхаркивая чёрный сгусток, разукрашивающий пол отвратительной кляксой. Отец подлетает к нему так быстро, что Сэму кажется — телепортация, не иначе. Лу, до этого мирно сопевшая в оранжевом контейнере, подплывает к поверхности и стучит в панике крошечными кулачками; уровень стресса растёт так быстро, будто бы её кидают на скалы в толпу Тварей. Мёртвые солдаты подхватывают его под руки и несут на кровать, пока Отец вызывает по хиральной связи всех доступных специалистов, включая тех, кого добавляет немногим ранее Бриджес: помутнённое зрение выхватывает красную рубашку Дэдмэна, непонятный аппарат на груди Хартмэна, маску Дайхардмэна… хах… их прозвища такие однотипные… есть ли у них настоящие имена? Сэм падает быстро и беззвучно, а внизу, в бездонном озере смолы его ждут приятные добрые объятия, незнакомая золотая маска, чёрные подтёки на щеках и бесконечно голубые глаза с маленькими от страха точками зрачков. У него чувство, будто бы он стоит на склоне горы, темпоральный снег оседает на капюшоне, костюме и грузе, но воздух настолько холоден и чист, что хочется дышать глубже, до самого скончания времён. Чтобы эта свежесть навсегда застыла в лёгких. Вместо этого он опускает взгляд и видит, как из его перечёркнутого крест-накрест живота протянута пуповина. — Такое когда-то было, — шепчет он бескровными губами. — Давай, давай, Сэм, ты же лучший доставщик, ты не можешь так просто уйти, — мягко увещевает его Дэдмен — и он зачем-то вспоминает, что у Дэдмена нет Берега, ибо он собран из мёртвых людей, словно забытое фольклорное чудовище Франкенштейна. Ох, как давно он читал эти старые сказки! Как давно!.. Рядом с ним, помнится, всегда крутился один мальчик, Отец рассказывал, что нашёл их на Берегу очень близко друг от друга, по сравнению с остальными (не считая Локни и Малинген — по понятным причинам). У этого мальчика были глаза цвета неба, хитрая улыбка и символы на лбу, заумные книжки по физике и болезненное восприятие окружающего мира. Как же звали того мальчика? Ту частичку бога, что всё это время охраняла его, хотя охранять нужно было себя? В сказках таких существ называли ангелами. — Сэмми! Сэм морщится от громкого выкрика, от ощущения того, как его плечи кто-то сильно сжимает, впиваясь ногтями в кожу до крови, будто бы Тварь. — Хиггс. Тише. — Какое тише?! Он чуть не умер на ваших руках! Навсегда! Я видел! Я чувствовал! Его не было ни на Берегу, ни в Шве! — Хиггс чуть ли не скатывается на позорный визг, но как только Сэм протягивает ему руку — мгновенно затихает, будто бы громкость радио в машине убавляют на ноль. Неверяще зажимает ладонь между двумя своими, потому что Сэм, тот самый Сэм, за которым он бегает столько лет, будто бы доставщик он, а не Бриджес; тот самый Сэм, который не боится пройти много миль под темпоральным дождём с кошмарным по весу грузом и шугается от обычного тычка в плечо, пересиливая себя, цепляется пальцами за него. Хиггсу хочется выйти на улицу и проверить, не идёт ли солнце в другую сторону, ведь такому повороту он бы удивился даже меньше. — Тебя не было на Берегу. И не было в Шве, я специально нырнул, чтобы проверить. А если человека нет ни там, ни там, то… — Тише, — устало повторяет за Клиффордом Сэм: тело тяжёлое, будто залитое изнутри не кровью, а свинцом, неповоротливое под прицелом нескольких пар глаз; четыре мёртвых солдата, которых Отец забывает отозвать, пялятся на него мутными и одновременно горящими оранжевыми углями глаз, как будто удивлены наравне со всеми его возвращению. — Не надо так громко, — Хиггс готов расцеловать его мозолистую ладонь за то, что Сэм говорит, за то, что Сэм не уходит за грань окончательно, за то, что принёс материалы для лечения болезни. Он прощает ему два года одиночества, беспрерывного воя в собственной звукоизолированной комнате, порезы на сгибе локтя и тысячи прыжков на Берег и обратно — прощает всё. — Получилось? Дайхардмэн довольно поправляет плащ — хираллограмма передаёт каждое его движение: — Ты молодец, Сэм. Благодаря тебе и доставленному тобой грузу мы сможем спасти всех и подробнее изучить Выход Смерти. Если ты не против, Хиггс перенесёт тебя в личное помещение. Тебе надо отдохнуть, а нам — ввести лекарство всем остальным. — Я дойду сам, раз лекарство надо принять всем, — Бриджес медленно садится и рад бы отпустить Хиггса, да тот не позволяет. — Тебе тоже надо, — он неторопливо выпутывает палец за пальцем, не разрывая контакта глазами с Монаганом, как будто с дрессированным животным. — Я буду в личном помещении. «Я никуда не уйду. Я буду там. Приходи, когда закончишь». Хиггс оголяет правую руку аж до подмышки рваным движением, провожая взглядом слегка покачивающуюся фигуру, и не чувствует, как ему ставят сразу четыре укола. Ему жизненно необходимо поговорить с Сэмом. Он привык к тому, что какая-то неземная связь позволяет ему ощущать, что Сэм, пускай и далеко, но в порядке. А когда он просыпается в его личном помещении, заботливо прикрытый одеялом от того, что эта нить, натянутая до предела, со звоном лопается, то мигом прыгает на Берег. От волнения промахивается и попадает сначала к Амелии: отпечатки следов её туфель уходят цепочкой в океан — опять изучает Шов. Потом перемещается на Берег Сэма — и ничего. Отчаявшись, он добровольно падает камнем на дно Шва. Амелия, заливисто хохоча, проплывает мимо, пуская ему в лицо стаю пёстрых рыбок и серебристых пузырьков воздуха. Только вот Сэма нет и там. И Хиггс выныривает так стремительно в лаборатории Отца, что чуть не сшибает какой-то аппарат. Сэм лежит на кровати — и не дышит! не дышит! не дышит! На миг Хиггс перестаёт и сам. Если Сэм уйдёт туда, куда он не сможет дотянуться, то… то что? Внутренности скручивает спазмом, будто бы желудок резко затребовал пищи, а в зубы вонзаются невидимые иглы и режут кожу на лице заново, как татуировки на лбу. Но Сэм без подсказки, страха или неприязни касается по собственной воле — и мысли плывут вдаль по потоку, чтобы только упасть со скалы вниз и пустить в лёгкие воду. Разве можно описать то, что чувствует Хиггс всю свою жизнь, полную попыток дотянуться до Бриджеса, банальной ненавистью? Лекарство откликается в нём судорогами в ногах, тянущей болью в икрах, неконтролируемым дрожанием: он не то, что прыгать через Берег в комнату Сэма не в состоянии, — он стоять ровно не может. И поэтому затихает, позволяя Хартмэну осматривать тело на наличие отклонений (этому чудику доверять можно: Дэдмэн поглядывает чересчур масляно, а Дайхардмэну он и вовсе не интересен) и отмахиваясь от глупых вопросов, на которые вполне могут ответить приборы. Помещение быстро наполняется людьми: Сэм, когда торопился сюда, пересёкся с Амелией, так что она приводит за собой всех, кого может. Малинген, которая обычно беспокойно липнет к Локни, быстро отделяется от неё, поправляет очки на переносице отточенным жестом, ласково проводит по контейнеру Лу ладошкой и мгновенно втягивается в жаркий разговор Отца и Дайхардмэна. Клиффорд одобрительно кивает на появление их всех, ведь так будет проще и быстрее объяснить то, что тут происходит. Хиггс незамеченным выскальзывает из комнаты, тяжело дышит и наклоняется к урне в приступе тошноты, но что-то одёргивает его: там лежит знакомая банка энергетика, по краю которой медленно стекает смола. Зрелище настолько привычное за последние шесть месяцев, что его всё-таки выворачивает. С облегчением он отмечает — не смолой. Это явный прогресс. Они все будут жить благодаря Сэму. По спине легонько хлопает Фрэджайл: так, чтобы не спугнуть и не вызвать новый приступ рвоты. Впервые за последнее время её глаза не слезятся, а лицо не похоже на похоронную маску. Она насильно заставляет выпрямиться, придвигается лицом к лицу и не успевает ничего нравоучительного сказать, как Хиггс прыгает с её помощью к Сэму. Фрэджайл фыркает и трёт запястье, с которого начинает отходить старческая кожа, как у ящерицы. А под ней — здоровая, упругая, молодая и розовая, как у младенца. Они все на пути к полному исцелению из-за Сэма. И они поблагодарят его, — после Хиггса, разумеется. Клиффорд тайком поведал ей как-то, что чем ближе они находились тогда, когда он их нашёл на Берегу, тем лучше такие люди ладили после. А ещё рассказал, что, пускай Сэм с Хиггсом и не лежали рядом, но какой-то период были связаны воедино. Как один человек. — И если они не будут самыми дружными братьями, которых только можно вообразить, — Отец тогда загадочно улыбался; знал ли он наперёд, что всё обернётся вот так в их отношениях? — то станут прекрасной парой. — Сэм! — это первое, что восклицает Хиггс, бесцеремонно вваливаясь в личное помещение, и едва не падает на холодный пол: ноги слабо держат после того лекарства. Сэм подрывается с кровати и ловит его — и они валятся вместе, крепко вцепившись друг другу в предплечья. — Ты… можешь до меня дотрагиваться? Ты не… как же твоя фобия? — Исчезла, — низкий голос самым приятным звуком на свете льётся в уши, а тактильный голод, живший внутри всё это время, но останавливаемый боязнью со стороны Сэма, накрывает с головой: Хиггс языком вычерчивает на виске Сэма блестящую от слюны дорожку, мимолётно целует небритый подбородок и вгрызается в доверчиво подставленную шею ровно под кадыком. До крови и жуткого синяка в дальнейшем. Руки смыкаются за спиной, обнимают лопатки и массируют их круговыми движениями. Хиггса ведёт от этого и бросает в жар. — И теперь я могу сделать так. Его сухие губы тыкаются в лоб Хиггсу и метят каждый миллиметр солоноватой кожи, сцеловывая привкус застарелых чернил и вызывая в уголках аккуратно подведённых глаз слёзы. Сэм отстраняется совсем немного, чтобы убрать их, и обеспокоенно спрашивает: — Аллергия? Смех распирает Хиггса изнутри. И он отпускает себя: маняще улыбается, игриво потирает пальцами напрягшийся живот Сэма (и когда только успел залезть под униформу?) и довольно урчит: — Нет. Она тоже исчезла. Но ты можешь заставить меня заплакать другим способом, Сэмми… От этого томного предложения, наполненного вязким желанием, Сэм запрокидывает голову назад, чтобы спрятать вспыхнувшие щёки. И вместо плоского ответа целует Хиггса в губы, как должен был уже давно.