Фасад

Дождь барабанил в окно, струйки воды мягко стекали вниз по стеклу. Запах сырой земли привел его нюх в состояние совершенного счастья и покоя. Вид был, как ни странно, вовсе не удручающим: серые облака, казалось, очищали небо своей чередой, обещая золотые солнечные дни и хорошую погоду. Если бы не дождь, благоденствие было бы бессмысленным; красота была бы бессмысленной. Без темноты нет смысла в свете. Без страданий нет смысла в жизни. Подросток вздохнул, проведя пальцем по стеклу. Тепло его тела и холод стекла боролись, пытаясь возобладать одно над другим. По мере того как тянулся вечер, мысли парня становились все более мрачными и философскими; тоска, как туман, просачивалась в его зрачки. Они наконец оживились — скорее от страха, чем радости — когда он услышал перекрывший стук дождя звук автомобиля, въезжающего в гараж дома. Дверь открылась; он поднялся на ноги медленно, замороженно, с опаской. — Папа, — поприветствовал он вошедшего мужчину в полицейской форме, выглядевшего уставшим. Отец рассеянно кивнул ему и направился прямиком к умывальнику в углу кухни, плеснув в лицо ледяной воды и взбодрившись после долгого рабочего дня. Он ловко открыл крошечный потайной шкафчик за раковиной, достав оттуда пачку сигарет и зажигалку. Вскоре он уже сидел на диване, наслаждаясь долгими, медленными затяжками. Его сын прочистил горло. — Эм, пап, мы можем поговорить? — В школе что-то случилось, Кинта? — отец сурово посмотрел на него поверх сигареты. Кинта покачал головой. — Нет, дело не в школе. Я… — и тут в комнату вошла полная, приветливая женщина. — Я только что поставила тушеное мясо на плиту, будет готово через пару минут. О чем речь? — с любопытством спросила она. Отец раздраженно фыркнул. — Ты просто обязана знать все, не так ли, женщина? — Я твоя жена и его мать, знаешь ли! — дружелюбие на лице женщины исчезло, сменившись гневом. — И в обоих случаях нечем гордиться, — пробормотал отец. Кинта вздрогнул. Ну почему папа так чертовски цинично ко всему относится? Он всегда твердит: «Зачем ты это сделал, зачем ты это сделал»… Парень мог понять родительскую заботу и даже опасения, но полное отсутствие похвалы и постоянная критика… кто мог это вынести? Определенно не он. Больше нет. Кинта снова откашлялся, чтобы привлечь внимание родителей. — Папа, — сказал он. — Я уже принял решение. Его отец наклонился вперед. — В этот раз принял? Надеюсь, оно отличается от других решений, которые ты принимал: то есть, что оно хоть немного разумно. Кинта нахмурился, а его мать бросила на мужа предостерегающий взгляд. Мужчина проигнорировал и то, и другое. Кинта снова заговорил. — Я решил жить самостоятельно, — он сделал выразительную паузу и, когда его родители стали ждать разъяснений, продолжил, — Я решил покинуть этот дом, пап. У меня достаточно денег с подработки, чтобы снять небольшую квартиру, и по факту… — он глубоко вздохнул, — Я уже сделал это. Последовало молчание, затем отец вынул изо рта сигарету и глубоко вздохнул. — Полагаю, мои надежды на наличие у тебя хоть какого-то здравого смысла рухнули… опять. Мать заговорила прежде, чем ее муж успел вставить еще одно слово: — Ты никуда не пойдешь, Кинта. Могу я спросить, что тебе здесь не нравится? Мы дали тебе все, что может понадобиться ребенку — хорошее образование, одежду, любовь… И все же ты хочешь уйти? Неблагодарный! Кроме того, что ты там будешь делать? Ты не сможешь выжить сам по себе. Ты, вероятно, скоро окажешься на улице… Кинта вздохнул. Он ожидал этого от своей матери. — Послушай, мам, — решительно сказал он, — Я могу жить самостоятельно; ради всего святого, мне уже восемнадцать, мама, и у меня есть хорошая работа… ну, может, и не очень хорошая, но всё же стабильная, и я могу оплачивать учёбу со своего счёта, чтоб ты знала. Его мать была потрясена до такой степени, что замолчала; заговорил отец. Небрежный цинизм сменился вулканическим гневом. — Ты можешь думать, что тебе восемнадцать, Кинта, но мозги у тебя как у трёхлетки! Я всегда знал, что так или иначе, ты… — он замолчал, брызжа слюной. — Что ты знал, папа? — яростно спросил Кинта. — Что ты на самом деле знаешь обо мне, а? Ты хоть пытался понять меня? Вообще кто-нибудь пытался? Его отец встал, отбросив все еще горящую сигарету далеко в кухню. — Довольно, молодой человек, не смей говорить со мной в таком тоне! — Конечно, — едко сказал Кинта, — тебе никогда не нравилось, что я вообще разговариваю. Его отец кипел от злости. — Похоже, с тех пор, как ты поступил в эту вашу детективную школу, твоя дерзость растет не по дням, а по часам! Раньше я был высокого мнения о школе Дана, но теперь твои одноклассники, похоже, стали плохо на тебя влиять… Глаза Кинты вспыхнули. — Не смей приплетать их! — А почему бы и нет? — заорал его отец, — Ты не в том положении, чтобы указывать мне, что делать, а что нет, сынок, — последнее слово он почти выплюнул. Это не осталось незамеченным Кинтой. — Знаешь что, папа? То, о чем я вам только что говорил, поможет выполнить ваше желание: чтобы я вас больше не беспокоил, — с этими словами он потянулся за парой набитых сумок, стоявших в углу комнаты. — Ну, пока. Его мать жалобно вскрикнула и схватила его за руку. — Не уходи, Кинта, пожалуйста! Он стряхнул ее руку. — Мне очень жаль, мам, но я должен уехать, — с этими словами он подошел к входной двери и открыл ее. Голос отца прозвучал холодно, но с затаенной болью. — Я вижу, что ты планировал уйти независимо от того, скажем мы «да» или «нет»… ну, спасибо, что хотя бы сказал нам, сын, — с этими словами мужчина откинулся на спинку дивана, откинул голову назад и закрыл глаза в полном изнеможении. По лицу матери медленно текли слезы. Кинта сглотнул. В груди что-то болезненно дрогнуло… но нет. Он принял решение и должен его придерживаться. Парень вышел в ночь; дождь прекратился. Его кроссовки захлюпали по раскисшей земле сада, а затем зашаркали по гудрону, когда он вышел на дорогу. И в этот миг взрыв позади него швырнул Кинту вперед. Он рухнул, растянувшись на дороге и сразу же прикрыв голову руками. — Что?.. — он встал и обернулся, тяжело дыша, когда увидел родительский дом… нет, его дом*, охваченный пламенем. — Мама! Папа! О боже!. Брошенная сигарета… зажженная плита… он вспомнил о них, отчаянно бросаясь к стенам дома, но пламя тут же отбросило его назад. По его щекам потекли слезы, когда он понял, что никто не мог пережить этот взрыв; его родители были мертвы. — Нет, — он упал на колени, подняв лицо к небу, и слезы на его лице блестели в свете пламени и безмятежной луны. — Нет! Мама, папа, мне так жаль… - - — Тоояма! Не будете ли вы так добры обратить внимание на нас! Грубый голос Хонго-сенсея вернул Кинту в настоящее, в класс, где он сидел в DDS. Он смутно припомнил, что Хонго-сенсей рассказывал что-то о расследовании убийств, похожих на самоубийства, и о деликатности таких дел, прежде чем его разум погрузился в свой собственный мир — в его свежие, мрачные и причиняющие боль воспоминания. Он встал. — Мне очень жаль, сэр, — тихо сказал он. Глаза учителя на секунду сузились, прежде чем он кивнул и жестом пригласил Кинту сесть. Кинт кивнул в ответ и так и сделал. И его мысли тут же унеслись прочь от лекции. Он почувствовал, как пара глаз с беспокойством впилась ему в спину; он знал, что это была Мегуми. За последние несколько месяцев, с тех пор как произошел этот… инцидент… Мегуми слишком беспокоилась, чтобы это было приятно. Кинта знал, что он справится с этим; черт возьми, он неплохо справлялся уже долгое время, не так ли? Всё было неплохо как с работой, так и с учебой; всё было просто хорошо… Почему она не могла перестать лезть в его жизнь? Но опять же, когда она отвяжется, как он будет себя чувствовать? Может быть, опустошенным. Преданным. Что даже его друзья больше не заботятся о нем. В любом случае, это был просто всплеск жалости к себе. Кинта тихонько вздохнул и провёл рукой по волосам. Теперь его чувства были в полном смятении, и если он не разберётся с ними в ближайшее время, Хонго-сенсею придётся выговаривать Кинте за отсутствующий вид гораздо больше, чем обычно. Кинта вдруг мрачно скривил губы. Как будто меня в самом деле волнует, что там думает Хонго-сенсей. Но всё же его заботило, что о нём думает директор Дан, и поэтому он постарался собраться с мыслями. Его взгляд блуждал по остальным ученикам в классе: Кью смотрел прямо на учителя, его глаза были слегка остекленевшими, а мысли явно витали где-то ещё. Рю был занят своими записями, а Кадзума внимательно слушал лекцию. Позади него Мегуми водила карандашом по странице, хотя Кинта не был уверен, пишет она конспект или что-то другое. После несчастного случая они все очень сочувствовали ему, выражали соболезнования и предлагали помощь. Кинта поблагодарил их и вежливо отказался. Он мог сам о себе позаботиться, спасибо великодушно. Теперь они часто говорили, что Кинта изменился, что он «замкнулся в себе»; что он уже не тот, каким был раньше. Черт возьми, Кинта часто хотел закричать на это, что теперь он просто стал вести себя тише и поумнел, вот и все! Они говорили о сочувствии, давали советы, как будто были лучше него, но действительно ли они понимали, что он чувствовал? Нет, конечно же нет. Могли ли они понять это невероятное чувство вины за то, что в последний момент жизни его родителей он причинил им боль? Могли ли они хотя бы отчасти понять его горе и сожаление о том, что у него не было времени лучше понять отца и наоборот? НЕТ. Они всегда считали его неуклюжим дураком, мышцами команды, неспособным чувствовать испытывать такие глубокие чувства и думать о таком. Как могли такие люди, как они, раскрывавшие дела, которые ставили в тупик даже лучших детективов полиции, думать так? Если бы Кинта действительно был таким, каким они его считали, то как бы он попал в DDS, не говоря уже о престижном Q-классе? Временами он может быть вспыльчивым, позволяет подростковым гормонам взять верх, когда дело касается хорошенькой девушки, но это не значит, что он был менее способным, чем остальные. Ладно, мышление Кью и Рю исключительно; Мэгуми славится за свою наблюдательность и фотографическую память; Кадзума за его компьютерные навыки, а Кинта… ну, он был просто позади, используя свои мышцы всякий раз, когда группа нуждалась в этом, верно? Ошибаешься. Мозг каждого был жизненно важен для группы, в том числе и Кинты. Их сильные стороны дополняли и уравновешивали друг друга, формируя команду, которая лучше всего справлялась, когда они работали все вместе. Иногда, конечно, или почти всегда, действия Кью, Рю, Мегу и Кадзумы затмевали его. И, конечно же, окружающие считали его за шута команды, хотя, собственно, это было не так. Именно сейчас он полностью осознал этот факт. Теперь он мог заявить о себе, показать, из чего он сделан… И все же… Он знал, что команда будет полностью сбита с толку. Все хорошо так, как оно есть; другим не нужно знать о другой его стороне. Пусть пока что они чувствуют себя комфортно, зная только одну часть своего одноклассника. Возможно, когда-нибудь они узнают об этом.… Но не сейчас. Он очнулся от своих мыслей как раз вовремя, чтобы услышать, как Хонго-сенсей, заканчивая урок, обратился к классу с вопросом: — Может быть, кто-нибудь хочет рассказать мне об особенностях и факторах, отличающих самоубийство от убийства? Пальцы Кинты зудели от желания поднять руку и сказать ответ. Вопреки расхожему мнению, накануне он пролистал учебник, хотя бы для того, чтобы перестать думать о несчастном случае и прочих болезненных моментах. Но он позволил Кадзуме вскочить и выпалить ответ. Сейчас он должен был поддерживать ширму, фасад. Сейчас его жизнь была окутана серой пеленой, но он знал — нутром чувствовал — что солнечное сияние скоро прорвется сквозь нее. В этот момент дверь открылась, и в комнату въехал директор Дан в своем инвалидном кресле, а за ним зашла Катагири-сенсей. Все немедленно встали и поздоровались. Детектив Дан приветственно кивнул и окинул их острым взглядом. — У меня есть для вас дело, Q-класс, — сказал он. — Дело об убийстве, в котором замешаны известные чиновники. Вы готовы к этому? Не колеблясь, класс хором произнес: «Да, сэр!» Директор Дан улыбнулся. — Сейчас вы пройдете ко мне в кабинет, чтобы узнать подробности, — когда ребята приготовились убрать свои книги и последовать за директором Даном, он остановил их, — Подождите, ребята. Прежде чем вы начнете расследование, я должен вам кое-что сказать, — класс терпеливо ждал, в то время как зоркие глаза еще раз пробежались по ним. — Хонго-кун не будет сопровождать вас. Это заявление заставило нескольких учеников вскинуть брови в удивлении, а упомянутый учитель заговорил: — Дан-сенсей! — негодующе воскликнул Хонго. Директор Дан проигнорировал его и продолжил: — Вместо него расследование возглавит Кинта. По классу прошлась волна пораженных вздохов, даже от вечно спокойного Рю. — Но Дан-сенсей, Вы, должно быть, ошиблись; я не тот человек, который действительно может… — он замолчал, когда Дан-сенсей поднял руку. Великий детектив добродушно улыбнулся юноше. — Нет, Кинта, я не ошибся, ты будешь вести расследование, — мерцающие глаза директора тут же посерьезнели, — Я думаю, тебе пора сбросить маску, Кинта; ты забываешь, что я никогда не терял веры в тебя или твои способности. Кинта удивленно заморгал. Как он узнал?.. Похоже, он был даже более великим, чем Кинта предполагал. Затем, когда изумление поутихло, пришло озарение. Это был шанс показать свою истинную сущность; побыть самим собой; заставить своего отца на небесах гордиться им. Он усмехнулся и поклонился в знак согласия. — Конечно, Дан-сенсей. Директор снова улыбнулся и кивнул, выходя из комнаты, а удивленный класс последовал за ним. Мягкая улыбка появилась на губах Кинты, когда они направились в кабинет директора Дэна. Фасад исчез. Солнечный свет наконец-то прорвался наружу. Примечания: *увидел родительский дом… нет, его дом — в оригинале была игра слов house и home, которую я не смогла толком перевести.