Фундаментальная проблема

Калеб внезапно проснулся. Но это было такое же утро, как и всегда, разве нет? Глаза широко открытые и пронзительные, пронизывающие окружающую его обстановку ледяной голубизной, отражающей ранние утренние заморозки его родного края. Брови сдвинулись, образуя тонкие линии на его лбу. Его разум уже размышлял. Возможно даже до того, как он проснулся. Ритуал, заклинаемый не на благочестивых началах, а скорее из-за паранойи, присущей ему природой. Одно окно выходит на юго-восток, рама дребезжит от вновь поднявшегося ветра. Четырнадцать деревянных панелей на потолке, которые ранее дрожали от движений прошлой ночью, были спокойны этим ранним утром. Бесконечная серебряная проволока размоталась, оказавшись на полу в комнате. Разбитая масляная лампа на стене время от времени капала. Чем конкретно – Калеб не знал. Он моргнул. Лед в его глазах еще не позволял себе растаять. Не тогда, когда руки чесались еще больше, чем раньше. Именно тогда Калеб понял, что одеяло, обернутое вокруг него было грубее. Колючая борода шерстяного одеяла, создавала статику при прикосновении рук, словно магия, исходящая из кончиков пальцев волшебника. Его пальцы на ногах вышли за пределы одеяла, поеденного молью. Его ноги онемели. С другой стороны, когда хоть какая-то его часть не была оцепеневшей? Это стало его первой зацепкой. Ох, уловка его разума, играющего с ним в игры. Ритуал фантомной боли. Его компаньон-гоблин отсутствовала в его комнате, и вместо него зашевелилась фигура с чернильно-синей кожей. Из-за медленного трения статики стало больше, и он обнаружил, что не может вздохнуть. Отголоски прошлой ночи отразились эхом в маленькой комнате. Какофония настолько громкая, что Калеб подумал, что он оглохнет. Если это было его наказание, то он его заслужил. Как он был эгоистичен… Паника, которую он чувствовал пока еще не стала внешней, хотя он не осмеливался даже взглянуть на женщину, лежащую рядом с ним, потому что знал, что увидит яркие синевато-фиолетовые синяки под ее ушами. Туманности взрывающихся звезд, пятнающие ее нежную шею. Следы укусов, сделанные мужчиной, уже не в состоянии себя сдерживать, когда ее губы заставили его разъяриться. Этот человек отличался от того, кто лежал сейчас на его месте. Были ли эти следы страсти зажжены по его собственному желанию или же ее? Искусанные губы, дрожащие обнаженные тела и шепот на Земниане, разжигающий смех в ее грудной клетке. Для кого-то, кто мог вспомнить точную четверть оборота дверной ручки под своей рукой, это было воспоминание, которое он не смел вспомнить вплоть во всех деталях. Его легкие были наполнены действительностью, которая теперь душила его, реальность, которая опьяняла его дыхание надвигающимся запахом лилий, утренней росы и секса. Оконное стекло продолжало дрожать. Калеб не мог этого вынести. Его нервные окончания безжалостно прижимались к его венам, мучая его нерешительностью, увлажняющей его волосы потом. Сделай что-нибудь. Что-нибудь, кроме того, чтобы оставаться жалким и вялым, лежа на спине, когда одна синяя рука обвивала твой живот так беззаботно. О, боги, если бы это было так просто. Это тепло не предназначалось для него, и все же он был настолько жаден, чтобы принять его. Забрать себе в тени новолунного неба. Чтобы облизывать ее губы и, к ее озорному восторгу, снова опускаться ниже между ее ног. Он был слишком труслив, чтобы оттолкнуть ее прочь. Да, он был трус. Эта мысль подняла его с кровати. Он был осторожен, несмотря на его дрожащие руки. Дрожащие, пока их ловкая работа по натягиванию ткани на его тело не завершилась, включая вновь утомительные воспоминания. Его пальцы на пуговицах оживили воспоминания о прошлом. Они проследили шаги юного фермерского мальчонки, застегивающего рубашку перед матерью, чьи дергающиеся руки впились в застежку, воздерживаясь от ее помощи. Позже всплыли воспоминания молодого мага с серебряными пуговицами и уже другой целью под его ладонями. А сейчас Калеб обычно спал в той же одежде, в которой и ходил, внутри которой ему удалось себя укрыть. Эта же одежда стремилась сдержать его панику этим утром. Он оставил катушку с серебряной проволокой. Она окружила периметр комнаты, заполняя пространство, словно пытаясь скрыть его ошибку. Была ли эта женщина, которую он оставил в комнате, ошибкой? Nein, подумал он. Под ошибкой подразумевается разделенная ответственность. Но только он в этой комнате был ответственен за произошедшее в ней. Тем не менее, катушка служила для сокрытия истины, хоть и временно. Калеб не решался взглянуть на нее еще раз, и он закрыл дверь с другой стороны. Он бы знал, если бы перешел грань, если бы что-то пошло не так. Но эти внутренние звоночки неуверенности сейчас были громче, чем его внутреннее осуждение – тепло полученное им было незаслуженно, но так сладко. Несмотря на это, какая-то очень важная его часть сейчас хотела обменять эту оставшуюся внутреннюю теплоту на весь холод этой северной гостиницы. Каждый шаг он нес это – причину не быть в этой комнате. Тишина раннего утра все еще не позволяла ему дышать, его зрение затуманивалось, он был удивлен, что оно не затуманилось совсем. Он сильно прижал два пальца к шее ниже челюсти, впуская биение сердца в свое сознание, затем отпустил их. Бледные костяшки сжали таз с водой, затем потянулись к воде, чтобы умыть лицо. Ее мед все еще цеплялся за его медные усы. Вот почему он не мог дышать. Как он мог, когда весь воздух вокруг его носа был наполнен ей? Калеб проложил свой путь от своей временной лачуги к запыленному серо-голубому небу. Каждый шаг сопровождался бормотанием мелодии старых Земнианских полей. Эта мантра, настолько редко слетающая с его потрескавшихся губ, как никогда низко звучала, когда он путешествовал вниз по лестнице. Мягкая, бессвязная история с фермы, которая ныне обращена в пыль. Один шаг. Es gab einen Mann, der so weise war, dass er in einen Brombeerstrauch sprang und ihm beide Augen auskratzte. Девять шагов. Und als er sah, dass seine Augen aus waren, und Grund sich zu beklagen, Тридцать семь… Er sprang in eine andere Hecke und kratzte sie wieder ein. Последнее слово влетело во входную дверь гостиницы. Холод Дикой Горы покрывал его пальцы сквозь его обмотки; тем не менее, потребовалось несколько минут для того, чтобы его руки опустились вместе с его головой от стыда, для того, чтобы его нервы полностью почувствовали этот леденящий холод. Ветер ударил его по щекам, а кончик носа стал красным и лишенным жизни. Его ноги погрузились глубже в траву. Тонкий слой снежинок поверх травы растаял на поверхности его сапог. Калеб согнулся и сплюнул, желчь из его уст отпечаталась на морозном снегу под ним. Он взял слишком много счастья. Украл его; ухватился за него; опустошил его; кусая ее плечи, хныкая и плача, жаждал его. В одно мгновение тепло свечей осветило ее лицо. Затем ее губы покрыли его губы. Он сорвался. Теперь за это он был заключен в тюрьму с этим омерзительным ощущением, стынущем в его пищеводе, сражаясь за еще один вдох. “Scheiße,” он ругнулся. Его слова застыли в воздухе небольшим клубком и испарились перед его губами. Вытирая свой рот, он снова приподнялся, чтобы осмотреть сельскую Земнианскую местность, влажные слезы в каждом краешке его глаз грозили там и застынуть. Так и было каждое утро с осени до середины весны на ферме. Он помнил морозные кончики ресниц своей матери в зимние месяцы. Этим утром он не смел напомнить себе об этом. У него больше не было такой привилегии. Он принял достаточно тепла, и без особых последствий, о, он заслужил гораздо худшего за причиненный им урон. Он не был даже достаточно храбр, чтобы как следует проблеваться. “С тобой все в порядке там, Калеб?” Голос прорезался через ветер всего через тридцать две секунды после того, как Калеб заметил, его шаги хозяина голоса прекратились. Пришел час правосудия, на этот раз находящегося в сильных зеленых руках и со шрамом на глазу. Калеб с дрожью выдохнул. Его выражение лица смиренно, как обычно. “Ja,” пауза. Неуверенная. И что-то скрывающая. “Ты сейчас не уходить собирался?” Калеб поморщился. Он бы солгал, если бы сказал, что данная мысль не приходила ему в голову, когда он спускался по лестнице. Но он быстро отказался от нее. Как бы он ни паниковал, он достаточно хорошо знал, как сильно это может разбить женщину в его постели на несметное количество осколков, особенно после того, что произошло за несколько часов до восхода солнца. “Nein, Fjord,” мягко настоял Калеб. “Я просто вышел подышать.” Зелена показалась на периферии его глаз и опустилась на его плечо. Для полуорка данный жест рукой предполагался быть нежным, однако все тело и конечности Калеба содержали были очень хрупким убежищем для его разума, содержащие многие годы проживания ночных тенях леса. От этого прикосновения он слегка пошатнулся. Более тяжелое прикосновение выбило бы его из без того из слабого равновесия, и тогда бы он встретился лицом со снегом. “Это все из-за Ксхорхаса?” спросил Фьорд, указывая на испорченный снег у ног Калеба. “Я тоже думал об этом. Они ведь никогда прямо не говорили, что хотели бы помочь нам или убить нас на самом деле, не так ли?” Глаза Калеба оставались прикованными к горам. “Я имею в виду, что они преследовали нас оттуда и в горы, если так подумать об этом,” сказал Фьорд, продолжая. “Здесь не о чем думать. Они не хотели, чтоб мы были там.” В словах Калебы было полно лжи и правжи. Он думал об этом. Обдумывал это в разговоре и при подсчете листьев на ветках. Он провел вторую половину дня, когда они прибыли сюда, лежа спиной на холодном полу своей комнаты, просто думая об этом. И ничего из этого еще не вышло. Ну, несмотря на его «синий перерыв». “Тебе совершенно не интересно все это… дерьмо, которое они говорили об Империи?” продолжал Фьорд, искренне теперь обеспокоенный. Калеб почти что усмехнулся. Его спутник может быть заинтересован в расследовании тех аспектов его жизни, которых он не знал, но Калеба это не интересовало. Нет, у него было видение. Все, что касалось его прошлого, вызывало у него дрожь. При этой мысли пальцы Фьорда впились в его предплечья с новой силой. Ему нужно было перестать дрожать. “Мне это не любопытно.” Глаза Калеба следили за движениями ветра в листях. Если он находил какой-то паттерн в порывах ветра, это могло отвлечь его достаточно надолго. Он продолжил, “Нотт нужно найти ее мужа.” Фьорд тяжело вздохнул, “Я знаю, и я хочу ей помочь. Мы все хотим. Я просто подумал, что у тебя может быть какое-то представление обо всем этом.” Это было затруднительное положение: Калеб не хотел иметь никаких идей. Голова болела, размышляя о таких отвратительных хитросплетениях Империи. Учитывая нынешнее состояние, в котором он находился в настоящий момент, совершенно не связанное с Империей, обсуждать эти дела было для него еще более нежелательно. Этот допрос длится с тех пор, как он обменялся словами с Ксхорхасцами, что заставило их бежать на север гор. На Калеба давили, пытаясь выжать хоть крупицу информации, которой он мог обладать. Неудивительно, что он не сдержался, когда Джестер вошла в его комнату поздно ночью с широкой хитрой улыбкой и серьезным взглядом. Сейчас он находился в легкомысленном разговоре, который не касался того, что окружало его на данный момент. Синие руки нежно ласкающие его предплечья, один поцелуй в краешек губ, и его сдержанность сломалась. Разбитое стекло его сдержанности теперь лежало в комнате гостиницы. При этой мысли его желудок сжался еще раз, врезаясь в его горло, грозя его перерезать, ожидая, что он истечет кровью изнутри. Уже несколько дней это давление созревало внутри него. Стоило ожидать, что данные осколки окажутся смертельными. Фьорд опустил руку с плеча Калеба. Воздух вокруг них изменился, подстраиваясь под обстановку. Он был напряженный между ними двумя, тяжелая тишина повисла между ними и сгустилась. “Так…эм, ты и Джестер, да?” Ах, это было настоящей причиной, по которой полуорк так рано решил завести разговор. Пытаясь оправиться от своего предыдущего мыслительного процесса, Калеб повернулся, чтобы наконец взглянуть на Фьорда. “Мм, ja.” Ответ Калеба был прост, лишенный эмоций. “Это хорошо. Отличная работа.” Отличная работа? Немедленное сожаление показалось на лице Фьорда. Калеб физически съежился от отвращения, глядя на свои пальцы. Они возобновили их тревожные расчесывания. “Я видел, как Джестер вошла в твою комнату прошлой ночью. Я мало спал и думал, что мне просто нужно немного воды или чего-то еще,” Фьорд продолжил, словно получение этой информации о них требовало какого-то оправдания. Калеб жалел сейчас, чтобы он мог вырвать свои барабанные перепонки. “Никто не знает, если вы беспокоитесь об этом.” “Я не беспокоился.” Эту мысль он активно избегал. “Ну… кроме Нотт, которая пришла в мою комнату прошлой ночью, когда она поняла, что ваша занята.” И Фьорд начал перечислять далее этот список, а Калеб обнаруживал, что каждое слово погружалось глубже внутрь, в то время, как из-за нового приступа тошноты колени его начали ослабевать. “Она пыталась заснуть в нашей комнате, но в итоге оказалась с Бо и Яшей, я думаю, что они знают, потому что им Нотт рассказала, и, Джестер не вернулась обратно в свою комнату. И Кадуций вроде… просто знал. Чертова магия этого парня или что-то в этом роде. Взглянул на мое лицо и просто улыбнулся. Я не знаю, что в этом чае, чувак, но мне это не нравится.” “Это просто чай, Фьорд,” как смог ответил Калеб, не доверяя себе сказать ничего большего. “Это,” продолжал Фьорд, показывая пальцем в частности в никуда, “еще предстоит выяснить.” “Я пробовал его, и был совершенно в порядке.” Фьорд сомнительно изогнул бровь. “Ты не выглядишь… в порядке. На самом деле, если быть честным, выглядишь крайне дерьмово.” Калеб мог различить юмор в голосе Фьорда, хватающийся хоть за что-то, чтобы облегчить эту ситуацию. Хоть за что-то, что могло бы ослабить это напряжение. То, что Фьорд получил в ответ, было недовольным хмурым взглядом волшебника на фоне пейзажа. “Я не пил чай этим утром,” настоял Калеб после паузы. “Но спасибо за напоминание мне о том, как дерьмово я выгляжу. Я очень рад это слышать.” Сарказм и легкое раздражение покрыли его Земнианский акцент. “Мне просто не нравится идея пить мертвых людей или грибы тоже, если на то пошло.” “Кадуций заслуживает доверия, ja? Так что нам не о чем беспокоиться.” Калеб снова посмотрел на своего спутника. Он все еще опасался его намерений, но, возможно, за нынешним фасадом Фьорда и не было никакой злобы. Полуорк казался менее обремененным этой ситуацией, чем Калеб, по крайней мере. На самом деле беспокойство пронизывало складки его лица больше, чем ярость – беспокойство о волшебнике. Фьорд прочистил горло. “Кадуций на самом деле мне довольно мудрые вещи говорил вчерашней ночью.” “Я не сомневаюсь в этом.” Интерес повысился во благо любопытства. “Он очень проницательный.” “Он спросил меня, заметил ли я изменения в поведении Джестер в последнее время. Как она вела себя и все такое,” Фьорд продолжил, а неловкость внутри готова была быть замененной целеустремленностью, о которой Калебу еще не было известно. Калеб ничего не сказал. Странности Джестер сейчас были первостепенны для Калеба. Отмечая эти колебания ее настроения могло ему помочь в сохранении ее спокойствия. Он поймал себя на том, что много знает о ее тенденциях – где она находилась, эмоции, которые мерцали в ее глазах, изменения в вокальном тоне – еще до Хуппердука. “Я думаю ты заметил, как она давала мне намного меньше…” Фьорд прочистил свое горло вновь, остатки его неловкости вывалились с этим последним словом, “…внимания. С тех пор, как мы вернулись из плаванья.” “А что ты сказал Кадуцею?” “Ну очевидно, что я заметил, как она поменялась, но я думаю, что он и это уже заметил. Я мог бы просто казать то, что он мог бы сказать.” Калеб остановился, взвешивая свои слова. “Хочешь ли ты сейчас привлечь ее внимание?” Его собеседник слегка прищурился, словно пытаясь понять мотив Калеба. “…Не больше, чем кто-либо другой,” слова прозвучали медленно и подозрительно, но с легкой ревностью между слогами, “Я имею в виду, иногда это было приятно, но и раздражало. Понимаешь?” “Ja, я полагаю.” Калеб лгал не полностью, потому что он не находил Джестер раздражающей даже в малейшей степени, но он мог видеть, как отсутствие ее внимания заставило Фьорда внезапно задуматься, почему оно пропало. Сейчас он похож на ребенка, трепещущим перед всем миром. Верящим, что все всегда будет для него так, как и раньше. “Ты знаешь, Джестер бывает иногда настолько увлечена, что ей бывает трудно видеть что-либо, ну, кроме этого.” Фьорд искал слова. Ступая по тонкому льду, словно чувствуя, что в этом разговоре нужно быть деликатным. “Теперь у нее это есть, и я просто хочу, чтобы она была счастлива.” “Не ты один.” Калеб посмотрел на горное пространство, достигшее вершин северной Империи. Он не позволил бы, чтобы то, что было внутри него, было раскрыто в его выражении лица. Не сейчас. Не сейчас, говоря о счастье Джестер, том счастье, которым он решил воспользоваться. Он вцепился в него без раздумья. Ради его собственных целей. Потому что он хотел – хотел ее. Он хотел, чтобы она была под ним, извиваясь от удовольствия, когда его имя вырвалось с ее губ. Этот оркестр ее звуков все еще звучал внутри него, хотя он не смел получать удовольствие от этих воспоминаний. Он хотел попробовать ее на вкус. Хотел ее всю для себя; также хотел сделать ее счастливой. Ах, ирония поступков из жадности. Я не могу позволить ей оставаться в моей постели. Она заслуживает большего. “Ты не можешь решить ее счастье за нее, ты знаешь это,” Фьорд сказал настойчиво и осторожно. Осторожность была необходима, когда он сканировал лицо Калеба на предмет саморазрушительных мыслей, которые, как он знал, были у него всегда. “Не важно, что ты думаешь, Джестер выбирает, что или кто делает ее счастливой. Это несправедливо, если ты, скажем так, будешь выносить финальное решение.” “Жизнь несправедлива, Фьорд,” прошипел Калеб сквозь стиснутые зубы. “Она очень способная женщина. Но есть некоторые вещи, которые она не может понять.” “Тогда дай ей шанс понять, и тогда она сможет решить сама.” Фьорд оставался спокойным, устойчивым и все еще озабоченным темой разговора. Несмотря на решительную уверенность и присутствие друга, это присутствие было незаметно для Калеба. Он сдержал самоуничижительную агрессию и обменял ее на вздох поражения. Лучи золотого солнечного света пронеслись по земле справа от него, сверкая матовым пейзажем. Травы и деревья светились от прилипших к ним капель. Дыхание заметно возвратилось в его легкие. Его плечи тяжело опустились, наполненные ответственностью перед предстоящим решением. “Ты не ошибаешься.” Хотя Калебу это не нравилось – не потому что он верил, что Джестер заслуживает выбора счастья, а скорее потому что ему было ясно, что он был ошибочным вариантом. Пауза, длинною в миг, затем Фьорд усмехнулся, качая головой. “Я, эм, на самом деле не автор этой идеи. В основном это то, что сказал мне Кадуцей прошлой ночью. Все эти вещи про Джестер, выбирающей собственное счастье.” “И это помогло тебе?” “Я имею в виду, да, это было приятно слышать, и это помогло мне… обработать ситуацию, я полагаю, но я не думаю, что это полностью предназначалось для меня.” Брови Фьорда нахмурились, как будто он пришел к этому выводу за мгновенье до того, чтобы сказать его. “Мне кажется, он знал, что ты мне это расскажешь.” Калеб был уверен, что не магическими или божественными способностями, но у Кадуцея был определенный способ предвидения поведения людей и понимания их мотивов, лежащих в их основе. “Это все равно немного пугает меня, когда он делает это, если быть по-настоящему честным.” “Разве ты такой не всегда?” На самом деле да, это была типичная реакция Фьорда на подобные штучки. Фьорд коротко посмотрел на своего друга, но предмет разговора был упущен. “Так она тебе нравится?” Маленький вопрос. Но растянутые слова резко стали комом, за которыми стояли серьезные решения. Если бы Калеб не исчерпал свою нервную систему, в настоящее время терзаемую всем этим адреналином, он бы точно забыл как дышать, вновь. “Джестер?” Он откашлялся, все еще удивленный неожиданному вопросу, несмотря на всю усталость. “Конечно, но я не единственный. Все, кого она встречает, любят ее.” “Ты знаешь, о чем я, Калеб,” продолжил настаивать Фьорд. Калеб собирался с духом. “Ты запал на нее и все такое?” ”Становится холодно.” Слова Калеба односложные, но в его интонации все ещё был заключён ответ на этот вопрос. ”Я возвращаюсь внутрь.” Он повернулся, уходя со сцены. Улыбка фьорда обрамила его интонацию. ”Рад слышать.” Ветер усилился вновь. Калеб уставился на своего сопартийца, стоящего рядом на траве этим утром. Ответ был прост, хотя тот факт, что для его нахождения не требовалось усилий, он так и не был озвучен. Он и так это много раз произнёс прошлой ночью, на Земнианском языке. Schatz. Liebling. Süsse. Schnucki. Все мягкие, все безопасные в этот момент, рассеянные среди ее стонов, как поцелуи капель дождя на ее коже. Калеб был рад, что не услышал последние слова собеседника. Его ноги вывели его из комнаты и теперь вели обратно – любая причина отклониться от маршрута могла сейчас изменить их направление. Паника улетучилась, но его вердикт ещё не был констатирован. Для этого понадобится ещё какое-то время. Но не сейчас и не здесь, Калеб это знал. Его руки все ещё дрожали от пульсирующего адреналина по венам. Его голова была тяжёлой, как и плечи. О, как он устал. Слишком устал для того, чтобы бороться говорить правду и носить ее в себе. Фьорд, то есть, Кадуций, был прав: Джестер заслуживает, чтобы самой принимать решения насчёт своего счастья. Согласовывалось ли это решение с ее решением, вот в чем был вопрос. Калеб никогда бы не подумал, что полуорк будет тем, кто убедит его быть с Джестер. Ну, по крайней мере, заговорить его так, чтобы он обратно зашёл в ту комнату, где лежала она. Когда Калеб снова вошел в комнату, серебряный провод все еще окружал периметр комнаты. Окно все еще выходило на юго-восток. Ветер все еще гремел над деревянными панелями. И Джестер все еще была закутанная в своей кровати, одна рука подпирая подушку. Ее волосы взъерошены, мягкие глаза были все еще полны сна, приветствующие его. Ее губы были пухлыми, манящими. Рога наклонились в сторону вместе с головой. От ее тепла покраснели веснушчатый нос и щеки, а грудь виднелась из-за спавшего края одеяла. Калеб сопротивлялся желанию поцеловать ее. Ах, она была божественной. Очень вкусной. “Это не очень прилично бросать девушку на следующее утро,” – сказала Джестер, ее слова со знакомым акцентом звонко отскакивали от кончиков ее клыков. Калеб только направился в комнату, а сожаление уже запечатлелись на его лице. Он закрыл за собой дверь. “Я уже начинала беспокоиться, что тебе, может быть… я не знаю… не понравилось то, что мы делали прошлой ночью.” Она продолжала, и Калеб заметил, что взгляд Джестер опускается все ниже и ниже на пол. Осторожная насчет романтичных слов, боясь оказаться отвергнутой, остаться одной. “Или может не так, может я не была так хороша, как другие люди из твоего прошлого? У тебя больше опыта и все такое. Может быть я тебе даже не нравлюсь, что совершенно нормально, но хотелось бы хотя бы об этом узнать…” Джестер болтала вокруг темы, чтобы избежать прямого столкновения с ней, блуждал, неуверенная насчет реакции Калеба, но он был уверен. В замешательстве она, должно быть, укрылась после пробуждения, без него рядом с ней. Каждое слово Джестер, однако, звучало мягко на фоне ее действий. Ее пальцы потянули одеяло вверх, внезапно застенчиво, хотя выражение ее лица изо всех сил пыталось сохранить ликование. Для Калеба было ясно, что она сделала свой выбор до всего этого. Прежде чем появиться у его двери прошлой ночью. Как всегда, за ее действиями всегда стоял какой-то смысл, которую ранее изначально увидеть не удалось. Уйти сейчас – значит лишить ее радости. Настала его очередь, поэтому Калеб сделал свой выбор. Это маленький выбор: только для этого момента. Он не знал, что он будет делать после того, как истечет этот момент, он просто знал, что не сможет разбить ее сердце там, где она лежит перед ним. С этими словами он подошел к кровати. “Прости меня, liebling.” Он сел на край кровати и положил руку ей на плечи, успокаивая их движения. “Мне нужно было только немного подышать свежим воздухом.” Лицо Джестер сразу же прояснилось. Восторг распространился по ее щекам с более глубоким синим цветом и определенным сиянием в ее глазах. Уголки ее рта дрогнули, застенчивая улыбка вспыхнула, когда она заговорщически наклонилась к юноше вперед. Калеб эгоистично приветствовал тепло, распространявшееся в его груди от ее восторга. “Ты встретил кого-нибудь особенного? Может быть Странника? Он любит гулять по утрам! Ну, типо, очень-очень рано утром.” Джестер заиграла своими бровями. “Я не встретил никого по-настоящему важного”, – ответил Калеб. Лицо Джестер немного погрустнело, разочарованное отсутствием ее Бога. Калеб поспешно подумал о возможном оправдании. “Я думаю, что сейчас слишком холодно для вкуса путешественника. Солнце только что взошло. Он должно быть привык к лучшей погоде.” “Вероятно, ты прав,” – с любовью сказала Джестер. “В Никодранасе намного теплее, чем здесь, поэтому, вероятно, ты его и не встретил. Технически, я знаю, что он может быть там, где только захочет, – будучи Богом, ну ты знаешь, – но я могу сказать, что он больше всего любит Никодранас.” “Он был бы дураком, если бы не любил его.” Джестер сделала паузу, озорно глядя на Калеба. Для него она выглядела так, словно собирала головоломку, и внезапно две части сложились в одну. “Ты назвал меня так прошлой ночью, знаешь.” Язык Шута на мгновение застыл на одном из ее более заостренных зубов. “Дураком?” Калеб ошеломленно моргнул, и рассмеялся над такой нелепостью. Когда он мог назвать ее так? “Либлингом.” Она проверила это слово еще несколько раз, словно пытаясь распробывать его звучание у себя во рту. Калебу сразу хотелось поцеловать ее в губы. “Что оно означает?” “Как ты думаешь, что оно означает?” Калеб наклонился, отражая ее слова. Он мягко ей улыбнулся. “Ты действительно хочешь знать?” Это была опасная игра – безрассудная. Джестер она нравилась, Калеб мог это увидеть по ней. Когда она потянулась рукой вперед, заглядывая ей под слои его одежды, находя его обнаженный живот, Калеб вздрогнул от ее нежного прикосновения. И слишком увяз в этой игре, чтобы перестать сейчас. Позже будет время обсудить, что произошло. “Ja, давай твою лучшую догадку.” Джестер присела на его колени, каждая нога оседлала Калеба. Ее синий хвост обвился, как лоза, вокруг них обоих. Она потянула его рубашку вверх, другой ладонью нежно удерживая правую сторону его грубого бородатого лица. “Я думаю, это означает, что ты должен вернуться в кровать. Во всяком случае, на тебе слишком много одежды.” Калеб просто кивнул в знак согласия и начал стягивать с себя пальто.