Дурные сны - дело нехитрое

Алексей не сразу понял, что случилось. Его дернули сзади за одежду, утаскивая в дом, но он рвался обратно. Чертов преступник остался валяться там, чертов преступник может быть еще жив, его еще можно было спасти. Сзади держали чьи-то крепкие руки, не давая выйти из-под защиты, впереди без движения лежал труп с странно разлетевшейся верхней частью головы, кровь и мозги запачкали ботинки и брюки. Рядом кричали. Дернув головой на крик, он увидел, что чертова ведьма опять куда-то пропала. Его чертова ведьма опять, твою мать, куда-то пропала. Все, ради чего он полез в это осиное гнездо, чуть не сдох сначала в драке с этим немецким Охотником, а позже, вкачивая остатки своих дохлых сил в Тиберия, удерживая его на краю, все, что могло быть ему полезным, что дало бы ему карьеру, славу, все пропало. Бунтовщик был мертв, его мозг был полностью уничтожен, а ведьма просто пропала. Алексей крутнулся, вырываясь из рук, но пошел не наружу, а внутрь, подошел к какой-то стене, привалился к ней и сполз на пол, раскинув ноги. Все кончено. Все. Он потерял все, что должно было обеспечить его будущность. Теперь дома в Петербурге и делать-то нечего. Горло драло изнутри, глотать слюну было больно. Болело все тело, еще совсем недавно накаченное ложной легкостью и силой, которую давали специальные составы. Свело правую ногу, но сил не было даже отреагировать на боль. Маг понимал, что начался откат. Он потратил больше сил, чем мог себе позволить, принял больше стимуляторов, чем можно было. И это не дало никаких результатов. Даже скорее наоборот, потому что долбанная ведьма пропала. Вокруг бегали, суетились люди. О него пару раз споткнулись, что-то говорили ему. Но он не слушал и не хотел. Потом, через 2 минуты или через целую вечность где-то там, на самой границе слышимости прозвучало разбившееся стекло. Алексей вскинул на звук голову и увидел, как из небытия медленно начала появляться женщина в черном, частями, словно кто-то вытолкнул ее в дверь. Женщина инстинктивно сделал шаг вперед, прямо на полицмейстера, и упала на него, вцепившись в его спину руками. Невысокий человек пошатнулся, но удержался на ногах, неловко обнимая это видение. -Чертова ведьма, - просипел Алексей, придерживая стенку, поднимаясь на ноги. Пройти надо было всего несколько шагов, всего чуть-чуть. Подойдя к паре сбоку, он резко рванул женщину в черном за плечо к себе, отрывая ее от Льва, и просипел-прохрипел ей в лицо: -Ты его считала? – Маша непонимающе смотрела в его исказившееся лицо, пытаясь понять, что он сказал. Маг повторил, прилагая все силы, чтобы говорить чуть понятнее: Ты его прочитала? Девушка утвердительно мотнула головой. -Одиночка? Отрицательный моток. -Ты видела остальных? Его руку что-то оторвало от мягкого бархата платья. Точнее кто-то. Маленький злой полицмейстер, залитый чужой кровью, испоганившей его идеальную фарфоровую белизну, что-то говорил ему, но Алексей не слышал. Женщина кивнула еще раз. Утвердительно. Алексей разжал пальцы, снова чувствую свое стенающее в агонии тело, разрывающееся горло, сведенные мышцы, стальную хватку, на собственном запястье. «Ну вот, и там останется синяк» - едва успел подумать он, когда сзади подхватили, куда-то потянули. Он даже сделал пару шагов, перед тем, как потерять сознание. Проснулся он в постели. Над головой в сгущающихся сумерках виднелся небелёный деревянный потолок его комнаты на постоялом дворе. Его колотило от холода, но это было нормально. Как и дикая ломота в костях, ноющие мышцы, тяжелая, словно после похмелья голова. Это было даже намного легче, чем он ожидал. Чем должно было быть после такой ночки. Спустя несколько минут он даже смог сползти с кровати, обнаружить, что раздевать его никто не стал, тихо этому порадоваться и добрести до кувшина с водой, чтобы вылить его себе на голову. Еще через час в полной темноте он входил во двор полицейского участка. Не побрившийся (руки дрожат, страшно), зато одетый в чистое, с почти выпрямленной спиной и даже находя в себе силы не хромать. Почерневший след в несколько витков на горле спрятал под платком, руки, на которых остались следы использованных артефактов, в перчатки. Вот и почти человеческий вид. На пороге участка его встретил дежуривший казак, из человеческой части отряда, которая в их маленьком ночном приключении не участвовала. Попробовал загородить дверь, мямля что-то про то, что полицмейстер уже почивать ушли, но быстро отошел в сторону под тяжелым взглядом столичного следователя. Ввалившись в кабинет альбиноса, он дохромал до стола, кое-как зажег лампу и плюхнулся в кресло, пытаясь устроиться поудобнее. Найти бумагу, перо, чернила на идеально организованном столе не составило труда. Глубоко вздохнув, морщась каждый раз, когда приходилось сглатывать слюну, Алексей Иванович начал составлять отчет о происходившем в последние несколько суток. Закончил только через несколько часов. Почерк был непривычно мелок и коряв, строчки скакали, но переделывать не стал. Запаковал в конверт, залил сургучом, плюхнул особую печать. Запаковал получившееся в еще один конверт, на этом уже сделал оттиск обычный, принадлежащий к бумагам третьего отделения. Оставил на столе. Сверху приложил записку: «Отправь с нарочным. Собирайтесь в Петербург. Пока проснусь – не ждите, везите так». Потушил лампу, погружаясь в полную темноту, кое-как поборол желание уснуть прямо здесь, в оказавшемся внезапно удобным кресле полицмейстера, и побрел наружу. *** Как прошел день, Лев просто не помнил. Он руководил уставшими, израненными волками, проследил, чтобы едва дышащего Тиберия увезли в его поместье, а отключившегося Алексея на постоялый двор. Вжавшуюся в него, молчащую девушку сам отвез в полицейский участок, помог дойти до кровати, попытался раздеть, но встретил молчаливое, но упорное сопротивление, не стал настаивать. Только стянул ботинки, отметив про себя, что это входит у него в привычку. Уложил, прикрыл одеялом, сжал тонкую ладошку, затянутую в черный бархат и опустился рядом, обнимая. Маша молчала с той минуты, как вернулась, пропав перед этим практически из его рук. Это пугало. Это пугало как ни что до этого. Лучше бы его Нескладеныш плакал, как он привык, или хоть что-то говорил. Но не так. Лев понимал, что с ней. Прекрасно понимал, сам же когда-то проходил через это. Только он-то был совсем мальцом и не понимал тогда особо происходящего, это было радостью, это было удалью вместе со всеми, шашки на голо против врагов. Это было тем, о чем мечтал, к чему готовили почти с рождения, тем, что было привычно. И то блевал потом несколько часов и чуть сам не зарезался, когда впервые попробовал чужой крови, попавшей на лицо во время рубки, увидевший первое разрубленное горло, первый разбитый череп. А ей каково? В ее мире это было так далеко, в ее мире такого и близко не подходило к ней, разве что в книгах, разве что в странных движущихся картинках. Но что это перед реальным чувством, что сейчас твоя жизнь может закончится? Что человек, который только что дышал – мертв. Маша молчала, спала, беспокойная судорога то и дело пробегала по уставшему лицу с синяками под глазами. Лев лежал рядом, обнимая впервые кажущееся ему маленьким тело, и мучительно вспоминая давно забытую молитву, прося у бога, чтобы он забрал у девушки память обо всем произошедшим. Чуть не задремав, встал. Все ныло. Ходить прямо, не хромая, он уже не мог, но выпрямить спину, не сгибаясь от боли в животе еще получалось. А дел было невпроворот. Лев Павлович кое-как привел себя в порядок и спустился вниз. Дожидавшийся его казачек тихо отчитался о выполненных командах, рассказал, что все волки живы и в общем и целом целы, что все, захваченные в лесу, доставлены в околоток и если господин полицмейстер желает… Не желает, ну и ладно. Бумаги тоже привезли, и оружие. Все спрятано от лишних глаз под замком в оружейной. Вон и ключ на столе красуется. Лев отпустил казака отсыпаться, а сам опустился в свое кресло и занялся бумагами в ожидании новостей о маге и Тиберии. Идти к пленникам не хотелось. Ничего знать не хотелось тем более. Вон, есть столичный следователь, он пускай и расследует. К полудню приехали от Тиберия, помещик пришел в себя. Лев выдохнул окончательно, понимая, что если прямо сейчас не отправится в постель, то позорно уснет прямо за столом. Перед тем, как лечь, он подрагивающей рукой вывел на клочке бумаги новость о том, что Тиберий жив и оставил на столе в своей комнате, на всякий случай, если Маша проснется раньше него. *** Маша почувствовала легкий резкий тычок под ребра и открыла глаза. Рядом вздрагивал и постанывал Лев, но не просыпался. Девушка аккуратно отодвинулась, поймала руками левую руку мужчины, от которой ей и досталось и начала аккуратно разминать, чувствуя под тканью рубашки сведенные мышцы. Через несколько минут напряжение прошло, лицо так и не проснувшегося Льва расслабилось. Маша всмотрелась в него, заметив насколько оно похудело за последнее время, скулы вдались вперед, нос заострился, под глазами легли тени, в уголках глаз даже сейчас разбегалась заметная сетка морщинок, по лбу прошла полоса, не разгладившаяся даже во сне. Но дышал он теперь глубоко и спокойно, пытаясь вырвать у вселенной хоть какой-то отдых. Девушка аккуратно провела рукой по границе лица, очерчивая такие знакомые, родные черты, ставшие за последние дни не просто призраком из сна, а вполне живым человеком. Опустила голову к его плечу и аккуратно принюхалась, внезапно поняв, что так и не знает, чем конкретно пахнет ее теперь уже муж. Нет, запах его одеколона, ткани мундира она знала. Утром от него пахло кровью. От волос после мытья пахло ромашкой, которую он добавлял в воду. А вот чем пахнет чистая его кожа? Девушка замерла, пытаясь разобрать почти неслышный запах. Он оказался поразительно знакомым, что-то странное и простое одновременно, родом откуда-то из детства. А потом вспомнила. Это действительно был запах из очень и очень далекого детства. Так пахла пыльная дорога, прокаленная летним солнцем, когда по ней пробежится не сильный теплый внезапный дождь. В уголках глаз защипало. Так пахло тогда, когда она, совсем маленькая, лет 5-6 от роду за руку с дедом ходила на «дачу» - на небольшой участок с садиком, в нескольких километрах от их дома. Это было редкое настоящее приключение. Она топала по пыльной дороге, любуясь на золотистое море пшеницы или огромные подсолнухи, выглядывала мелькающие синие головки васильков в золотом море, беззаботно болтала о чем-то, часто выспрашивая у дедушки, казавшегося добрым великаном, что-то о растениях и животных. Ей было в общем-то все равно, о чем он говорил, главное, что он принадлежал только ей, говорил с ней, обращал на нее внимание. Всегда ждал с ней встречи и все время, когда приезжал в гости, проводил только с ней. Когда она пошла в первый класс, он умер. Ее даже не взяли с собой на похороны, видимо просто забыв одну в пустом доме. Больше людей, которые бы замечали ее, уделяли бы ей внимание она не встречала. Теперь, правда, было понятно, почему. Маша тихо легла рядом с плечом мужчины, вжалась лбом в теплое тело и бесшумно заплакала. Через некоторое время, окончательно успокоившись, вынырнув из воспоминаний и убедившись в том, что Лев все еще крепко спит, она выбралась с кровати. Получилось это ужасно неуклюже, в последний момент она задела платьем мужчину, а он схватил ее за руку, притягивая к себе. Но не проснулся. Маша улыбнулась, аккуратно разжала его пальцы и все-таки встала. Привела себя в порядок, прочитала оставленную записку, и, обрадованная, уже привычно шагнула в Тьму. Там она немного растерялась в первый момент, но окутанная спокойствием этого странного мира, быстро смогла сосредоточиться и пойти за сжавшимся в груди теплым шариком. Тиберий сидел за своим рабочим столом. Под рукавами рубашки не было заметно бинтов, а вид его был уставший, но это уже не был тот практически труп, который она видела в последний раз. Ее каблуки стукнули по полу, и он медленно поднял голову. -Машенька, вы? – помещик медленно встал, слегка пошатнувшись и держась за край стола, - Ваша рука? Ну-ка идите сюда. Маша, сама не понимая почему, молча послушалась. Подошла. Ее развернули спиной, быстро расстегнули платье и совершенно бесцеремонно стащили его верхнюю часть, обнажая такую же черную нижнюю рубаху без рукавов. Слабые, но требовательные пальцы врача аккуратно развернули ее левым плечом к нему. На коже красовался уродливый вздувшийся багровый рубец ровно на том месте, по которому совсем недавно прошелся скальпель. Тиберий аккуратно потрогал кожу, провел по самому шраму. -Хорошо, все-таки, иногда с нечистой силой водиться. Но что ж этот твой демон так уродливо-то сделал? Или это Алексей недостарался? -Это не они. Это я сама, одолжила сил у волка, что с нами был, да не хватило их на все. -Жаль. След-то останется теперь, - В голубых глазах помещика горела настоящая жалость, но что-то там пряталось еще, из-за чего он отводил глаза, стараясь не смотреть в лицо девушке, - А тот волк, ну, что в цепях… -Живой. По крайней мере он точно живым оттуда вышел. -Хорошо, это чудесно. Они на несколько секунд замолчали. Тиберий лихорадочно, не попадая пуговками в петли, пытался застегнуть платье. Маша кусала нижнюю губу, собираясь с силами. -Прости, - она прошептала это на самой грани слышимого. -Что? -Прости меня. Это ведь из-за меня ты во все это вляпался, чуть не умер там. Это все из-за меня. И остальным досталось. Это все я виновата. Не было бы меня, этот сумасшедший не приперся бы туда, и тебя бы с собой не потащил. Это я виновата. Девушка говорила тихо, как-то глухо, сжимая опущенные руки в кулаки. Тиберий посмотрел в ее макушку. Тихо вздохнул и обнял. -Дура. Какая ж ты все-таки дура, странная девушка. Это мы виноваты. Понимаешь? Мы. Это я его туда притащил, черт знает почему и зачем. Это Алексей заставил тебя играть роль этой чертовой ведьмы. А не должен был так подставлять тебя. Это Лев не нашел в себе сил или мозгов запретить тебе рисковать жизнью. Это мы виноваты, понимаешь? Три взрослых идиота, которые чуть не угробили тебя. И я хуже всех. Их хоть понять можно, один над карьерой своей трясется, другой над мечтой сбывшейся, все лишиться ее, спугнуть боится. А я? Я идиот, идиотина, я-то какого черта сам, своими руками его туда притащил? Как я мог позволить, чтобы меня так заболтали? Это из-за меня тебя чуть не убили, волчонка этого, слуг… Маша повернулась, уткнулась лицом мужчине в грудь. Они постояли так минуту, потом девушка почувствовала, что руки, обнимающие ее, дрожат. Выпуталась и помогла Тиберию сесть обратно в кресло, а после опустилась на стул напротив. -Я бы предложил тебе чая, да, как врач говорю, нельзя тебе сейчас. Я ж так понимаю, что в твоем мире подобного с девушкой твоего круга не случалось. Маша отрицательно мотнула головой. -А у нас бывает и так. Что, даже военных среди друзей семьи не было? Снова отрицательный кивок. -Ты, главное, особенно в себе не держи. У тебя Лев есть, он поможет пережить, сам такое прошел еще совсем мальцом. Тоже, чай, бравый боевой офицер из него не за один день получился. -Ну, его еже к этому готовили, учили, растили. -Да не готовят к этому. Нельзя к такому подготовиться. Только думаешь, что готов ко всему. Я вот тоже думал, что все что угодно вынесу, пока в 19 лет в госпиталь под Бородино не попал. И что? Думаешь, принес я там пользу? Проблевался при виде первого серьезного ранения. А потом, когда устал, когда поток раненных все не прекращался, и канонада звучала в ушах постоянно вообще устроил безобразную сцену. Кричал, плакал. Спасибо профессор мой, Мартын Никодимович, отвесил тогда оплеуху, что я чуть не оглох. Зато успокоился. И смог это пережить каким-то чудом. Я, после 12 года, вообще думал, не возьму в руки скальпель никогда. Но отошел, привык. Понял, что могу я это выдержать. И большее могу. Вот и тебе сейчас понять надо, можешь ты это выдержать и большее или нет. Сможешь, так оставайся, едь в Петербург вместе с Львом, служи. Нет – лучше уходи. Лев…С ним рядом никогда спокойно не будет. Хоть в самую дальнюю деревню его увези, огородником сделай, а найдет его судьба его проклятая. -А если я смогу с этим жить? Если я приму это. Что мне делать в Петербурге? -Что? Служить. Поражать местных заносчивых чинушь собой. Рождать слухи. Собой быть, в общем. Маша хрипловато засмеялась: -Если я собой останусь, нас же в тюрьму отправят сразу от въезда. А после встречи с Бенкендорфом так тем более. -Может отправят, а может нет. Ты – самое неправильное существо в этом мире, которое только возможно. А это большой талант и большой шанс на удачу. -Ага, талант попасть на плаху и удачу в виде веревки покрепче. Я же ничего не знаю. Я ничего не умею, что должна уметь в вашем мире. Да на мне даже платья сидят, как на корове седло. Мода эта ваша дурацкая. И вести себя не умею. Не хочу, чтоб Лев из-за меня опять в неприятности попал. А он попадет, причем я даже не пойму, что сделала не так. -Мария Давидовна, знаете, в чем у вас преимущество перед другими, теми, кто родился и жил в этом мире, в этом обществе? Вы не знаете, как правильно, а значит не будете знать, что вы что-то нарушаете. Не будет у вас того внутреннего чувства вины, осознания, что окружающие, осуждающие вас – правы в своем осуждении. А ведь это свобода. Свобода делать то, что хочешь. И она позволяет совершить невозможное. Во всем. Думаю, если вы будете общаться в своем стиле с Бенкендорфом, он будет поражен, но и очарован. Если вы сошьете, то платье, которое вам понравится, окружающие будут шушукаться, осуждать. Но если вы пройдете в нем с высоко поднятой головой, думая, что так и должно быть, очень скоро заметете дам в похожих нарядах. А вот если продолжите бояться что-то сделать не так, то…То станете таким же неудачником, как мы трое. Посмотрите на нас. Мы ведь все трое, я имею в виду себя, Алексея и Льва, - бунтовщики. Мы все трое пошли против системы, которая нас вырастила. Но все трое знаем, что нарушаем правила, и где-то в глубине души знаем, что окружающие имеют право нас осуждать. Потому и не езжу я в гости к соседям, да и из Петербурга убрался подальше. Потому Лев не бился так за отмену ссылки, ведь в глубине души знает, что за дело сослали, потому и трясется Алексей, восходящая звезда света, блестящий следователь третьего отделения, над своей карьерой, над каждой похвалой, каждой удачей, потому как знает, что не имеет на них права из-за рождения своего, боится, что однажды откроют окружающие глаза и спросят, что он здесь делает, не на своем месте. Нас сломал мир вокруг, потому что мы знаем, что мы не правы. Но ты-то – права. В том мире, откуда ты пришла, или в том, в котором бы сама хотела жить. Ты права. Вот почему бы тебе не заставить и остальных поверить в то, что ты права. Не получится, ну что ж. Особо хуже никому от этого не будет. Вернулась Маша обратно к вечеру. Через Темный мир шла, оглядываясь, не хотелось столкнуться с Господином. Вообще ни с кем не хотелось. В комнате она кое-как выбралась из платья, оставшись только в нижней рубашке, сгребла лежавшие на столе затычки наушников и плеер и залезла обратно в кровать. Повернулась к Льву спиной, прижимаясь поближе, чтобы чувствовать идущее от него тепло, накрылась с головой одеялом, отсоединяясь от окружающего мира и включила музыку. В уши полилась напевная немецкая речь. *** Александр Христофорович любил раннее утро проводить на службе. Пройтись по пустующим еще кабинетам, наткнувшись обязательно на кого-нибудь из подчиненных, не ушедшего еще с вечера, заглянув в пустые кабинеты (запертые, конечно, да у кого, как не у начальника хранятся дубликаты всех ключей), устроиться у себя, посмотреть на вид, открывающийся практически на рассвете из окна, и заняться почтой, пришедшей за ночь по двум официальным и одному особому ведомствам, что под его рукой активно работали день и ночь на пролет. Жандармерию он оставлял всегда на потом. Там редко бывало что-то действительно интересное и срочное, отчеты третьего отделения были интереснее. А если с утра его ждал пакет, запечатанный печатью с изображением книги, то млел в душе большой начальник от тихого удовольствия ожидания деятельности. Что пошлет ему письмо? Радость, что сотрудники под его рукой справляются легко со всеми трудностями, возникающими в огромной империи. Или дело какое новое, случай интересный. Но одном из конвертов с не сильно интересным значком третьего отделения лежала короткая записка, писанная идеальным, разве что с слишком большим количеством завитушек, почерком его секретаря. На бумажке было выписано только одно слово «Радищево», зато знаков восклицания поставлено аж три. Потянулся Александр Христофорович к означенному конверту, нарочито медленно вскрыл верхнюю оболочку, вынул внутреннюю, шепнул над печатью слово особое, вскрыл и углубился в чтение необычно корявых строчек с кое-где встречающимися пятнами чернильными. Через несколько минут тихо стукнулись в дверь, затем она открылась и в кабинет прошел изящный молодой юноша, в идеально сидящем, сшитом по последней моде, слегка чрезмерно облегающем костюме, слегка залихватски аккуратно завитыми короткими кудряшками, старательно расчесанными в продуманный беспорядок ближе ко лбу с свежим лицом с слегка высокомерным выражением. В руках он нес только небольшой поднос с кофейником одной чашкой да вазочкой с маленькими печеньицами. Александр Христофорович поднял глаза на вошедшего: -Что, Юра, кофий принес? Молодец, - всесильный жандарм аккуратно свернул листы, чтобы секретарь, известный во всем Петербурге, как главный сплетник и поставщик эксклюзивной информации из стен его кабинета, заглянуть в них не мог. -Да вот увидел, что вы уж в делах весь, решил, что будет кстати с утреней-то почтой. Александр Христофорович присмотрелся к юноше, слегка прищурив глаза, в которых блеснула насмешка, улыбнулся своей ласковой обманчивой улыбкой: -А что это на вас, свет мой, за платок новый, китайского шелка? Рассказывайте, кто сегодня вечером на приеме у графа Толстого жаловаться мне на вас будет? Чью жену дома скандал от ревнивого мужа ждет или взбучка от рассерженного отца. Юрий обижено поджал нижнюю губу, делаясь еще более похожим на обиженного греческого божка с картины европейский мастеров, но начальнику ответил: -Никто, Александр Христофорович, сам я его купил. -Сам? - мужчина мягко засмеялся, - Когда ж ты себе сам что-то покупал? Парнишка рассмеялся вместе со своим шефом: -Ваша правда, никогда. Но не переживайте, не будет сегодня обиженных мужей, вроде бы. Платок этот я в карты выиграл давеча, у попутчика Коковцева. -Это у молодого Николая Николаевича? Эх, нет у тебя ни стыда, ни совести, приезжих обдирать. Хоть дело сделал? -А то, шепнул о Лидерсе, что велели. -Ну и молодец, иди уж, там свежую прессу принести должны вот-вот, - И сделал вид, что снова углубляется в чтение помятых уже довольно листов, - Ну, что стоишь? Юноша тихо про себя вздохнув, развернулся к выходу. Но у самой двери его остановил мягкий голос начальника: -Что, интересно, что понаписал l' adversaire ваш из деревни этой? Расстрою тебя, живой он и вроде бы даже пока целый. С прибытком вот возвращаться собирается. -А на счет… -На счет окружения своего волчьего? Молчит, молчит как в первый раз. Интересно, это он так осмелел, что рискует врать нам, покрывая их, или та девица, что показывать нам везет действительно стоит того, чтобы идти на такой риск. Что ж, скоро узнаем. Там Александр Романович отписали свой ответ на мою просьбу? -Отписали, как же, -разулыбался явно обрадовавшим его новостям Юрий, - Сказали, что готовы лично явиться и специалиста своего приведут. Только просили предупредить за несколько часов до времени, - юноша надул губы и сказал нарочито низким голосом, явно пародируя кого-то, - Мол, не мальчишка уже, по первому свисту к вашей конуре бегать. Александр Христофорович тихо рассмеялся: -Ох, тяжел характер у нашего льва, тяжел. Ну что ж, предупредим, нам не сложно.