Доппельгангер

Его спаситель снимает маску — и Чондэ видит собственное лицо. Или почти собственное — один глаз голубой, и черты будто резче и четче. — Ты?! Да, кого Чондэ не ожидал увидеть — так это его, клона-игрушку Сухо. И едва ли не самую сильную и жестокую тварь в Черной башне. — Зачем ты меня вытащил? — А что, надо было оставить тебя там? — Чен чуть наклоняет голову набок, насмешливо улыбаясь. «Надо было» застревает в глотке. Потому что нет, не надо — Чондэ не стоит, ох как не стоит в Черную башню попадать, слишком много он знает. Хм, может и Чен здесь именно поэтому? — Я ничего не скажу, — предупреждает Чондэ. И Чена это явно веселит: — Думаешь, я бы стал тебя из-под носа у ловцов, если бы выпытать чего хотел? — Это называется «втереться в доверие». — Сутки на столе у Ханя — и Сухо будет знать, какого цвета у твоей мамочки были трусы, когда ты ей в пять лет под юбку заглядывал, — хмыкает Чен. Презрительно так хмыкает, ясно показывая, что он о решимости-стойкости Чондэ думает. — И это куда вернее, чем какие-то схемы со втереться в доверие прокручивать. — Сутки? — фыркает Чондэ. Возразить нечего, Ханя наверняка защиту Тэна на раз пробьет — но молча согласно кивать болванчиком… да пусть идет на хрен! — А как же «два часа — и я все знаю»? — Два часа — это интенсив-программа, после нее до конца жизни слюни пускают, — закатив глаза, картинно вздыхает Чен. — А ты у нас должен быть в куда более адекватном состоянии после процедуры, а то ж Сухо расстроится, его твое безмозглое тельце не устроит. Да, не устроит… Чондэ невольно ежится, вспоминая, как поддался на уговоры так зачастившего к нему в сны Сухо. «Хочешь, я перестану?» И правда, «напоминания», показательные казни выбранных наугад молодых мужчин из бедных — «из социально бесперспективных слоев общества», как по телевизору говорили — прекратились. Как и кровавые телешоу, где выживание — это действительно выживание, и в конце и правда остается только один — среди трупов, потому что проигрыш здесь означает смерть. И наложников и наложниц — де-факто секс-рабов — богачам и политикам иметь запретили. Сухо исполнил обещание. Потому Чондэ должен был исполнить свое. И он пришел в Черную башню сам, открыто, поднялся в личные покои Сухо… Чондэ бы все отдал, чтобы забыть ту ночь. Он сразу понял: Сухо не нужна его безысходная покорность и вынужденная податливость, — и потому постарался первым начать: подошел, обнял, сказал что-то такое, легкомысленно-веселое, улыбнулся ответной шутке, несмешно-злой, как всегда у Сухо, первым поцеловал… И облажался. Думал, что сможет убедительно сыграть если и не страсть-любовь, то хоть заинтересованность-симпатию, имитировать влечение хотя бы на уровне «а почему бы и нет?», и даже возбудился, заставив себя вспомнить и представить Джунмена, — но не вышло. Сухо рассмеялся: «Нет, так дело не пойдет» — и связал Чондэ. Так, как связывают в постели тех, на кого не плевать — аккуратно, чтобы не больно и удобно было. А лучше бы ласточкой подвесил… Это было унизительно — возбуждаться от его прикосновений, стонать от его ласк, кончать от его члена в заднице. И видеть самодовольное удовлетворение в его глазах, слышать издевательски нежное: «Хорошо ведь, детка, да?» Сухо играл с ним, как кошка с мышкой — и Чондэ был слабый, слишком неожиданно даже для себя чувствительный и отзывчивый и потому такой жалко-послушный… — О, я гляжу, ты таки вспомнил свою страстную ночь в Черной башне? — насмешливо фыркает Чен. — Ревнуешь? — огрызается Чондэ. — Нет, — качает головой Чен. И взгляд становится серьезным, даже без тени этой вечной его издевательской улыбки. И Чондэ неожиданно понимает: они и в самом деле похожи. Куда больше, чем ему — или даже им обоим — хотелось. — Меня это просто бесит. Потому что не будь этой его помешанности на тебе, и меня бы не было. — А ты жалеешь, что есть? — Чаще да, чем нет, — хмыкает Чен грустно и все так же серьезно. И не верить ему почему-то не получается. — По крайней мере, когда я в этой чертовой дыре… в смысле, Башне. — Но почему? — удивляется Чондэ. Чену нравится вседозволенность и безнаказанность, которые у него, как у фаворита Сухо, есть, нравится убивать без разбора, не думая, кто там мятежник, а кто нет. Год назад он выжег пол-Колорадо, просто так — «погорячился, со мной случается» — и ничего ему за это не было. Такому в Черной башне только и жить — его бы считали психопатом и опасным преступником даже при прошлом режиме, где «внутренняя политика» и «коррупция и лоббизм» синонимами были. — Скажи, ты чувствовал себя рыбой на крючке? Хорошем таком крючке, с которого не соскочишь? И как ни пытайся сорваться, он только сильнее в нутро впивается, рвет там все? — Ты… — Я запрограммирован любить его. Ну, так, как это Сухо понимает — тяга на грани помешательства, а то и за гранью, — кривит рот — Чондэ это ни что бы улыбкой не назвал — Чен. — И преданным — тоже ущербно, тоже как это он понимает. Я не могу ему причинить вред, даже если хочу. Да и вообще в этой чертовой Черной башне как в смирительной рубашке, только ментально — даже думать о том, чтобы этим идиотам гадость сделать, больно, чисто физически даже. А здесь ничего, свободней дышится. — Так уйди. Легче станет. — Уйди… — Чен смеется, зло и горько. — Я не могу без него. Знаешь, как ломает? Два месяца — это большее, что выдержал. И какую-то гадость колол, которую доктор подобрал, и себя, когда особо хреново было, в клетке запирал, но… Я не могу. То ли сам такое слабое дерьмо, то ли Хань по просьбе Сухо постарался. Так что уйти-то я уйду, меня никто не держит, вот только прибегу обратно быстро. Чондэ молчит. Если это правда, то у Чена есть причины ненавидеть Сухо. Сделал разумным, сильным, непокорным, своевольным — и надел поводок из эмоций, болезненных и непреодолимо сильных. Поводок, который невозможно порвать. — Ты хочешь убить его? — Чондэ бы хотел. За такое. — Хочу, — кивает Чен. — И занять его место? — Как получится, — пожимает плечами Чен. — Не факт, что я вообще вместе с ним не сдохну. Черт знает, что там еще он мне прошил. Чондэ инстинктивно отводит взгляд. Потому что «сдохну вместе с ним» — лучший расклад, минус две самые большие их, Сопротивления, проблемы. — Думаешь, что хорошо бы? — словно прочитав его мысли, спрашивает Чен. — Да, — кивает Чондэ. А смысл-то отрицать, это ж очевидно? Да и если не врут, и Чен действительно его копия не только генетическая, но и ментальная, пусть и чуть подправленная, наверняка он насквозь Чондэ видит. Или по себе судит — что в их ситуации, наверное, одно и то же. — Я бы тоже так на твоем месте думал, — снова с издательской, по-театральному гротескной, как у Джокера, усмешкой говорит Чен. — Только учти: если выживу, я вам так просто убить себя не дам. Мне хочется пожить вдоволь, когда все это закончится. Чондэ кивает — он понимает. Ему тоже хочется пожить вдоволь после того, как все закончится. Вот только будет у них это ой как по-разному: у Чондэ — тихие будни офисного клерка или рабочего, полные рутины, а не борьбы, а у Чена… Каков шанс, что он не ошалеет от внезапной свободы, не начнет убивать всех подряд, просто потому что может? — Не о том думаешь, — хмыкает Чен. — Твоя основная сейчас проблема — Сухо. А меня потом решать будешь. — Да, — соглашается Чондэ. И в самом деле — сначала Сухо. Чен всего лишь его фаворит и кто-то вроде личного палача, реальной власти он не имеет. Его в Черной башне не любят, просто терпят — вернее, вынуждены терпеть, потому что с его хозяином-любовником связываться боятся, а так-то сами давно бы прибили. А вот на Сухо весь нынешний режим держится. При прочих равных, хитрости и невероятной мощи дара, сражаться с психом-одиночкой — и с тираном, у которого в распоряжении сильнейшая армия мира и парочка спецслужб? Ответ очевиден. — Сначала он, потом ты. — Итак, консенсус найден, — снова театрально ломаясь, говорит Чен. — Предлагаю переместиться в более удобное и тихое место и все обсудить. Идем, оригинал мой? Идем, кивает Чондэ. Идем, мой доппельгангер.