Home

И в этот момент Кэссиди понимает – пора. Где бы он ни был, что бы ни искал, как бы ни пытался – забыть невозможно. Заменить невозможно. Пережить - невозможно. Болит. До сих пор. И будет болеть. Еще молодым, на восьмом десятке лет, Кэссиди наивно полагал, что проживет так долго, что увидит конец света, рождение новой вселенной; так долго, что сам по себе обратится, в конце концов, в невидимый, невесомый прах, когда атомы перестанут существовать. А потом он встретил Джесси. И её. Он не произносил её имени все эти сорок лет; оно обжигало уста больнее солнечных лучей. Кэсс даже мог бы увидеть этот самый чертов конец света; скорее, чем мог себе представить. Но сам положил ему – ха – конец. Все возможности даны. Все сроки – исчерпаны. Дружба согрела его одинокую душу. Любовь - поглотила сердце столь же жадно, сколь Кэссиди поглощал кровь своих жертв. Ему всего-то сто шестьдесят. Чуть больше среднестатистической человеческой жизни – по вампирским меркам. Но за всю его проклятую жизнь Кэссиди так и не стал вампиром. Остался, пожалуй, слишком человечным. Человеческим. Прэнсис вешает зонтик на надгробье, делает шаг вперед, ощущая, как лучи начинают обвивать его лицо. "Я никуда не уйду." - вспоминается вдруг. Серьезные глаза Джесси. А потом – её улыбка. "Кэсс". Лишь произнеси моё имя, и я приду. Куда угодно. Прэнсис чувствует, как языки пламени охватывают его, его тело и уставшую, исполосованную шрамами душу, и медленно бредёт вперёд, улыбаясь. Он воспламеняется; вспыхивает, подобно фениксу, предаваясь, наконец, в руки смерти, и если это не перерождение, то, во всяком случае, думает Прэнсис, ощущая, как медленно затухает сознание, чувствуя свободу и что-то ещё, странное, эйфорическое, подозрительно походящее на счастье, во всяком случае, думает он, я наконец отправляюсь домой.