Наставник

- Сдавайся и расскажи мне, где книга! Тогда я, быть может, пощажу тебя и твоих друзей! - Достоевский напротив смеется безумцем, даже не подозревая, какой старый нарыв он сейчас вскрывает своими словами.       Ацуши сплевывает кровь на землю и медленно, с трудом поднимается. Ее тело - огромная рана, избитый кусок мяса, покрытый синяками. Ее руки все в крови, часть правого бока просто вырвана, а внутренние органы едва ли не отказывают друг за другом. Только регенерация тигра удерживает ее на этом свете, не позволяя свалиться, покинуть мир живых, но и та работает на последнем упрямстве, на желании жить, защитить.       Ее сильно шатает из стороны в сторону, когда девушка опирается на собственное колено и встает прямо, вытирая с губ кровь тыльной стороной ладони. Боль гуляет по венам вместо крови, но Накаджима поднимается вновь и вновь, буквально заставляет себя превозмогать сломанные кости и отсутствие каких-либо сил. Безумная. Сумасшедшая. Глаза Ацуши сверкают стальным стержнем, скрываемым за мягкой шерстью, острыми когтями и неловкими улыбками.       Где-то позади, неспособные сражаться, находятся члены Портовой Мафии и Агенства, ее товарищи и друзья, к которым Ацуши сильно привязалась за столько времени. Она знает, что те сейчас в шоке и ужасе от того, что Накаджима творит, поднимаясь снова и снова, сражаясь за них и Йокогаму.       Девушка знает, что она больная на всю голову.       У нее с пятнадцати лет в голове картины чужой жизни, жизни слишком близких ей людей. У человека там мягкая улыбка, растрепанные волосы и рыжее пламя на руках. А еще - Воля защищать, что разрушает даже преграды смерти. И Ацуши точно знает, точно уверена, что знала этого человека, что была его другом. Они сражались бок о бок, они вместе проходили странные и безумные тренировки, вместе заводили друзей и союзников, вместе смеялись и плакали, вместе спасали… Жили вместе и шли вперед, отдавая свои жизни за дорогих им людей. За друзей, за Варию, за Мельфиоре и Шимон, за Аркобалено, за друг друга, за Наставника.       И слова ее нынешнего противника вновь обрушили на нее воспоминания об этом, о боли расставания по неизвестной причине, об одиночестве в приюте. О спичках, которые тушили об ее запястья, о ранах, о презрении окружающих что тогда, что сейчас.       Ее Воля, желание защитить даже ценой своей жизни, ведет девушку вперед, помогает делать шаги, идти к противнику все быстрее и быстрее, чтобы поставленным ударом отправить Достоевского в полет. А потом еще раз и еще. Сесть тому на живот и окрашивать лицо врага фиолетовым и алым, передавая всю свою боль. Накаджима даже не заметила, что по ее щекам текут злые слезы, пока она вымещала заполнявшие ее до этого чувства таким некрасивым, совершенно недостойным способом. Наставник ее бы прибил. Леоном бы огрел как минимум.       Впрочем, она бы так и продолжала под пораженными взглядами других эсперов, если бы ее кто-то не подхватил под руки и не оттащил в сторону от Достоевского. Накаджима пару раз дернулась вперед, слишком потерявшаяся и неспособная остановиться, пока чуткий нюх не уловил знакомый мужской парфюм.       Пальцы вцепились в рукава пиджака явно дорогого костюма, пропитавшегося ее кровью, когда по телу прошлась лечебная волна тепла. Мышцы постепенно расслаблялись, а клетки стремительно делились и регенерировали, когда Ацуши вскинула голову, сквозь слезы сумев рассмотреть федору с рыжей лентой и завивающиеся бакенбарды. Этот вид будто придал ей сил, так что она даже сумела извернуться в своеобразных объятиях, цепляясь за Реборна. Слезы, уже не злые, а радостные и полные прошлого одиночества, стали лишь сильнее, пока эспер цеплялась за мужчину и шептала-кричала-выла-произносила его имя.       Ее Наставник здесь, вновь рядом. А это значит, что теперь все будет хорошо. Теперь все будет хорошо…