notion

— Тебе нужно лучше заботиться о своем зрении, мой дорогой Сенку. Голос Гена застает его врасплох; его фигура скрыта темнотой, окутывающей комнату. — Ты мог бы включить свет. Принести свечи, — из-за постоянного глухого шума воды со всех сторон Сенку едва может слышать, как мягко пальцы Гена скользят по поверхности деревянных стен, как аккуратно его ступни направляются к тому, что является чем-то вроде его рабочего стола в их маленькой лабораторной каюте. — Я не хочу тащить тебя вон из корабля на своей спине, если ты вдруг поранишься. Сенку слышит игривые нотки в голосе Гена, которые всегда проявляются в те моменты, когда он забавляется над ним: — Сомневаюсь, что ты справишься, — и затем добавляет, чуть менее иронично, — кроме того, я не хочу помешать какому-нибудь светочувствительному эксперименту, который ты вдруг бы проводил. Сенку улыбается себе под нос, протягивая руки в темноту. — Ну, сейчас я ничем не занят. — О, так ты заявляешь, — Ген без колебания берет его за ладони, будто он так и знал, где они точно находятся, — что ты сидишь тут, в темноте, просто так? Сенку тянет его к себе, на табуретку рядом с той, на которой сидит он сам, и Ген с легкостью следует. — В общем-то, да. — Вау, Сенку, практически живущий в лаборатории? Как удивительно. Их шутки каждый раз разные, но это то, к чему они уже давно привыкли. Они не впервые вместе прячутся в этой комнате под покровом ночи — и он вполне уверен, что и это не последний раз. Сенку чувствует небольшой стыд; он неуверен, как это вообще началось. Не то чтобы он стыдился того, чем они являлись друг другу, но было слегка разочаровывающее быть столь неуверенным насчет этого. Он был человеком науки, ведомый доказательствами, точностью, причинами и следствиями. Теперь же это все ощущалось так естественно, как будто у них всегда были такие отношения. И все же он не может понять, когда это все началось, точный момент, когда он... они… решили сделать еще один шаг навстречу друг другу. Он живо помнит те ощущения: соприкосновения их рук (его, поначалу неуверенных, и твердых и неизменных всегда — Гена), поцелуи (теплоту и мягкость губ Гена, довольные прерывистые звуки, которые издавал рот менталиста каждый раз, когда Сенку брал инициативу на себя), даже руки Гена, блуждающие по его телу (удивительно изящные, гладкие, несмотря на весь вред, причиняемый тяжелым ручным трудом) оставались яркими и точными в его памяти. И все же, он не может сказать, что помнит наверняка, о чем думал в эти моменты, или думал ли о чем-то конкретном вообще. Это было так необычно: переставать работать головой в подобных ситуациях. По наитию, Сенку проводит рукой сквозь длинные пряди волос Гена, белые и почти прозрачные, мягкие, шелковистые и подозрительно чистые. Он скашивает глаза на другую половину его головы — смольно-черную — и задумчиво спрашивает: — Как это произошло? Ген улыбается и переводит на него глаза — он почти приспособился к темноте — любопытные и пытливые. — Я думал, это ты, вроде как, должен во всем разбираться. Химия, конечно же, думает Сенку. Окситоцин, серотонин, вазопрессин. Он понимает работу этих гормонов, их химический состав, даже форму определенных рецепторов. Но совсем другим делом было ощущать это — любовь — самому: как это отражалось на его мыслях, решениях, действиях. Как это заставляло его сердце биться быстрее всякий раз, когда Гену удавались эти ментальные фокусы; когда Ген улыбался, и его глаза сверкали так ярко; когда Ген называл его этим глупым прозвищем. Это было абсолютно новым опытом, уж точно. И он бы солгал, сказав, что неприятным. Почти инстинктивно, Сенку касается левой щеки Гена, проводит большим пальцем по этой неровной темной линии, пересекающей его лицо. Менталист даже не вздрагивает — Сенку практически уверен, что тот даже расслабляется от прикосновения — и только улыбается словно кот, довольный тем, что его гладят. Ген почти мурчит, и его голос мягкий и гладкий: — О чем думаешь? Сенку только едва заметно улыбается с нежностью в глазах: — О науке. Ген фыркает. Он выбирает одну из как обычно выбивающихся прядей из волос Сенку, накручивая ее на палец, и наклоняется ближе, чтобы быстро поцеловать его губы. — Само собой. Это казалось такой безумной вещью, оглядываясь назад. Отношения. Пусть он относительно и понимал это в широком смысле этого слова (Таджи и Юзуриха, теперь Хром и Рюри), он не был уверен насчет себя. Не то чтобы он не верил в это, как заявляли некоторые (люди влюблялись друг в друга веками, даже все эти 3700 лет, пока его держал в заточении камень, и он не мог отрицать этот факт), или что у него не было времени на это (если бы он нашел кого-то, достаточно его заинтересовавшего, он был уверен, что мог бы пренебречь наукой на немного, чтобы уделять ему время), но он никогда по-настоящему не чувствовал нужду в поиске партнера, и даже его тело никак не реагировало на этот счет. Так что он не имел никакого опыта в таких делах. Прежде чем он может остановить себя и подумать дважды, Сенку кладет руку на заднюю часть шеи Гена и притягивает его для полноценного поцелуя. С Геном это все произошло так естественно, как будто так и нужно было, пусть даже Сенку раньше и не думал о нем как о возможном романтическом партнере. Крепкая дружба (компаньонство, возможно?), простые заигрывания, обернувшиеся во что-то большее — это так отличалось от того, что он видел по телевизору или в книгах. Безусловно, он знал о всех этих ненастоящих сопливых сериальных клише: любовь с первого взгляда, очевидная и обыденная история любви, поцелуи под дождем — они были ничем иным, кроме однотипных и скучных идей, повторяющихся вновь и вновь, но он попросту не ожидал, что любовь будет ощущаться настолько по-другому от того, о чем все, кажется, постоянно говорили. Ген обвивает руки вокруг его шеи (на нем нет его привычной фиолетовой накидки, замечает Сенку), тут же принимая более удобную позицию, и отвечает ему. Он не ожидал, что она будет такой нежной, такой тихой. Такой спокойной, медленной и незаметной, что он не смог бы указать определенный момент, когда она начала превращаться во что-то большее, или тот момент, когда все эти чувства не бурлили в нем, множась и распространяясь внутри груди. Сенку ожидал, что отношения будут требовательными и обременительными, но с Геном это было так легко, что он чувствовал себя полностью свободным — как бы глупо это ни звучало. Сенку чувствует, как рука Гена проходится по его груди до задней части шеи, медленно спускаясь вниз под его одежду. Возможно, это был просто способ нахождения утешения, фрагмента нормальности в этом каменном мире — он едва ли чувствовал потребность в таком успокоении ранее. И все же, он не встречал Гена раньше тоже. Но прежде чем он может начать размышлять о бесконечных возможностях и параллельных вселенных, корабль накрывает одной особо сильной волной, и он резво заваливается на одну сторону, скидывая их с табуреток на деревянный пол. — Аргх! Если бы и кто-то обнаружил их сейчас, это не было бы так смущающее, не реши они поцеловаться. Это наверняка выглядит ужасно нелепо, думает Сенку: Ген лежит спиной на жестком деревянном полу, с растрепанными волосами и одеждой, широко раскинув руки в стороны в подобии креста. И Сенку, который неловко растянулся поперек него — ну что за странная картина, как будто они в мультфильм попали. Он утыкается лицом в плечи Гена, изо всех сил пытаясь оставаться спокойным, но никак не может сдержать сильный и удушающий смех, застрявший у него в горле. Когда он начинает смеяться, ему становится невероятно трудно остановиться. Какими странными и необычными были их отношения, боже, ему было так смешно. — ШШшшш, — Ген пытается заставить его заткнуться, прикрыв ему рот руками, но и ему самому трудно удержаться от смешка, — ты разбудишь весь корабль, тупой ученый. — Да-да, — Сенку целует его ладонь, перехватывая запястья, и располагает его руки поверх своих плеч так, что он снова обнимает его, — как будто они уже о нас не знают. Ген не пытается изменить позицию, сцепляя пальцы за его шеей. — Но они возненавидят тебя за то, что ты разбудил их в половине ночи. — Переживут, — он наклоняется и целует его, глубоко и с чувством, и наслаждается мягким стоном, который Ген возвращает в ответ, — Я не возражаю. — Мило, но… — Ген переводит дыхание, — я возражаю, — он надувает губы и качает головой, в его глазах пляшут черти. Он меняет позицию, просовывая ногу между бедрами Сенку, — я не хочу, чтобы кто-то, кроме меня увидел моего дорогого Сенку таким. Сенку чувствует, как колено Гена трется о его пах, и он чувствует, как кровь приливает к его лицу и устремляется ниже, и ухмылка, вырастающая на губах Гена, ничуть не помогает. — Тупица, — шипит он. Ген, определенно довольный собой, только улыбается ему в губы. — Какие мы злые… Руки Сенку находят пояс Гена и торопливо развязывают его, отбрасывая в сторону. Его пальцы ищут любой участок оголенной кожи какого только можно коснуться, ощутить вместо бесчисленных слоев одежды. — Без обид, но, — он сдается, даже не пытаясь взяться за очередной элемент гардероба, прикусывая мягкий изгиб его шеи, — твоя одежда это настоящее мучение. Ген бесстыдно, ужасно довольно вздыхает и издает смешок. Он слегка откидывает голову назад, ловя его взгляд, и проводит руками сквозь его волосы. — Я думал, тебе нравятся трудности. — Это весьма неоправданная трудность. — Просто лучшая, — он задирает подбородок Сенку одним пальцем и проводит им по формуле, написанной на его одежде, — а ты мог бы выучить одну-две вещи насчет самопрезентации. Ген начинает развязывать узлы своей нижней рубашки, даже не потрудившись избавиться от накидки, и Сенку поражен таким сложным строением одежды и обилием ненужных деталей, пока голос Гена не вытаскивает его из собственных мыслей. — Хотя, должен признать, мне очень нравится это, — его пальцы двигаются к узлу самодельного пояса Сенку, и по мановению руки, его костюм начинает медленно спадать с плеч. Он улыбается ему самым невинным образом, — это тааак удобно. Под всеми этими слоями одежды тело Гена потрясающе гибкое, удивительно крепкое. Это такой странный контраст — для кого-то, сфокусированного на работе мозга, иметь такое сбалансированное телосложение. Сенку не может сказать того же о собственном теле — даже в этой новой эре, переплетающейся с ручным трудом, его мышцы все еще не так развиты. Даже меньше, когда его королевство науки имеет достаточно удобств, и ему больше не нужно работать сверхурочно. Но Ген — о, он совсем другой. У него длинные ноги, тонкая талия, широкие плечи и сильные руки, и на теле у него повсюду проходят скрытые темные длинные линии от окаменения, которые, Сенку уверен, видел только он — все это по-странному привлекательно. Он проводит рукой по его шраму, розоватому, в форме звезды, расположенному в центре груди, и, пусть с больной и горькой предысторией, он не может сопротивляться мысли, что это все равно выглядит красиво. — Сенку, — его мысли прерваны голосом Гена, ощущением его руки на запястье. Он убирает его руку со шрама, переплетая их пальцы в жесте столь сугубо нелогичном и по-глупому романтичном, что оставляет Сенку с сильно бьющимся сердцем и кружащейся головой — и он внезапно заполнен таким сильным, иррациональным желанием доставить ему удовольствие. Сенку ухмыляется ему в ответ, и Ген может отреагировать только пораженным вдохом в его губы. — Знаешь, — Ген целует его второй, третий, четвертый раз, следуя темпу их бедер, и заминка со шрамом уже давно забыта, — я думаю, что ты нравишься мне немного слишком сильно, — он скрещивает руки за его спиной, и Сенку слышит его голос прямо у своего уха, хриплый, резкий и мелодичный, — мерзость, правда? Сенку издает задушенный, удивленный смех на эту старую глупую фразу и вдруг чувствует себя до отвращения счастливым. — Ага, — он пробегает губами по шее, подбородку, уголку рта Гена и затем надлежаще и нежно целует его, — абсолютная мерзость.