***
С того времени, как Энтони был здесь последний раз, в квартире Лэнгдона, как и ожидалось, совершенно ничего не поменялось. Создавалось ощущение, будто он только вчера заходил сюда, а не долгих пять лет назад. Единственным отличием оказалось отсутствие рассованных по разным местам, начиная со шкафчика для обуви, пустых и полупустых бутылок. Энтони снял шляпу, плащ повесил в шкаф. Внутри привычно валяющейся бутылки виски тоже не оказалось. Это старания домработницы или привычки Лэнгдона остались в прошлом? Насколько сильно он мог измениться? И какого докси Энтони так остро потянуло встретится с Лэнгдоном? Надоесть и убедиться, что бестолков даже для него? Их пути давно разошлись, а точнее – никогда и не проходили рядом: всего лишь случайно пересеклись и закономерно на перекрестке разошлись. У Лэнгдона своя жизнь, у него своя, и нечего даже на краткий миг снова пересекать их дороги. Зачем? Энтони был рекой, а Лэнгдон так и оставался неизменным мостом. Того Энтони, путь которого пролегал несколько лет назад в этом городе, давно уже не существует. И только надёжный Лэнгдон остаётся на предназначенном ему нужном месте. – Так и не скажешь, что тебя беспокоит? Да, вероятней всего, я не пойму, но хоть посочувствовать и утешить могу. Дай мне хотя бы эту возможность, – Лэнгдон опёрся рукой рядом о стену. Энтони покачал головой. – Значит, не ответишь? Всё в порядке, я не настаиваю, всего лишь переспросил. Профессиональная привычка: уточнение возможно устаревшей информации. – Извини, – правду рассказывать бессмысленно, а врать и придумывать номинальные ответы не хотелось. – Да не переживай, я понимаю. Не кори себя понапрасну. Энтони дотронулся к его щеке. Лэнгдон прильнул к ладони, блаженно закрыл глаза и потёрся щекой о ладонь. Энтони сперва даже растерялся: давно отвык от настолько искренней доверчивости и непринуждённости. Отогнул большой палец и коснулся губ Лэнгдона. Очертил верхнюю, огладил нижнюю, провёл всей подушечкой. Лэнгдон вытянул губы и чмокнул в палец. – Сперва понежимся в ванне или сразу к глав... Он не успел договорить: Энтони опустился на колени и принялся расстегивать его ремень. Лэнгдон взял Энтони за руки, останавливая и вынуждая подняться. – Вообще-то это я должен оказывать гостеприимство, – он стал на колени. – Дай мне сделать приятно себе и отсосать тебе. Лэнгдон расстегнул пояс и ширинку, отщёлкнул подтяжки. Плавно огладил пальцами по животу. Сместил бельё ниже, провёл по дорожке волосков от пупка к паху, поддел брюки вместе с исподним и стянул. Энтони снял пиджак и скинул на пол вместе с подтяжками. Прислонился спиной к стене и расстегнул рубашку. Лэнгдон склонился, облизал яички, провел языком по стволу. Лизнул головку и, трогательно взглянув из-под ресниц, заглотил член. Лэнгдон старался, полностью брал в рот, дополнительно рукой стимулировал яички, но член не поднимался. Неужели Энтони дошёл до того, что уже и возбудиться не может? Позорище, полное ничтожество. – Остановись, – Энтони надавил пальцами на лоб Лэнгдона. – Не надо пытаться. – Почему? – Я не стою твоих усилий. Разве не видишь, какой я сейчас жалкий. – Ты не жалкий, а грустный и уставший. Идём. Горячая ванна должна расслабить. – Лэнгдон поднялся с колен и протянул руку. Энтони натянул брюки, подобрал с пола одежду и ухватился за его указательный палец. У дверей ванной Лэнгдон остановился и потянулся к нему за поцелуем. Энтони крепко сжал губы. Лэнгдон остановился, тоже сжал губы и, мягко касаясь, провел по губам Энтони и прижался к уголку рта всё такими же стиснутыми губами. А ведь Лэнгдон обожает поцелуи. Обиделся, что не разжал губ и не дал себя поцеловать? Энтони почувствовал себя до крайности неблагодарным и виноватым. Стало позорно перед самим собой: неужели он до того раскис, что появилось сомнение в собственной привлекательности, и сейчас стыдится показать себя человеку, который всегда был в восторге от всего необычного. Энтони ведь стал лучше себя прежнего, гордился своими силами и открывшимися перед ним возможностями. Так что же сейчас не так? Откуда эта неуверенность в себе и в будущем, за которое он борется? Сам же сегодня навязался Лэнгдону спустя столько времени. Столько лет прошло, каждый из них теперь никто для другого. В лучшем случае всего лишь приятное воспоминание о не таком уж замечательном прошлом. Энтони толкнул дверь и зашёл. Пододвинул табурет ближе к ванной и сложил на него пиджак. От воды поднимался пар. Значит, исподтишка подогревать не надо. – Можно зайти? – Лэнгдон постучал костяшками в дверь, стоя у порога. – Ты ведь не планировал, чтобы я нежился в горячей ванне сам? – Не планировал. Но переспросить не помешает. Вдруг твоё желание поменялось, но ты замешкался над подбором подходящих слов. – Если бы поменялось, я бы сказал сразу. Заходи, не стой на пороге собственной ванной, куда сам же меня и пригласил. Энтони отвернулся. Может, это действительно то, что сейчас надо? Полежать в горячей ванне, расслабиться и ни о чём не думать, ни в чём себя не корить, особенно в том, на что способностей не хватает. Энтони провёл рукой по воде. Лэнгдон подошёл и остановился за спиной. – Разденешь меня? – предложил Энтони, откинув переживания и пустые раздумья. – Господин наконец соизволил? – Лэнгдон попытался прозвучать услужливо, но улыбку в голосе скрыть не удалось. И Энтони к собственному удивлению понял, что приподнял уголки губ и слабо, но тоже улыбается. Неужели искренняя радость от столь обыкновенного счастья сумели наконец убрать вдумчивую печаль с его лица? Энтони приподнял согнутые в локтях руки ладонями вверх, словно воздавая хвалу небу в виде потолка, и развернулся. Лэнгдон плавно провёл ладонью по плечу, по груди, вдоль застёжки рубашки. Принялся расстёгивать пуговицы. Энтони заворожённо наблюдал, как столь незатейливое действие Лэнгдон совершал с таким трепетным пиететом, словно проводил священный ритуал. Расстегнул манжеты, снял рубашку и аккуратно сложил поверх пиджака. Энтони быстро стянул с себя оставшуюся одежду и теперь стоял перед Лэнгдоном полностью обнажённый. Почему-то тянуло прикрыться, но Энтони удержался и не позволил себе. Лэнгдон смотрел на него с ещё большим восхищением. Чем здесь любоваться? Ни статуры, ни особой красоты. Можно было бы воспользоваться специальными заклинаниями и зельями, стать привлекательнее, но Энтони никогда не зацикливался на своей внешности: какой есть, такой есть, а время и силы предпочитал тратить сперва на учёбу, потом работу, хоть и бессмысленную, теперь же на революцию и улучшение своих магических способностей, ведь именно это ценится в их мире, а аколиты Гриндельвальда должны быть намного умелее большинства магов. Внешность себе при должном старании может подправить любой среднекурсник, а вот значительных магических умений мало кто достигает. Многие так всю жизнь и остаются на уровне первых курсов Ильверморни, и им этого хватает. Не использовать наполную свои дарованные с рождения возможности Энтони считал расточительством. Но последнее время он с прискорбным разочарованием в себе заметил, что начал отходить от этой точки зрения: если что-то магу дано, то это его личное дело – использовать или нет, жить своей маленькой жизнью или стремиться к большему; у каждого из них есть право делать свой выбор, и они борются также именно за эту свободу выбора своего предназначения, не оглядываясь на существующие несправедливые реалии. Раньше такими мыслями Энтони не задавался: есть цель – и надо к ней идти, не раздумывая о том, что могло бы быть, но чего нет, и к чему даже не заинтересован прикладывать никаких усилий. Но со временем начали точить сомнения: если он не может обеспечить счастье для себя, то на что значительное он вообще дальше способен? И он всё больше позволял закрадываться ранее пресекаемым эгоистичным мыслям, что он тоже достоин быть счастливым не только в плане революционных достижений. И всё чаще возникало ощущение, что огромную часть счастья в погоне за другой частью он упустил. – Залезай, – сказал Лэнгдон. – Не то, пока мы так и будем стоять, вода остынет. Энтони залез в ванну. Лэнгдон стоял у противоположной стены и ещё даже галстук не развязал. – А ты? Передумал и уходишь? – Нет. Всего лишь задумался. Хмм, – Лэнгдон наморщил лоб. – Ванна же была больше, я был уверен, что в неё можно поместиться вдвоём рядышком и в полный рост. Лэнгдон отвернулся к стене. Энтони попробовал вытянуться, но так как ванна была та же, что и раньше, то, чтобы можно было лечь с головой, понадобилось согнуть колени. – Хорошенько потру глаза. Возможно, это всего лишь иллюзия и восприятие искажается из-за пара. Лэнгдон принялся тереть глаза. Энтони сел и потянулся рукой к табурету. Косясь в сторону Лэнгдона, достал из пиджака волшебную палочку и коснулся бортика. Достаточно ведь немного расширить и удлинить не больше, чем на треть метра. Ножки ванны заскрипели по кафелю. Энтони спохватился и сделал заглушающий купол. Лэнгдон на шум даже не обернулся. Энтони завершил увеличение и наколдовал горячей воды, чтобы наполнить до высоты прежнего уровня. Снял барьер тишины и спрятал палочку обратно в пиджак. – И долго ты так будешь стоять, упёршись в стену? Если продолжишь так сильно тереть глаза, то ванна будет казаться не то что меньше, а величиной всего лишь с котелок. Лэнгдон опустил руки и развернулся. Быстро стянул одежду, бросая на пол – пиджак, галстук, туфли, брюки, исподнее, завершая этот беспорядочный холм светлой рубашкой прямо на лежащую подошвой вверх туфлю. Энтони закатил глаза и громко вздохнул. Указал пальцем на угол, где были вешалки и стоял небольшой комод. – Вот это для чего здесь находится? – Энтони покачал головой. Но Лэнгдон только махнул рукой, переступил через одежду и залез в воду. Лёг, развалившись у противоположного бортика, и вытянул ноги. – Вот, я же говорил, что здесь свободно можно поместиться вдвоём. Энтони глубоко вдохнул, задержал дыхание, закрыл глаза и погрузился под воду, вытянувшись в полный рост. Потёр веки, накладывая слабые водоотталкивающее чары на скляр, чтобы горячая вода не попадала в глаза; хоть на это его беспалочковая магия способна. Раскрыл глаза и посмотрел на колышущиеся блики от лампочки, на искаженный свет и потолок, перевёл взгляд на Лэнгдона. Тот всего лишь в метре от него, но они в разных мирах: Энтони – под водой, Лэнгдон – на воздухе. Энтони – задержал дыхание, Лэнгдон – дышит. Из своего мира Лэнгдон внимательно смотрел на него. Энтони протянул руку к его стопе и поскрёб ногтями. Лэнгдон дёрнулся и убрал ногу. Сквозь воду искажённо доносился смех. Энтони вынырнул из своего мира. – Ты же знаешь, я боюсь щекотки, – выдавил Лэнгдон сквозь подавляемый хохот. – Слишком преувеличено назвать такое лёгкое прикосновение щекоткой. – Не щекотка, значит? Сейчас я тебе покажу. – Щекотка мне нипочём, можешь даже не пытаться. – Нипочём, значит? Попробуем иначе. Лэнгдон провёл ладонями по его голени, приподнял ногу, и, поддерживая руками, лизнул стопу. Энтони сдержался, чтобы ни один мускул не дрогнул и губы не изогнулись в усмешке, так как Лэнгдон внимательно всматривался в лицо в ожидании уловить какую-либо реакцию. Лэнгдон вытянул губы и чмокнул воздушным поцелуем. Наклонился и принялся обсасывать мизинец. После обхватил губами ещё и безымянный, и обсасывал уже два пальца вместе. С хитринкой прищурившись, начал лизать между пальцев, а потом обсасывать каждый палец. Большой же палец он прикусил зубами, высунул язык и широким движением вылизал со всех сторон, после чего прижался губами сперва к подушечке, а потом у ногтя. Провёл языком по внешней стороне стопы и коснулся губами. Опустил ногу в воду и приподнял правую. Принялся облизывать так же, как и левую: начиная с мизинца, проводя языком между пальцами. И так же прикусил зубами большой, после чего поцеловал палец снизу и сверху. Коснулся губами в центре стопы и, выцеловывая, прошелся от пальцев к щиколотке, а потом поцеловал в центр стопы. Было странно и необычайно приятно. Наверное, это оттого, с какой нежностью Лэнгдон смотрел на него: словно передавал таким образом те свои потаённые чувства, которые предназначаются лишь Энтони. Что-то исключительное и касающееся только их двоих. Лэнгдон поднялся и вышел из ванны, сполоснул рот у раковины, после чего улёгся обратно. Склонился к лицу Энтони. Прижался в намерении страстно поцеловать, но Энтони крепко сжал губы, и язык Лэнгдона скользнул только по коже. – Извини. Надо было сначала спросить тебя, хочешь ли ты такой поцелуй. – Я… – Энтони нервно сглотнул. – Я хочу. Но… – Но не сейчас, – остановил его Лэнгдон. – Не всё сразу? – понимающе улыбнулся. Лэнгдон взял губку. – Давай я тебе хоть спину потру. Энтони развернулся, подвинулся ближе к середине ванны. Лэнгдон намылил губку, но вдруг отложил и погладил по спине ладонями: от шеи по плечам, широкими движениями по лопаткам, потом прошёлся пальцами вниз по позвоночнику. И только после этого взял губку и принялся бережно тереть по спине. – Можешь и сильнее, я не хрупкий. – Сейчас хрупкий. Энтони повернулся и через плечо кинул на него укоризненный взгляд. – У слова «хрупкий» разные значения, – ответил Лэнгдон. Энтони отодвинулся и снова в полный рост с головой улёгся под водой, но теперь просто с закрытыми глазами. Рядом почувствовалось движение. Энтони приоткрыл в воде глаза: Лэнгдон задержал дыхание и лёг в воду как он. Сейчас они будто изображали неравный валет, созданный из разных мастей. И карт из разных колод. Какой же масти Лэнгдон? Но если они не из одной колоды, то ведь могут быть одной масти. Какой же масти Энтони? Вода всколыхнулась: Лэнгдон резко поднялся и вышел из ванны. Энтони поднялся и сел. Лэнгдон тяжело дышал. – Ты куда? – Принесу тебе чистое полотенце, – Лэнгдон склонился к нему. – А ты нежься ещё, расслабься и не думай ни о чём. – Он убрал с его лба прилипшую прядь и поцеловал в висок. Энтони проводил его взглядом: Лэнгдон был так красив и естественен в своей наготе. Он не вытерся, и капли с волос падали на плечи, а затем стекали по спине к ягодицам. Босиком он прошёл к двери. Энтони вновь погрузился с головой. Сквозь воду услышал щелчок закрывающейся двери. Энтони вытянул руку в сторону. С размером ванны он всё же переусердствовал: такого объёма она не могла обрести даже в заблуждении на пьяную голову. Хотя, учитывая возможные изменения, произошедшие за всё то время, пока он не видел Лэнгдона, вернее было бы сказать – на уставшую голову. От той привычки, которую Энтони не приветствовал, но так и не решился искоренить с помощью магии, Лэнгдон избавился сам. Энтони не знал, соответствует ли это действительности, но почему-то чувствовал, что прав. Обстановка долго может оставаться прежней, но не человек. Щелчок ручки возвестил, что Лэнгдон вернулся. Поставил полотенце и халат сверху на пиджак. Упёрся в бортик и медленно наклонился над лицом. На несколько секунд застыл, после чего склонился ещё ниже. Коснулся воды кончиком носа и подбородком, вытянул губы, будто приготовившись к поцелую, но лишь коснулся поверхности воды над губами Энтони. Их разделяло всего несколько сантиметров, но теперь Энтони не казалось, будто и сейчас они в разных мирах. Они в одном мире, и их условное разделение в данный момент устроено им самим. Он может подняться и коснуться, но так и продолжает лежать. Лэнгдон не моргая смотрел сквозь толщу воды в глаза. Энтони не выдержал его испытывающего взгляда и вынырнул. – Не волнуйся, не утону. Я умею надолго задерживать дыхание. Можешь не следить. – Я не слежу. Я всего лишь не могу оторвать взгляд от прекрасного тебя. – Прекрасного? – Энтони скептически скривился. – Прекраснейшего. Энтони опять лёг с головой. Лэнгдон поднялся и направился к двери. Обернулся и только тогда вышел. Энтони сел и опёрся спиной о бортик. Вздохнул. Да, у каждого из них много чего могло измениться. И всё же кое-что осталось прежним. В жизни Энтони всё поменялось, и он давно отвык от осознания того, что жизнь бывает неизменной из дня в день, из года в год. Но оказалось, что прошлый Энтони никуда не исчез, сколько бы Энтони подсознательно себя ни убеждал. Сейчас он – всего лишь надстройка прошлого Энтони. Совершенно новым Энтони за эти годы он не стал, всего лишь изменённым старым, но зато с вышедшими на первое место до того заглушаемыми сторонами прежнего себя. Того, каким мечтал быть. Достаточно оказалось направить все силы на то, что посчитал более нужным. Важным. И тем, где он будет важен. Он ценен для великой цели, но куда же пропала уверенность в важности себя для самого же себя? Всё, пора прекратить снова и снова перебирать эти тупиковые мысли. Не будет же он до завтра так и лежать, скрываясь под водой от Лэнгдона и всего мира. В том числе и себя. «Вы сильнее, чем думаете. И достойны доказывать, что слабы не Вы, а мир, опутанный несправедливостью и веками охваченный закостеневшим мёртворожденным порядком», – сказал ему Гриндельвальд. Слова, которые изменили его жизнь. Вторые самые важные слова в его жизни. Первые – признание Лэнгдона. «Я люблю тебя». Три обычные слова, но благодаря которым впервые полноценно осознал собственную уникальность и преисполнился гордостью, что может быть для кого-то настолько значимым. В каждую их встречу заворожённый Лэнгдон словно видел перед собой самое чудесное в своей жизни: волшебство, которое так долго ждал и искал. Энтони без сомнений считал тогда, что только так не-маг Лэнгдон и должен на него всегда смотреть: в полнейшем обворожении и почитании перед снизошедшим к нему магом, даже если об этом он никогда и предположить не смог бы. Энтони хочет вновь чувствовать себя таким же преисполненным собственной значимости, как тогда. Он должен бы и сейчас себя так чувствовать. Даже больше, чем тогда, когда Гриндельвальд постучал в окно кареты, или даже когда проходил сквозь синее пламя Протего Диаболика. Он на правильной стороне, он среди тех, кто изменит этот несправедливый мир. И он действительно достоин этого взгляда, полного восхищения, каким на него смотрит Лэнгдон. Хватит лежать. Пора выходить. Энтони вынырнул из своего временного ограниченного мира.***
Лэнгдон, всё так же полностью нагой, сидел на краю кровати и наблюдал за опускающимися на город сумерками. Энтони поставил одежду на прикроватную тумбочку, разместил волшебную палочку так, чтобы при надобности вмиг достать, но и чтобы рукоятку не было заметно. Шуршание одеждой прекратилось, и Лэнгдон развернулся. Они встретились взглядами. Удерживая зрительный контакт, Энтони будто – хотя нет, не будто, а специально для него – устроил маленькое представление: ослабил узел пояса халата, стянул к локтю один рукав, затем второй. Потянул за пояс, развязывая. Опустил руки – и халат скользнул на пол, открыв взору самый великолепный вид, который Лэнгдон встречал в своей жизни. Сейчас Энтони не пытался прикрыться, стоял свободно, показывая всего себя. Лэнгдон застыл и выглядел так, будто в жизни не видел ничего более невероятного и обворожительного. Энтони лёг на кровать и раскинулся в форме звезды. – Хммм… Как это назвать? – задумчиво спросил Лэнгдон. – А ты как считаешь? – Звёзды благоволят продолжению чудесного вечера. Лэнгдон поднялся, обошёл кровать и сел между ног Энтони. Тот даже не приподнял голову, лишь моргнул, держа веки сомкнутыми на мгновение дольше, чем требуется. Лэнгдон коснулся губами колена, затем другого. Провёл ладонями по бедрам. Легонько прикусил кожу на внутренней стороне бедра, в самую нежную часть почти у паха, лизнул и поцеловал место укуса. В груди Энтони нарастала тревога. Что, если не получится, и он снова опозорится? Энтони попытался расслабиться, отбросить все мысли и просто доверить себя Лэнгдону. Надо заавадить в себе неуверенность. Постыдная неудача совершенно не имеет значения. Достаточно взглянуть на Лэнгдона, блаженствующего доставляемыми ласками. И причина такого наслаждения – Энтони. Ублажая его, Лэнгдон доставляет удовольствие и себе: облизал губы, сглотнул, возбужденный взгляд, тяжелое дыхание. Энтони выгнулся, удобнее устроил голову на подушке. Лэнгдон ещё раз поцеловал место укуса, провёл языком выше, приближаясь к члену. С губ Энтони сорвался стон. В груди Лэнгдона в мгновение вспыхнул огонь невероятной любви к Энтони. И он в многотысячный раз возблагодарил мироздание за пересечение их жизней. Лэнгдон вылизал яички, сомкнул ладонь вокруг члена и задвигал рукой. Остановился, облизал губы. Склонился и лизнул головку члена. Энтони почувствовал тёплое дуновение на ствол. Нарастало возбуждение. Он постарался сдержать следующий стон. Но тут же словил себя на этом: почему он сдерживается? Зачем? Его стоны ведь дают понять, что ему приятно, что он в блаженстве. Лэнгдон заглотил член, и следующий громкий стон Энтони уже не заглушал. Лэнгдон сосал, иногда оставляя во рту только головку, а потом резко заглатывал на всю длину. Энтони дёрнулся, чувствуя приближение оргазма. – Я… Я скоро… Хва… хватит. Он коснулся макушки Лэнгдона в намерении отстранить. Но Лэнгдон наоборот двинул головой вперед. Энтони судорожно вдохнул на пике возбуждения, впился ногтями в простыню и кончил. Лэнгдон с полминуты не отодвигался, потом, сжав губы, плавно выпустил член изо рта и два раза сглотнул. – Давай я тоже, – предложил Энтони и приподнялся. – Не нужно, – Лэнгдон заливисто рассмеялся и перевернул руку: ладонь была в сперме. У Энтони к собственному удивлению тоже вырвался смешок. Лэнгдон склонил голову набок: – Вместо этого я хотел бы получить от тебя поцелуй. Французский. Можно? – умоляюще посмотрел Энтони в глаза. Сердце защемило. Отвергнуть просьбу – самое обычное, невзыскательное желание любого влюблённого – во второй раз он не мог. Да и не хотел. А хотел поцелуй, настоящий страстный поцелуй, а не только невинное прикосновение губ. Нашёл от чего быть неуверенным, сожги его протего диаболика. Стыдно должно быть перед собой! Последователь Гриндельвальда – и так раскис. Как непозволительно глупо, а также неблагодарно по отношению к тому, кто ему вернул язык. И по отношению к Лэнгдону тоже. Причём в данный момент в большей мере именно к Лэнгдону – тому, кто всегда искал то, что не-маги видеть не должны; кто готов был воспринять как неотъемлемую реальность фантастические для обывателей вещи, несмотря на то, что окружающие за это только высмеивали; кто восхищался всем необычным, даже причудливыми немажескими мелочами. Энтони же стал уверенней в себе, как покинул МАКУСА и прошлую жизнь, где его ни во что не ставили. Почему же вернулось это противное самоуничижение в незначительных вещах? Хватит! Не для того он стал сильнее, чтобы терять уверенность в себе и своём предназначении. И в чувствах человека, который показывает, что не верить его искренности – это невежество к себе же. Энтони принадлежит к тем, кто меняет мир, чтобы каждый был на своём месте, и чтобы самые достойные не скрывались из-за полчищ слабых существ. Ради общего блага. И потому Энтони достоин того, чтобы гордиться собой. – Можно. – Спасибо, – прозвучало с чувством неимоверной благодарности. – Я сейчас, только быстро прополощу рот. Лэнгдон не успел даже развернуться, чтобы встать с кровати, как Энтони схватил его за запястье и облизал ладонь. – Теперь мы в равных условиях. Лэнгдон коснулся его нижней губы и лизнул палец. – Высунь язык. Пожалуйста. Энтони на мгновение сжал губы, но тут же, не сводя с пленённого ожиданием Лэнгдона взгляд, высунул язык. Лэнгдон восторженно приоткрыл рот. Тоже высунул язык и прильнул ближе, притянул рукой за спину. Провёл кончиком языка вдоль внутренней стороны правой раздвоенной части, пошевелил языком, касаясь центра, затем двинулся по левой части. Энтони запустил пальцы в волосы и надавил на затылок. Впился поцелуем, обхватил кончик языка своим невероятным раздвоенным языком. Потом продвинул язык дальше и провёл по нёбу. Разомкнул поцелуй, но, отодвигаясь, лизнул Лэнгдона в губы. Спрятал язык и прижался к губам в нежном поцелуе. Обнявшись, они легли. Лэнгдон повернул голову. Приподнялся, взял сложенную аккуратной стопкой одежду и, перегнувшись через Энтони, поставил на другую тумбу, поправил рукав пиджака. Энтони вопросительно прищурился. – Тебе же необходимо, чтобы всегда находилось под рукой. – Что находилось? – Орудие, с которым не сравнится ни бита, ни даже пистолет. Продолжение руки. Волшебная палочка, – объяснил Лэнгдон. – Да, я знаю о существовании магов. Не шарлатанов, а настоящих магов. Таких, как ты. И понимаю, что такие, как я, вряд ли могут на что-то повлиять. В сложившейся ситуации обычные люди всего лишь беспомощные дети в эпицентре взрослой войны. Повисла тишина. Энтони не знал, что ответить. Он понимает, за что борется, и что вряд ли результат его борьбы будет иметь ценность и для Лэнгдона. К тому же, вдруг «Ради общего блага» при достижении окажется не таким уж и общим даже для всех магов? Пока занят заданиями, таких мыслей не возникает, но сейчас, рядом с Лэнгдоном, весь тот пласт выброшенных за ненадобностью размышлений опять всплыл. Надо немедленно отогнать эти заблуждения и не попасться в их ловушки. Энтони прильнул к Лэнгдону, закинул свою ногу на его. Крепко обхватил и устроил голову на плече. Лэнгдон обнял его и бережно прижал к себе. Некоторое время они лежали молча и почти не шевелясь. Энтони убрал руку с груди Лэнгдона и лёг на спину. Лэнгдон повернулся на бок. Глаза Энтони были закрыты, но благодаря этому он ярче чувствовал мягкий поглаживающий взгляд. По коже прошлась дрожь. Лэнгдон просунул ладонь под предплечье и приподнял руку Энтони. Склонился над тыльной стороной и, почти касаясь губами, несколько раз провёл над кожей от запястья к локтю и обратно. Это было так невинно, и так странно: еле уловимое недокасание к коже через волоски передавало никогда не замечаемые отголоски тонких ощущений. – И не щекотно? – спросил Энтони. – Совершенно не щекотно. Наоборот, очень нежно и приятно. Энтони хмыкнул и усмехнулся: Лэнгдон невероятен, и каждый раз удивляет своей способностью находить очарование в таких, казалось бы, простых мелочах. Энтони устроился лицом к Лэнгдону, приподнял его руку и склонился, тоже стараясь не касаться губами кожи. Как и сказал Лэнгдон, это действительно было нежно, хоть и необычно. Даже когда волоски касались ноздрей, они не щекотали. Энтони не знал, с чем же это можно хотя бы отдалённо сравнить. Разве что… Разве что с магическими микроколебаниями при прохождении сквозь иллюзорные барьеры. Какая глупая ирония. Он сейчас здесь, не в иллюзии, и не вне иллюзии. Энтони уложил расслабленную руку Лэнгдона ему на грудь, лёг на спину и уставился в потолок, провожая исчезающие мазки последних лучей заходящего солнца. Лэнгдон укрыл его одеялом, после чего вытянулся рядом. Энтони положил руку поверх одеяла. Лэнгдон сделал также. Энтони накрыл его ладонь. Лэнгдон перевернул руку, и они сплели пальцы в замок. – Я люблю тебя. Всего. Всецело. Без исключений. – Лэнгдон… Я.. Я то.. – Чшшш. Если захочешь мне это сказать, то сделай при следующей встрече. Лэнгдон повернул голову, и Энтони заглянул ему в глаза. Не мигая, они вглядывались в глубины глаз друг друга. Энтони крепче сжал пальцы. – Я бы хотел вернуться. – Я буду ждать. – Нет, не так. Я вернусь. – А я дождусь.