***
В спортбаре людно, игра напряжённая. Многие думают, что здесь то и дело толпы пузатых мужиков галдят, дубасят кружками пива по столу и кричат заветное «го-о-ол!» — это не совсем так. Приличия соблюдаются, а самые шумные, как правило — один-два столика. Но как же… громко! Экраны разрываются криками болельщиков. Люди, кажется, никому не мешая, говорят между собой, но как же это… бесит сегодня! Чем-то напоминает производственный гул. Такое чувство, что цех я забрал с собой, в свою голову. Недовольно морщусь, отпивая из кружки. — Нормальное пиво, чё ты? — спрашивает Вася, недоумевая; нюхает своё и делает глоток. Египет давит по полной, Уругвай едва успевает отражать атаки. Если бы не вратарь — плакала моя ставка. Я отираю потный лоб, показываю Васе на табло с коэффициентами, говорю: — Коэф на победу Уругвая два с половиной, охренеть. А я ставил, когда полтора было… — Да, лох — это судьба, — констатирует Вася, улыбаясь. Я раздражён настолько, что даже не говорю ничего колкого в ответ. — Если смотреть по коэффициентам, — прикидывает Вася, — я бы сказал, что шанс на победу твоей ставки — 16,666%. — 16, 666? — повторяю я. — 16,666? Спорим, что не столько, математик хренов. С потолка взял, придурок! — Ну-ну, спокойно, дружище, — говорит Вася. Я делаю виноватый вид. Вася уже привык к моим взрывам. С пониманием относится, когда всё идёт по пизде. И сам вспылить может. — Это шанс смерти в русской рулетке. Ха-ха! Вычитал где-то. Красивая цифра, не правда ли? Ну-ну, не хмурься. Я вот не расстраиваюсь, если проигрываюсь. Врёт ведь, собака! Мы отвлеклись от игры и даже вздрогнули, когда несколько подвыпивших ртов взревели заветное: «го-о-ол!». Мой Уругвай победил. Раздражения как будто и не было. Я треплю Васю за щеку, приговаривая: — Ну-ну, не хмурься. Я вот не расстраиваюсь, если проигрываюсь. Иногда задумываюсь — как он вообще меня терпит?***
Осенью быстрее темнеет на улице. На какой-то миг всё прекрасно: голова во хмелю, завтра выходной. Большинство ставок зашло, и я даже в плюсе. Иду с пакетом продуктов и памперсов. Но после порога квартиры прекрасное настроение остаётся ждать в подъезде. Настя встречает меня в прихожей. На ней мятая, мокрая в области сосков футболка и тренировочные штаны с рынка. Волосы грязные и взлохмаченные. — Играл?! — грозно шепчет она. Хмель ударяет в голову. Ты чем-то недовольна? Да мне тоже несладко живётся, я работаю! — Может, и играл, — отвечаю. Она подносит палец к губам: «дети спят». Мы закрываемся на кухне от наших спящих деток — двух чудесных девочек. Как же я люблю их, когда они спят! Жена чуть ли не швыряет мне на стол тарелку с подогретыми макаронами и котлетой. От детей, слава богу, нас отделяют три довольно плотные двери. — Да чё ты бесишься? Я выиграл. — Так потрать выигрыш на кран. Он меня доведёт скоро! И правда. Только сейчас я услышал стук капель о тонкую раковину из нержавейки. Кап, кап. Ты не замечаешь стук капель до тех пор, пока не вспоминаешь, что он должен быть. Кап, кап. Я менял прокладки много раз, но смеситель уже настолько проржавел, что это перестало помогать. Обои уже настолько вспузырились и отстают, что вот-вот поцелуются с линолеумом; у линолеума стёрт узор, проступающий досками пол под ним, воняет мочой. Эту двушку мы приобрели в ипотеку, спасибо материнскому капиталу. Квартира дерьмовая, но цена самая приемлемая из возможных. Так мы и въезжали, надеясь, что сами всё поправим со временем, заработаем и заживём… более-менее. — Да купим мы новый смеситель. Успокойся, — говорю с нажимом на последнее слово. Она хмурится, её верхняя губа напряжена и даже подёргивается — явно Настя хочет мне что-то сказать, но молчит. Я тоже молчу. Делаю вид, что занят едой, а сам тыкаю макароны вилкой без какой-либо цели. Кап, кап. Уверен: рожа сейчас у меня не лучше, чем у неё. Жена смотрит на меня и думает своё вечное: «На что я трачу лучшие годы своей жизни?». Она получала высшее образование, но завалила экзамены, когда узнала о своей беременности, не спохватилась вовремя, и ей уже не восстановиться. После залёта паника, у меня тоже, и мы даже подумывали об аборте; но мать её, истинно-верующая женщина — благослови её господь — настояла на рождении ребёнка. И, о чудо! УЗИ показало двойню вместо одного. И я, как настоящий мужчина, устроился на мужскую работу, чтобы обеспечить будущее своих детей. Заревела дочь в дальней комнате; за ней, не сильно отставая, вторая. Мы молчим. Настя с раздражением произносит: — Может, убаюкаешь их? Так, для разнообразия. Я рявкаю: — Может, дашь пожрать спокойно?! Она с яростным топотом уходит к детям. Я закрываю за ней дверь, сажусь и бесцельно тыкаю вилкой в макароны. Дети ревут, как сирены. Гул снова преследует меня. Заработал шумный цех в моей голове. Производил бы он хоть что-то полезное! Например — нервы.***
В субботу решил выйти на работу по сверхурочному листу. Находиться дома со стервозной женой и грудными детьми просто невыносимо! Снова станок и снова баранка, которую кручу из раза в раз. Кругом гул, но не такой громкий, как в будние дни: почти вся молодёжь не вышла, на завод явились только бестелесные старички-призраки. Однажды меня убьёт этот замкнутый круг: работа-дом, работа-дом! Когда я устаю от одного, то прихожу к другому, чтобы снова устать и вернуться обратно. Работает Вася; встретились в курилке. В этот раз — пустой. — А у тебя чё нос распух? — спрашивает Вася. — Как картоха! Я думаю: отвечать ему правду или нет? Решаю, что плевать. Да и выговориться хочется. — Да жена нечаянно, — отвечаю. — Офигеть! Это как? — Злая вчера была. Когда мы спать легли, я к ней сзади примостился. Решил стресс нам обоим снять, а она как даст локтем! Вася заржал истерически. — Смейся, смейся. Да мне плевать. И вообще, иди на хуй! Ничего тебе рассказывать не буду больше. — Да ладно, ладно, успокойся, дружище! Молчим, курим. И правда, зачем я ему это рассказал? Идиот! — А помнишь, — говорит Вася, — ты хвастался дедовым револьвером? Наган тридцать девятого года выпуска. Мы тогда ещё в фанеру стреляли, и он рабочий был! Я машинально осматриваюсь, хотя в курилке никого нет. Револьвер ни дедушкой, ни моим отцом, ни мной не был зарегистрирован, так что по закону подлежит изъятию. — И чё? Застрелиться предлагаешь? — Продай мне его, а? — За сколько? — Тысяч за пятьдесят. — Не, он мне дорог, как память. — А за шестьдесят? — А нахрена он тебе, Вася? Банк ограбить решил? — Да нет, тебе помочь. А то без денег унылый ты, как говно. Да и понравилось мне, как он в руке лежит. — Нет, не продам. А если помочь хочешь, то просто так денег дай, я не гордый. — Ну, как знаешь. Я затушил бычок. У Васи сигарета тлеет на полпути. — Я тут читал, — говорит Вася. — После смерти, из всех органов чувств, слух отключается последним. И работает довольно долго. Поэтому о покойниках либо хорошо, либо никак. По телу пробегает холодок. Представляю, как слышу цех в своей голове даже после. Он разбавляется голосами близких. Я призрак. Но призрак, который потерял всю свою суть, всю свою связь с этим миром, и ничего уже не понимает. Ты не можешь понять услышанное и хоть как-то связать между собой, но что-то дёргается в тебе, постыдное. — Ты чё загнался то?! — окатывает Вася, как из ведра. — Сидишь, как дурак, в одну точку смотришь. — А ты зачем вообще это рассказал? К чему? — Я? Да так. Интересное что-то рассказать хотелось. Да и не стопроцентный факт это. Так, вычитал. Забей. Вася затушил бычок и ушёл, сказав напоследок: «странный ты». А я остался. Есть одна вещь, которую хочу проверить.***
Домой еле ноги волок. Ещё никогда так глупо не терял деньги! Цифровой век, чтоб его! Всё очень просто. Вместо работы ставишь со смартфона, пронесённого на завод мимо бдящей на стуле охранницы. Находишь в интернете мастерского игрока, который публикует ставки в режиме реального времени на своей странице. На пять его зашедших ставок одна незашедшая — говорит статистика. Повторяешь пару ставок за ним, как болванчик, и именно эти две ставки не заходят! А ещё он мудак и подчищает свою статистику. Да я лучше, чем он ставлю! Если расскажу об этом опыте Васе, то лучший друг только поржёт надо мной. Я, конечно, мог быть и осторожнее, потерять всего-ничего, но одержимость, как всегда… Дома встречает совершенно другая Настя. Не та взлохмаченная ведьма, что вчера. Её волосы чистые, расчёсанные. Футболка тоже чистая, выглаженная. — Как дела, дорогой? — спрашивает она, держа на руках дочку. Та хватает маму за волосы своими крошечными пальчиками и «угу-гукает». Настя «угу-гукает» ей в ответ, дразнится. Моя дочка — Аня. Или Света (не могу различить — обе одинаково щекастые, с директорскими физиономиями) очень красивая, когда не ревёт. Не могу не улыбаться тому, как Настя её держит, как играет с ней. Кто-то находит смысл жизни в таких моментах. — Что-то не так? — спрашивает Настя. — Ты какой-то грустный. Я едва заметно вздрагиваю, вынырнув из мыслей. — Д… Да не. Всё так, — отвечаю, как нашкодивший ребёнок. Начинаю жалеть и ценить свою жену в те дни, когда она ласковая. Вчера буквально ненавидела меня, а теперь гладит любящим взором. Такое стало с ней случаться часто. Ещё один замкнутый круг: скандалы-нежности. В спальне она перед тем, как я сяду за компьютер, дает подержать Аню (или Свету). Девочка скорее похожа на мальчугана, очень важного. Будущий начальник цеха! Очень рукастая — хихикает и сразу же цапает меня за нос, рот, щёки, уши. В такие моменты мне стыдно, что я сравнивал своих детей с чертями. — Я тут подумала, — говорит Настя, — может, наймём няню? Я бы записалась в театральный кружок. — Зай… Вторая заплакала. Настя быстро берёт её из кроватки на руки и ловкими, я бы сказал — профессиональными движениями качает, напевая мелодию из какого-то аниме. Дочка быстро успокаивается. — А что за мелодия? — спрашиваю. — Что-то знакомое. Сколько мы аниме пересмотрели с Настей до того, как у нас появились эти девочки и обязательства перед ними! — Из «Юрия на Льду» же. — А, это про тех двух...? — Не матерись при детях! — Они всё равно не понимают. — Это может отложиться у них в подсознании. И тебе нравилось это аниме, кстати. — Ну не-е-ет. Хотя давай посмотрим что-нибудь, как раньше. — Давай. Настя делает три резких вдоха. Издаёт: — О! Это значит, что пора менять подгузник. Я тоже втягиваю носом. Девочка, которую держу я, как по команде синхронизировалась с сестрицей. Мы поменяли подгузники и уложили обеих в кроватки. Они мирно играют с подвесными лошадками, медведиками и прочей разноцветной фауной. Редко у нас бывают минуты такого умиротворения. Включаем на компьютере в соседней комнате аниме на минимальной громкости и смотрим с субтитрами. — Так что насчёт няни? — спрашивает Настя, когда закончилась первая серия. Я долго тяну с ответом. Слишком долго. — Ты проигрался? — Да. С Настиного лица не исчезает мягкая улыбка. Ну не актриса ли? Сегодня тот день, когда она добрая и ничего, по всей видимости, не испортит ей настроения. Но что-то я заметил в её лице, на один миг, очень странную перемену — страх?.. Нет, в этом нет смысла. — Пожалуйста, больше не проигрывайся, — говорит она мягко, не желая начинать очередной скандал. И включает следующую серию. В такие моменты мне особенно жаль её. Она стойко переносит мои промахи, её стойкость ободряет меня сильнее, чем упрёки. После этого я не играю долгое время, зарекаясь, что никогда больше не буду. Как и сейчас… — Прости меня, — говорю; беру её за тёплую, влажноватую руку; она смотрит на меня с прищуром. Опять зарекаюсь: — клянусь, это был последний раз. Она похлопывает меня по руке: «Да-да, а теперь — давай смотреть». Она мне, конечно же, не поверила, и что всего отвратительнее — она имеет полное на это право. Не заслужил я себе такую жену… В середине серии Настя ставит на паузу и говорит: — Когда ты играешь, я тоже играю дома, на следующий же день или через день. Моя несчастная актриса... — Но не перед Аней со Светой, — продолжает Настя. — Им не понравится моя ужасная игра. Им лучше её не видеть. После своей ужасной игры я чувствую душевный подъём, и весь мир прекрасен! Может, однажды ты поймёшь это. А с крана на кухне капает. Кап, кап. Ты не замечаешь этого, пока не вспоминаешь о том, что это должно быть.***
Выходные провёл с семьёй; помогал Насте по дому и с детьми. А сейчас снова понедельник, и снова на работу. Как же меня бесит этот замкнутый круг! Я остаюсь по вечерам на сверхурочные работы, чтобы не идти домой, но даже если не остаюсь, свободного времени всё равно не хватает. Даже когда ты не на работе, работа отнимает твоё время. Ты встаёшь пораньше, чтобы привести себя в порядок и приехать вовремя. Ты ложишься пораньше, чтобы выспаться. У тебя есть час на обед, и из-за этого надо находиться на заводе не восемь часов, а все девять. Однажды я сказал себе, что обязательно выберусь из этого круга, и повёлся на «лёгкие» деньги. В задымлённую старичками-призраками курилку входит Вася. Он пялится в смартфон, говорит: — Сегодня Франция с Бельгией играет, будешь ставить? — Я, Вася, никогда больше ставить не буду. Мой приятель отрывается от смартфона и смотрит будто бы удивлённо, скорее, приличия ради, и усмехается: — Ладно. — Хочешь, верь. Хочешь — нет. Кстати, дай в долг до зарплаты. — Да ты и так должен, не забыл? — Ну Васёк, ну пожалуйста.***
С работы выпорхал лёгкой походкой. Впервые такое чувство, что я очистился и теперь могу жить свободно. Нет, это не как раньше, а настоящее очищение! Меня не тянет даже смотреть на список матчей, просто плевать. Да и спорт не очень-то интересовал. Интересовала лишь призрачная надежда взять банк. В руке новенький смеситель, на который одолжил Вася. Наконец-то заткну этот капальник! А потом, может, и продам дедов револьвер. Расправлюсь с долгами и найму уже няню, которую так хотела Настя. Пора дать дорогу ей, пускай пробует себя в своей мечте — я уже напробовался. Перед дверью в мою квартиру скучковались бабки; они оживлённо обсуждают что-то. Увидев меня, замолкают. — Это ты, — говорит одна. — Посмотри, что там у тебя дома творится. Что-то хлопнуло громко так. Как выстрел. Дверь не открывают, а прислушаться — так дети ревут. Мы милицию вызвали. Я немеющими руками поворачиваю ключи, протискиваюсь внутрь и захлопываю за собой дверь. Из подъезда доносится галдёж и громкие предположения, которые плетут любопытные соседки. Пахнет стиральным порошком, выброшенными памперсами… и чем-то ещё. Дети ревут. Я разуваюсь, очень медленно, неуклюже. Снимаю куртку, совсем не торопясь. И между этим понимаю, что случилось самое жуткое из возможного: я различил запах крови. Не хочу торопиться, хочу оттянуть момент, хотя бы на секунду, как арестант, идущий на казнь. Я с трудом переставляю ноги по скрипучему полу; вхожу в комнату. В руках смеситель. Увиденное не шокирует, шок был минутой раньше и никуда не пропал; увиденное лишь подтверждает то, чего я боялся. Она играла. Ужасно играла. Ставка с вероятностью в 16,666% зашла — моя актриса вышибла себе мозги, а дети, обделавшиеся со страха, так и ревут из дальней комнаты. Я подхожу к жене; её тело обмякло в компьютерном кресле. На полу, в луже крови, тот самый дедов револьвер. Я беру Настю за руку, ещё тёплую и стою, как истукан. Во второй руке у меня смеситель. На столе записка: Аня — это та, у которой родинка под левым глазом, остолоп. Дети ревут, как сирены. Из подъезда доносится галдёж соседок. В дверь стучатся, судя по всему, полицейские. Всё это сливается в один монотонный гул. Цех в голове снова заработал. А между тем я различаю стук на кухне. Кап, кап. — Настя, смотри, — говорю. — Я купил смеситель. Сейчас быстренько всё поменяю, и тебя не будет доставать этот звук. Ведь в нем всё дело? Ведь он тебя доконал?