Выстоять

Иногда, когда ее спрашивают о детстве, в лице Чарли появляется что-то, что роднит ее со всеми демонами Ада одновременно. Это может быть случайный, вскользь, но метко брошенный вопрос от Аластора «Разве в семье Магне не приняты были совместные обеды?» или же бестактный в своей наивности вопрос Энджела «То есть че, типа, ты росла бок о бок с самим Им? То есть, Он прямо твой батька? Охуеть. И каково это?». Не всегда удаётся отшутиться, и Вэгги умело занимает интересующегося работой, но для Чарли каждый такой вопрос — авиакатастрофа с птицей, попавшей в турбину, и Чарли даже не пассажир самолета, не пилот, она и есть птица. Детство Чарли было удивительным, смешным, по-жестокому наивным и… идеальным. Для ребёнка, рождённого и выросшего в Аду, она удивительна — непробиваемый оптимизм, вышколенность аристократки, когда того требует ситуация, и тяга… Тяга идти против течения. Очевидно, это у неё от отца. О котором она помнит всегда, везде, что бы она ни делала, что бы ни говорила, кто бы ни находился рядом. В конце концов, ведь только с ним она и ассоциируется. Негласное разочарование семьи, Принцесса Ада в добровольном изгнании. Ни разу не видевшая Свет, но грезящая о нем. Она оставляет матери голосовые сообщения каждый вечер — обычный подросток, выпорхнувший из-под крыла семьи, пытающийся начать самостоятельную новую жизнь. С одной стороны, все так прозаично и естественно, что аж тошно, но с другой стороны… Очень редко, но они появляются вместе на светских раутах. Чарли ищет спонсоров — так отчаянно, насколько это возможно, Лилит и Люцифер не могут не появляться, чтобы никто не забыл, кто здесь хозяин, а сами приемы — скорее дань традиции и, кстати, чертовски полезная штука, ведь благодаря им легко узнать, кто сменился на посту главы в каком регионе. Чарли прекрасно разбирается в этом — она была выращена в семье владыки Ада. —…Так, значит, типа, ты не просто из богатой семейки, но ещё и имеешь шашни с Люцифером? — однажды уточняет Энджел, лениво подпиливающий ноготки на одной из своих лап. — Почему же он тогда не погасит счета? Или у Владыки Ада дела обстоят настолько хуево, что этого не видно за общим пиздецом? Чарли этот вопрос вводит в задумчивый ступор, а потом она качает головой. «Имеешь шашни с Люцифером»?..  — Я не вожу с ним шашни, Энджел. Он просто мой отец. Но это не значит, что я всю жизнь должна просить у него деньги, — она укоряюще качает головой и отпивает пару глотков ледяного сока из высокого покрытого конденсатом стакана. Энджел пожимает плечами, с беззаботностью шлюхи отмечая:  — Ну, знаешь, если бы у тебя были с ним шашни, возможно, с твоей ебанутой идеей все было бы хоть чуточку проще. Самую малость, — и, заметив, как меняется ее лицо, добавляет. — Ну эй, милочка, мы в Аду, здесь никто за это не осудит. Чарли не хочет это комментировать. Стиснув зубы, не оглядываясь на безоблачное, сияющее красными огнями детство, полное музыки, крови и холодной аристократии, она идёт по своему пути дальше. Весь Ад у отца на ладони, спрятаться здесь негде, да и что толку прятаться — приезжая по приглашению матери на очередной семейный ужин, по обыкновению проходящий только с участием их двоих, Чарли иногда чувствует пробирающий озноб — но когда оглядывается, проходящий за окнами в саду среди роз Люцифер как правило повернут к поместью спиной.  — Папа очень занят, милая, — с легкой отстранённостью замечает Лилит. «Он все ещё не хочет видеть тебя».  — Я понимаю, — говорит Чарли. Все в ней мечтает о встрече и в то же время боится ее как огня. Она стискивает зубы сильнее — утирает слезы, опирается на плечо Вэгги и продирается через тернии по своей дороге дальше. Хочется показать отцу — посмотри! Я была права! Я не разочарование! Я достойна тебя! И что-то даже начинает получаться. Вот только на телефон все также приходят сообщения только от матери, на званные ужины она не приезжает уже сама, отмахиваясь занятостью и отельными делами, а по ночам все-равно идёт в кухню за стаканом молока и поглядывает на семейный портрет.  — Если Радио-демон смог что-то увидеть в моей идее, так почему же не разглядишь ты? — хочется написать ей, но она допивает молоко, даже не разбив стакан прямо в руке. — Никто не безнадёжен. Ни я, ни они, ни даже ты. В голове проносятся воспоминания, засыпанные пеплом минувших веков до неузнаваемости. Она до сих пор помнит, как мелодично мурлыкает песни себе под нос отец, как пахнут его волосы, как здорово было тянуть его за них и требовать поиграть, пока он одним росчерком ручки лишал полномочий целые кланы Ада, построившие свое величие на костях не за один и не за два века. Чарли думает о том, что Энджел наверняка бы ввернул фразочку про одобрение папочки, а Аластор бы назвал это нездоровой фиксацией на отцовской фигуре, но Чарли не обсуждает ситуацию с ними, ни с кем, даже с Вэгги, которая готова принести ей на блюдце весь Ад, Рай и своё сердце впридачу. И Чарли не останавливается на достигнутом, разве же вправе она? Теперь опасность подвести отца ещё сильнее — если идея провалится, если она опустит руки, что же это за позор? Ему придётся разгребать ее дерьмо за ней, прямо как за несмышленой девочкой? Поэтому дальше только в пекло. И такой энтузиазм обязательно будет вознагражден. Ещё большими проблемами. …И когда силы кончаются, когда ни Вэгги, ни весь персонал отеля ни в силах ей помочь, когда Аластор выдыхается и отступает, а сама она такая ничтожно-слабая, она поворачивает голову и, смаргивая красное сияние своих глаз, говорит Аластору.  — Думаю, нам… нам бы не помешал эфир, Ал. В конце концов, когда ещё будет такая битва за ничтожный кусочек территории? Ты побьешь рейтинги всех телешоу в первую же секунду, — она слизывает что-то соленое и пахнущее железом с губ. И в первый же миг после приветствия Аластора на всех радиоволнах Ада, где-то под ногами, уроненный в пыль, треснувший и почти разряженный, телефон Чарли звонит.