Шепотом

Когда болит горло лучше молчать. А если уж говорить, то тихо. Так, чтобы не разобрать было. Так, чтобы не стало еще больнее. Цзянь говорит: — Я люблю тебя, — шепотом. Цзяню почти восемнадцать, и Цзянь совершенно здоров. Цзянь знает: невзаимное и ангина подчинены единому закону. Не хочешь, чтобы было больно, — не ори. Тусклое солнце к фарфоровой коже ластится: дай зацелую напоследок, мы с тобой до весны не увидимся. Цзянь тоже прощается: запрокидывает голову, лижет обветренные губы. Слушает. С баскетбольной площадки — гулкие удары мяча по асфальту, знакомый голос — рикошетом от бесконечности, прицельно в грудину. Чжэнси вытирает напульсником лоб. До конца тренировки двадцать минут. Цзянь ждет. Сам не зная зачем: им в разные стороны. Между делом натягивает на себя его кофту: тот не станет забирать, поморщится, но оставит. Прощаясь, напомнит чтобы вернул. И чтобы постирал. Цзянь вернет. Постирает. Цзянь ткнется в нее носом, едва переступив порог своей комнаты. Сползет по двери вниз, зароется лицом в ткань, вдохнет глубоко и выдохнет: долго, беззвучно. Так, чтобы губы судорогой вело и лицо шло красными пятнами. Саданет пяткой по полу. Скажет: — Я люблю тебя, — шепотом. Щекой — к теплой ткани, зубами — за воротник, ладонью — в брюки. Болезненно, быстро и зло. Не удовольствие, разрядка, чтоб не свихнуться. Давно уже не стыдно, давно уже привык. Потому что: — Я люблю тебя, — тоже давно. И шепотом. Всегда только... Под душем расплачется, вспоминая счастливые глаза и сплетенные пальцы. На одном запястье напульсник, на другом часы с тонким розовым ремешком. Нежный след на щеке от помады. Без ненависти, без обиды, без зависти. Пусто. Лишь бы долго сидеть на подоконнике, смотреть на ветер, дышать-рисовать по стеклу, раздражаться першению в горле. Прислушиваться. Пересменка у охраны в десять, сегодня вернется. Секьюрити. Телохранитель. Бодигард. Что из этого лучше — Цзянь выбрать так и не смог. Впервые представляя его друзьям сказал: это Хуа Би, мой друг. Цзяню тогда было шестнадцать, Цзянь не доставал ему до плеча. Цзянь угадал на несколько лет вперед. Би задавать дурацких вопросов не станет, разве что на зареванную рожу посмотрит неодобрительно. Скрутит с шеи длиннющий шарф, пристроит в шкафу пальто. На кухне плеснет в стакан вина — белого, не крепленого, — не захмелеешь, согреешься. Объявит, что время ужинать, и пакетированную мерзлую паэлью на сковородке будет мешать, стоя спиной, с излишним усердием. Чтобы не пригорела. — Ангина опять? — М... Би все стадии его ангины наизусть выучил, ему по статусу так положено — знать о нем все. Поэтому Би знает. Его расписание, всех друзей — в лицо и поименно. Знает, что в детстве сломал запястье и в плохую погоду там всегда болит. Знает, что на пенициллин у него аллергия, а во сне он иногда разговаривает. Шепотом. Би не спрашивает, ставит тарелку на стол, уходит. Цзянь — с ногами на стул, подбородком в колени. Вино язвит искусанные губы, щиплется. Молча слепым взглядом в спину и плечи. Молча — когда вернется. Послушно подставить шею, вдохнуть чужое тепло. И вот уже, кажется, легче.