Он поцелован самим солнцем

            Он дрожащими, некогда изящными пальцами, хлопает кнопку на ментоловой сигарете и поднося ее к наполненным свежим соком губам и чиркая раздробленной зажигалкой, затягивается, с удовольствием и наконец умиротворением. Кажется, он не испытывает такого удовольствия даже от секса… Гермес молча наблюдает за тем как медленно тлеет завёрнутый в белую бумагу табак, между указательным и средним пальцем блондина, он делает глубокие, насыщенные затяжки и взор его голубых глаз, в которых никогда не пропадает горделивый блеск, никак не отнимается от серого неба, что они могли лицезреть через веранду. Бог кутается в плед, зарываясь носом в теплую овчинную шерсть, он всеми силами пытается не вдыхать дым сигарет, что веет от себя Аполлон, и когда юноше кажется, удается, он чует дурманящий запах мяты прямо перед носом и морщится каждый раз, словно бы лицезрел перед собой ожесточенный гладиаторский бой. Но боги, что могли эти сигареты сделать бессмертному? Какой вред здоровью табак может принести тому, кто все равно так или иначе воскреснет? Гермес не желал этого понимать, он хотел забыть всю свою прошлую жизнь, с первого шага по родной пещере в горе Киллены и до сегодняшнего дня. Знания, неугасающая память, дарящая власть над людьми, превосходство над каждый жалким существом, заставляли сердце Меркурия разрываться на куски, давящим ощущением опускаться на грудь, виски его словно сжимали щипцы Гефеста, как только он вспоминал, что значит намного-намного больше для этого мира, чем обычный шутливый парнишка-почтальон. Перед глазами словно раскрывались все тайны мироздания, тут же жёстко захлопываясь перед самым носом, оставляя внутри чувство бесконечной пустоты и разбитости. Уже несколько тысяч лет Гермес ощущал себя ни больше, ни меньше чем тряпичной куклой, привязанной за тонкие золотистые ниточки, и каждый знал, кто именно дёргал за верёвки… Аполлон стоял до чёртиков идеально прямо, стан его был правильно изогнут и это придавало красоты каждому изгибу его прекрасного тела. Догадывался ли сам бог, что даже сейчас, просто выкуривая очередную сигарету, он похож на божественную статую, слепленную лишь самым талантливым творцом, что раз за тысячу лет может посетить Мир Смертных. Все же, несмотря на сохранение вечной своей юности, Феб отпускал много нюансов, пальцы его тонких рук уже давно были покрыты грубыми, практически рабочими мозолями от частого щипания жёстких струн старой лиры, той самой, за которую когда-то совсем давно, словно в другой Вселенной, бог света обменял все стадо златорогих коров и никогда в своей жизни не жалел о неправильном решении; голос его зазвучал легким басом, а частый удушающий кашель старшего брата будил Гермеса по ночам. Бывший вестник богов тоже не мог похвастаться своими изменениями в лучшую сторону: как только с ног его отобрали крылатые сандалии, вечные спутники Гермеса, дарящие крылья его духу в прямом смысле, позволяющие ему быть не только богом хитрым, но и ловким, но сейчас, гонца словно бы лишили самой важной, самой нужной вещи в целом мире, так ли это было на самом деле? Меркурий долгое время привыкал к туфлям и столь необходимым сапогам, чувствуя себя скованным в каждой клеточке своего тела, лодыжки бога как оказалось, были невероятно ослаблены и потому он часто падал, расшибая себя колени, локти и даже голову, это уже зависело от того, как повезло ему упасть; он уже не был смешным ни человеку, ни богу, это давило на уязвимое самолюбие юноши и он изо всех сил старался угнаться за модой той шутки, которую услышал в компании молодежи, но все труды его рушились словно карточный домик, воспламеняясь отчаяньем в груди, руша весь тот концепт личности, который был построен ни одну сотню лет и доказан богом большим трудом не только физическим, но и умственным, словно бы он был славен на Олимпе лишь за умение вызвать на устах каждого счастливую улыбку? Гермес все чаще и чаще чувствовал себя бесполезным, пустота в душе, отдающая редкими ритмами все ещё трепещущегося сердца, разбавляло этот диссонанс и тряпичная кукла становилась живой в объятья своего брата, замирая на сущие мгновения, прислушиваясь к своим чувствам, но вакуум опять и опять служил отчаявшемуся ответом. Холодные, огрубевшие пальцы прикасаются к острой скуле Меркурия, заставляя его крупно вздрогнуть и оторвавшись от своих размышлений, перевести взор на старшего брата. Кажется, он закончил. — Что ты будешь делать, когда скуришь весь запас сигарет в мире, Феб? Вприпрыжку следуя за Солнцеликим, весело произносит Гермес и замирает, как только встречается с усталым взглядом голубых глаз, юноша резко останавливается в проёме, что ведёт к дому и вопрошающе смотрит на младшего брата из-под ресниц. Ощущая как зудящее чувство вины начинает охватывать тело с головы, бог красноречия опускает взгляд и ловит практически мгновенную, но такую сейчас необходимую теплую улыбку Аполлона. Настоящую улыбку Солнца. Лишь к ней одной стремился каждый герой, лишь ее хотели увидеть тысячи воинов, генералов и полководцев, и ни каждому богу приходилось почувствовать на себе солнечные ласкающие лучики, что лёгким дуновением ветерка разбегутся по носу Меркурия, загораясь на светлой коже янтарными пятнышками мёда, зажигая на носу гонца веснушки. И настоящие волны света разбегутся по макушки Гермеса.

      Он поцелован самим солнцем...